Геннадий Каневский. Сеанс (избранные стихотворения); Александр Петрушкин. Лазарет: стихотворения замкнутого пространства; Дана Курская. Ничего личного. Стихотворения
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2016
Поговорить о
поэтических сборниках в пространстве и времени осени 2016. Это вводная строка.
Смотрю, что дальше. Почему остановилась именно на названых книжках. Потому что
для меня все три интересны и показательны. Здесь пытаюсь сделать жест
отстранения: но не близки.
Геннадий Каневский. Сеанс
(избранные стихотворения). – М.: ТГ Иван-Чай, 2016. – 228 с.
Первое солидное
избранное Геннадия Каневского с точным и ёмким
названием. Книга содержит эссенцию, даже квинтэссенцию, если учитывать
добавленные тексты из книг «Провинциальная латынь» 2001 года и «Мир по Брайлю»
2004 года. Книги «Поражение Марса» и «Подземный флот» представлять особо не
нужно. А вот книги «Как если бы» (2006) и «Небо для летчиков» (2008) любителям
творчества Геннадия Каневского будут интересны.
«Иван-Чай» обещает
быть таинственным и плодовитым. Говорят, издатели вместо своих фамилий будут
ставить точки. Ход интригующий.
Формат издания не
совсем обычный. Это прямоугольник, стремящийся к квадрату, в тёплых черных и
сливочных, почти прозрачных тонах. Черная акварель и молоко. Рисунок Ольги Салтанович со светящимся столом внизу и нуарными
пальчиками над ним предваряет чтение. По мнению автора стихов, эта обложка
вполне отражает содержание книги: вызывание духов прошлого.
Когда читала, помимо
воли фокусировалась именно на прошлом. На двух первых книгах и на
постскриптуме. Монотонный неуют
одиночества здесь почти в каждом стихотворении. Геннадий Каневский
передает его вариациями, кажется, запиленного уже ритма, подсвистывающего
умеренными неправильностями, как старый винил. Этот ритм деформируется то так,
то иначе, то снова бодр. Спиритический сеанс превращается в спиритический
кинематограф. Чудо возвращения и скандал здесь рядом, и потому не возникает
чуда и не возникает скандала. Однако темное, настойчивое копошение внутри
стихов, словно бы это были муравейнички, привлекает,
затягивает, вовлекает, очаровывает. Книгу без сомнения нужно читать
последовательно. Здесь автором восхищаюсь: составлена
хронологически и с дополнениями. Также поздравления редакторам, над этой книгой
работавшим.
Коллеги по перу любят
обсуждать, насколько прекрасен их круг. Наш круг. Отзывы на последней странице
обложки принадлежат Даниле Давылову, Алексею
Цветкову, Аркадию Штыпелю и Елене Генерозовой.
Говорят о культурности этих стихов, которая дает автору свободу. О кентаврической эстетике (двойственность, правда,
присутствует, космически-кухонная, убедительная). Об уместности пафоса. О
страхе, сквозящем в стихах. Все верно. Геннадию Каневскому
удалось создать герметичный и одновременно проницаемый мир со
множеством мембран. Культурные реалии в этих стихах оживают, порой они кажутся
зримыми: это не галлюцинации ли? Страх в разных его видах действительно
просвечивает – то в диалоге с визави, то в пейзаже. Возникает пафос обреченного
смерти.
Геннадию Каневскому удалось взять новый и очень выгодный ракурс
пассеизма – неявный, с помощью небольших деталей. В книге можно наблюдать, как пассеистические настроения от ранних стихов росли к поздним. Снова напомню об «эффекте Каневского»,
о котором некогда писала в одном журнале. Так что – небольшая цитата: «“Эффект Каневского” – в тонкой инфантильности, которая невесть каким образом позволяет поэту услышать и мгновенно
воспроизвести тот язык, на котором говорят его дети. То есть авторы самого
молодого поколения. И стать едва ли не преподавателем этого “языка непослушания”».
Так что – пожалуйте на «Сеанс». Новая поэзия оказалась чуткой именно к мягкому,
почти интимному проявлению пассеизма.
По сути – вся книга о
поиске глаз Елены Прекрасной, нарисованных на носах галер. Книга о прошлом. И
устремленности в него. Даже будущее выглядит прошлым. Пробелы-провалы между
строчками выражают едва ли не больше, чем сами слова. Если составить
статистику, получится что «Сеанс» – книга посвящений. Посвящение выражает
любовь. К тем, кого нет. К тому, чего уже не будет.
