Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2017
Сергей
Кулаков родился в 1964 году в Архангельске. Публиковался в журналах «Сибирские огни», «Студия» (Германия), «©оюз писателей» (Харьков), «Южная звезда», «Урал», «Журнал
Поэтов». Живет в Ялте.
Был теплый
весенний день. Внезапно поднялся ветер. Сильный его порыв взметнул свисавшие
края черного ситца, которым был оббит гроб. Ветер скоро успокоился, утих, а я
всё смотрел на это лицо, которое с выражением покоя и безразличия ко всему
лежало во гробе, возвышаясь над остальным телом, над
сложенными кистями рук, из которых торчала потухшая свеча.
Подходили,
немного постояв – уходили незнакомые и знакомые люди. Они говорили, покачивая
головой (и отчего-то полушепотом), о том, как не похожа покойная на ту, живую,
энергическую женщину, которая прежде была моей матерью. Я стоял рядом с гробом.
Я внимательно смотрел на впалые глаза, на заострившийся нос (его пышные,
«африканские» ноздри теперь сузились, точно сдулись), на едва приоткрытый рот –
щелочку, образовавшуюся между тонкими, бескровными губами (куда подевались
прежние пухлые губы?), на острый подбородок над узлом платка… Лишь изредка
проступали – больше даже угадывались – прежние, знакомые черты. Я был удивлен,
потрясен и увлечен этими открытиями, и почти не замечал ни времени, ни тех, кто
стоял рядом…
Когда должно
совершиться какое-нибудь событие, чем ближе оно – время уплотняется, сжимаясь
пружиной, точно играя с нами и как будто оттягивая
наступление этого момента, обостряя наши чувства, желания, фантазии о том, что
должно произойти. Прикрыв глаза, погрузившись в это плотное течение времени,
кажется, я слышал, отчетливо слышал глухой, замедленный стук падающих – одна за
другой – неторопливых песчинок о стекло. Я почти физически ощущал, как
изменилось время, будто в огромных песочных часах, точно по волшебству,
перекрывался шуршащий поток песчинок, давая возможность проскальзывать им по
одной, по одной – медленно, очень-очень медленно.
Крупная, с
булавочную головку величиной, песчинка медленно падала; летела вниз; ударялась
о стекло, глухо звеня; подскакивала; переворачивалась в воздухе; вновь падала,
ударяясь о стекло…
Время,
очнувшись, возвращалось к привычному ходу, возможно, слегка стыдясь того, что
проявило подобие чувств. Покойную надо было везти на отпевание. Двое мужчин
подняли гроб. Он показался мне маленьким. И она – там, во
гробе – была маленькой, гораздо меньше своего, и так небольшого, роста; и ещё –
она была такой одинокой среди нас, живых.
Мы с братом
сели в катафалк, роль которого исполнял старенький автобус, – позади, рядом с
гробом. Ещё несколько человек сели внутрь траурного авто. Они были знакомы нам.
Все, кто сидел внутри, натянули на лица унылые маски. Все молчали, потупив
взор. После ожидания чего-то, что так и не произошло, – кто знает, может,
ожидали незримого сигнала смерти, который она, наконец, дала?! – катафалк
тронулся в путь.
Всю дорогу я
смотрел в лицо покойной. Оно удивляло меня. Обтянутое желтовато-серой кожей
лицо было лицом чужим, незнакомым. Это было лицо смерти. Я не знаю, видели
другие то, что открылось мне, или нет: лицо смерти не было обращено к ним, оно
было обращено ко мне. Я смотрел на него, оно – на меня, а я на него, и не мог
отвлечься, оторвать зрение от удивительного этого лика, который не спеша
открывал мне свои чудеса…
Вокруг
по-весеннему щедро светило солнце. Иногда солнечные лучи падали на лицо
покойной, выделяя гладкий, восковый лоб под платком, и тогда нельзя было
понять, кто лежит в гробу: женщина или мужчина. Это было тело. Тело лежало в
гробу. Руки его – сложены под саваном. Тело было чужим. Оно не принадлежало
этому миру. Иногда тело встряхивало на неровностях дороги, но оно покорно
переносило всё, что делали с ним живые, всё, что делала с ним жизнь, точно
кукла, которой играют дети.
Пускай будет так пускай делайте
что хотите все снесу недолго вам забавляться осталось…
Во время
всего пути – как и потом, на кладбище – мне не хотелось плакать. Мне не было
больно от утраты. Всё, что захватило чувства мои без остатка, – невероятное
удивление от перемен, открытий и преображений, которые преподносила мне
смерть.