и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2017
Золотарёв Сергей Феликсович. Родился и проживает в г. Жуковский. Автор книги стихов «Книга жалоб и предложений» (М.: Воймега, 2015). Публиковался в журналах «Арион», «Новый мир», «Новая Юность», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Урал» и др. Лауреат премии журнала «Новый мир» (2015).
***
Человечек при родах вещей
изгоняется вон из Эдема
акушеркой взашей.
Ибо призван давать имена,
но не должен быть в курсе всей темы
появленья слепого пятна.
Человек у окна
ждет в земном коридоре.
А на белом столе
пеленают его первородное горе,
не присвоив ему позывного.
И тогда на земле
человечек затребован снова.
***
И коль скоро требует объясненья
проживаемая через силу
золотого тиснения
(или вилами по воде – с нажимом на вилы)
жизнь – приходится изгаляться
в проясненье позиции индивида
чередой невиданных инсталляций,
вытесняемых горечью из обиды.
Вот и ты содрогаешься ежесекундно
от себя-толкованья сердечной мышцей
кровеносной традиции, и покуда
не столкуешься с нею, не истомишься.
***
Река стекает вниз по свету,
когда тимением в волне
вверх отражаются предметы,
что, тем не менее, на дне.
Став отражающей, поверхность
возможным делает исход
всех оглашенных, ставя верных
над бездной вод.
Как рыба первая на сушу
бросаясь, оставляет след,
всего себя, как богу – душу,
нам отдает себя предмет.
***
Снег как следственный комитет.
Мы под следствием. Из последствий –
погружается целый свет
в тьму служебных несоответствий.
Потому, как любой полет
льдом упадничества подкован,
здесь снежинка, буксуя, лед
продирает до мерзлоты
путь свой делая тупиковым.
И поскольку твои следы
накрывает ступнями лестниц,
как сачком, к нам из темноты
поднимаются стайки вестниц –
как капустницы, гнут пинцет,
ухвативший мечту за крылья…
Снег как следственный комитет
сам проводит дознанье с тыльной
стороны – и как к таковым
не имеет претензий к ковам,
с упоением поисковым
вечно строимым их искомым
под прикрытием снеговым.
***
Вот уже и слезы на глаза наворачиваются.
Человек подворачивает их и несет
проходными дворами куда-то в прачечную,
чтоб отчистить верований мазут.
Ох, уж эти чистюли мне! Вместо радужной
оболочки глаза теперь дыра.
Человек, узнавая приметы радости,
надевает прищур, который скрадывает
недостаток яблочного ребра.
***
Раньше дым сжигаемых по весне
прелых листьев бережно обволакивал
воспаленное горло моей Валахии –
станционной Малаховки, если точней.
Этот дым двустворчатый, как люголь,
наносился палочкой на миндалины
расставаний – мягко снимая боль,
обнажая проталины.
Отслоенье сетчатки грозило тогда лишь тем,
что такое использование сетки рабица
уменьшало разрешающую способность стен
и сквозь стены видеть уже совсем
невозможным делалось бедной радужке.
И тогда навернувшаяся слеза
защищала пленкой своей бензиновою
человека – лужу его – глаза
в подворотне стынущие от бессилия.
***
Вышел на «Отдыхе».
Небо ночное отёчное
мерно качает бескровные ходики
времени точного.
Самого точного времени.
Т.е. того, на которое дырами
глаз – при внимательном рассмотрении –
ветошь ориентирована.
Выучить заново
этот запавший язык оказийного
дня окаянного
вкуса вина магазинного.
Капли стекаются
в руку холодными длинными пальцами,
и за свою дислокацию
в мире тактильном цепляются.
***
За окном – цирюльня, кулинария
с осетинскими пирогами,
что слепила дева Мария
утром в технике оригами.
А слепила и ослепила
ароматом необычайным.
И народ в голубых бахилах
марширует по водам к чайным.
Как по небу шагает – вдев
в облака свои ноги парные.
И сидят возле старых дев
искусители их бездарные.
На кофейной гадают гуще –
до пришествия далеко ль еще?
И поюще, и вопиюще,
и взывающе, и глаголюще.
***
Снежинок пустые скорлупки
белеют повсюду, где снег
собравшейся с духом голубки
покинул февральский ковчег.
Неся, как гармонию, в клюве
сжимаемый обруч живой –
тот образ, где вписан Витрувий
в пылающий круг цирковой.
Где чучело главной снежинки
пропитано жидкостью для
сжигания жира в суглинке,
дабы показалась земля.
***
Зрачки их по(д)качиваются при движении.
Кажется, что во время разгона
на этих рессорах покоятся шейные
позвонки головного вагона.
Глаза их, как пневмоподушки,
смягчают неровности психологической топологии
ж/д путей – которыми следуют многие,
(минус 10% утруски, усушки).
Коммивояжеры сидят, мигая на суржике,
глаз костяшки сжимают до хруста.
Зрачки их сужены
за чтеньем Пруста.
Едешь с ними, смотришь на солнце сквозь слово,
будто собственным именем окликаешь кого-то другого.
***
Шуршанье шин за окнами непарных.
Я знаю, на какое колесо
какая из частиц элементарных
сегодня припадает. И сквозь сон
пытаюсь разобрать – кто иномарку
ночами водит в придорожный яр,
что утром свет напоминает ярку,
остриженную ножницами фар?
Еще и капли толоконной смерти
целуют нас в подставленные лбы,
как будто жизнь – клавиатура qwerty,
знакомая их пальчикам слепым.
Так, звуки уподобились вожатым
моим – а уж податлив или нет
клаксон, который создан быть нажатым,
когда-нибудь услышим мы ответ.