Александр Петрушкин. Лазарет: стихотворения замкнутого
пространства. – Евразийский журнальный портал «МЕГАЛИТ». – Кыштым, 2016. – 56 с.
Южный Урал
активизировался сравнительно давно. Уже отшумели дискуссии по поводу так
называемой «Русской озёрной поэтической школы» – то шутливые, то возмущённые,
то восторженные. Уже запущена и действует серия книг проекта «Только для своих». Уже написано энное количество рецензий на эти
книги. По количеству книг и отзывам на них «Только для своих»
– пожалуй, она из самых заметных книжных серий 2016 года.
Александр Петрушкин
решил в очередной раз поставить эксперимент на себе. И показать, что поэзия и
издательское дело – вещи параллельные. Известность книги и популярность автора
не говорят о его стихотворениях. Точка зрения спорная, провокационная, но что
делать. А делать всегда есть что – составлять книгу. Причём – такую, которая могла бы жить и виртуально, и на бумаге.
«Лазарет» – небольшой,
очень характерный и искусный сборник. Я бы сравнила его с лазерной
чеканкой. Современная технология для очень древнего ремесла. Сочетание
необычное, не сразу доступное восприятию.
Подзаголовок книги – «стихотворения
замкнутого пространства». Очень верное определение. Читателю льстит, когда поэт
точен. Тогда исчезает странное ощущение, сопровождающее стихи. Сон это? Явь?
Грёзы отдыха или видения, вызванные болевым шоком? Противоположности зарифмовались, и эта рифма тревожит. «Замкнутое
пространство» в подзаголовке сразу же ориентирует читателя, он готов к
разговору с поэтом. Какой предстоит разговор: приятный или же ссора?
Стихотворения в «Лазарете»
небольшие, но чрезвычайно сложные. Строчка из трёх-четырёх стоящих рядом слов
при беглом чтении кажется невесомой. Это лепет, петюканье,
говорок. Не то ведьмака, не то младенца. Эта речь непонятна, странна и очень
музыкальна. Она манит и пугает. Читатель очарован, погружается и начинает
сопереживать, возмущаться, радоваться и плакать. Перед ним – ток поэзии,
выносящий волной то жизнь, то смерть, то ангела, рана которого покажется
кровоточащей головой сома, то рыжую осу, которую уже не забыть. Вещей в каждом
тропе – в каждой капле стихотворения – очень много. При желании можно эвристически
развернуть какую-нибудь строчку до целого трактата об оптимистическом отчаянии.
Вот и договорилась до определения: оптимистическое отчаяние. Это, пожалуй,
основное настроение книги.
Каждое слово в «Лазарете»
– столкновение, интерференция нескольких смыслов. Оно обозначает культурную
реалию, оно же может обозначать нечто бытовое – деталь или садовый инвентарь.
Чаще всего это живое существо. Например, рыба. Где проплыла рыба – там ищи
религиозный и философский смыслы.
В умении убористо
писать символы один рядом с другим Петрушкину пока
равных не вижу. Но всё это не метафора ради более изощрённой метафоры, это
каллиграфия метафоры – путь не к усложнению, а к точности.
Есть поэты, которым
дано писать прекрасные плохие стихи. Есть поэты, кому это не дано, но кто хочет
писать прекрасные плохие стихи. Есть и много других поэтов. Плохие стихи – конечно,
условное название. Поэзия Александра Петрушкина убедительна именно когда она
порождает так называемые плохие стихи. А внутри них возникают щели, тремор,
столкновения – и много других проявлений поэзии, отчего осенняя замшелость
начинает пахнуть весной – будущим. Александр Петрушкин – поэт футуристического
склада. В его стихах намного сильнее тяга к тому, что ещё не проявлено.
Лазарет – старое
слово. Уже в названии мне мерещится хлебниковская
мысль о том, чтобы взять старые слова и дать им возможность заговорить. Так
возникнет новый язык. Лазарет – место покоя и вместе с тем очень напряжённого
труда. Человек выздоравливает. Для того чтобы выздороветь, нужны великие силы.
Порой намного большие, чтобы построить дом.
Человек восстанавливает себя, как дом после бомбёжки, находясь в лазарете. Это
действие более высокого порядка, чем работа с деревом или камнем.
Принять такую иерархию
могут далеко не все. Поэтому – «стихи замкнутого пространства». И всё же – лазарет
для всех.
Дана Курская. Ничего личного. Стихотворения. – М.: Новое
время, 2016. – 88 с.
Эта довольно большая
для дебюта и абсолютно точно (в соответствии со стихотворениями внутри неё)
оформленная книга сразу обращает на себя внимание. Этот сборник можно поругать,
можно похвалить, можно поиздеваться над ним. Но пройти мимо очень сложно. Можно
сказать всё, но это «всё» сводится к тому, что некое начало положено.
О книге Даны Курской хотелось бы поговорить, освободившись от двух
моментов, но, возможно, не получится. Хотя бы назову, что мне мешает разговору
собственно о стихотворениях.
Во-первых, момент так
называемой женской поэзии. Гендерные дискуссии в
последнее время и популярны, и шумны. Миновать тему взаимоотношения полов не
получится. Для меня книга Даны Курской интересна не тем,
сколько в ней женского и есть ли прочее. А тем, что в этих
стихотворениях есть нежный и витальный субстрат женственности, присущий и
многим стихотворениям лучших поэтов мужского пола. Из серебряного века – Мандельштам
и Есенин. Из недавнего прошлого – Дмитрий Воденников.
Во-вторых, тема
субкультур. Это, конечно, рок-среда, подарившая поэту
множество новых слов и тропов. Так что не вижу, ради чего шифровать и
расшифровывать то, что открыто заявлено. Для поколения Даны
Курской так называемый русский рок – это дано. Для меня это было то, что
не дано, а что добывается опытом. Субкультурой можно назвать так же сообщество
московских поэтов со всеми его признаками – начиная от манеры одеваться и
говорить, времени и состава пищи на фуршетах, и заканчивая распорядком дня в
квартире после фуршета. В этом вопросе мне интересна новая валентность. Дана Курская рисует сообщество поэтов именно как субкультурную группу, как новых неформалов. Готы канонизированы.
Поэтов как субкультуру ещё никто не описал. Так что – «Ничего личного» – читайте.
Имена без фамилий, похожие на прозвища, вещи, привычки, словечки – всё здесь
есть. Если визави поэта – не обязательно поэт, он всё же находится в
пространстве субкультуры, и он упомянут в этом
контексте.
Первый и второй пункт
соединяет довольно любопытный сплав женской темы и темы субкультуры. Да это же
Янка Дягилева! Это же Дженис Джоплин
из Челябинска, в стихах. Никакой иронии, всё так и есть. «Я могла бы напоить
тебя пивом, но твоя жена отключила телефон» – из песен хиппи.
Перехожу к коде. И
наиболее интересующим меня вопросам. Во-первых, катастрофа. Дана
Курская пишет на языке, который для себя условно называю – «после катастрофы».
Русский язык очень динамичен. За двадцать последних лет эту динамику
стимулировали различные перемены, которые привели к языковой катастрофе. В книге «Ничего личного» живёт именно такая
речь – после катастрофы.
Далее. Вопрос о новой
генерации поэтов. Вопрос спорный, решения в ближайшее время не предвидится. Вот
что говорит по этому поводу (в тексте о книге «Ничего личного» – «Жив человек жив») поэт и критик Марина Кудимова: «Поколение
90-х посеяло во Всемирной компьютерной сети свои сочинения и 10 лет ждало
всходов. Как Буратино на поле чудес. И урожая так же не дождалось. Урожаем в
мире литературных амбиций следует считать не что иное, как славу – в идеале
такую же всемирную, как интернет. Надежды не оправдались, несмотря на
недюжинные усилия».
Однако если бы не было
«девяностников», книга «Ничего личного» не была бы
написана. А эта книга – и есть и плод, и оправданная надежда девяностых. Здесь
условно-женская лексика несёт оттенок маскулинности –
крупно, рельефно, а условно мужская – феминности, то
есть – трепетности и заботы. Здесь поэзия такая, какой она могла стать только
после катастрофической ситуации девяностых.
Как сложится судьба Даны Курской (так и хочется ввернуть субкультурное:
как поэта), неизвестно. Но книга получилась достойная.