и др. главы из книги «Тяжкие кони Ополья, или “Просёлки” через шестьдесят лет»
Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2016
Петушки –
Москва. Поехал
и др. главы из
книги «Тяжкие кони Ополья, или “Просёлки” через шестьдесят лет»[1]
В
Караваево мы лазали на старую красную церковь. Это
Оля придумала, она вообще смелая барышня. Вернее, так: зашли в бывшую
колокольню, где тоже интересно, но сверху устроены леса из темнеющего немного
дерева, а больше ничего. То есть с земли до тех лесов не добраться. И вокруг
ничего. Солоухин тут склепы осматривал, камни надгробные. Увы, канули оне. А церковь стоит ещё.
Крыша
над трапезной, правда, рухнула. Мы ходили по тонким мостикам стен вкруг
провала. Там невысоко лететь в плохом случае, но кирпичи острые, крапива и
вообще падать стыдно.
А
на леса внутри колокольни можно попасть, обойдя её по наружной стенке. Это мы
не сразу нашли, честно говоря. Зато когда подымешься на третий ярус – красота.
Речка Пекша маленькой совсем стала, без запруд, но леса за ней хорошо
колышутся. И дымки на огородах. Кукуруза опять же. А с окошка, обращённого в
сторону трапезной, видна деревня Мышлино. Вроде точно
она. Вот отсюда-то мы и пойдём в разные с Владимиром Алексеевичем стороны.
Только сначала одну вещь скажу. Вы будете в тех краях, так на церковь не
лазайте! Оля-то с неё хорошо спустилась, а я четыре кирпича обвалил. Я ж
большой и жирный. В похожих случаях принято писать «грузный», но это слово про
себя уже сказал Виктор Петрович Астафьев в книге «Царь-рыба», поэтому я именно
большой и жирный. А кладка млявая совсем от лет и
погоды.
Так
вот: Солоухины отсюда ушли к северу, на Кольчугино. Мы туда обязательно пойдём,
но чуть позже. Им, Солоухиным, в Мышлино и тем более
в Петушки было без надобности. Говорю ж: меняются времена. Вот досюда мы
проследовали за ними не шаг в шаг, конечно, но далее пяти километров не
расходились. Да и то по необходимости: вот разве можно было Генериум упустить?
А
теперь без Мышлино нельзя. Там Венедикт Ерофеев жил.
На десять лет позже написания «Владимирских просёлков», в шестидесятых.
Теоретически, могли б литераторы увидеться: Солоухин же здесь много ездил за иконами
и грибами. Может, и виделись где случайно, но не встретились. Думаю, не особо и
хотели. Солоухин про Ерофеева, кажется, ничего явным образом не писал, а
Ерофеев про Солоухина писал. И не раз. Один его пассаж каждому известен.
Говорит, такой, Веничка, значит:
«Мой глупый земляк Солоухин зовет вас в лес соленые рыжики собирать. Да плюньте вы ему в его соленые рыжики!»
В письме же сестрице Венедикт излагал другое:
«О самом
Караваеве говорить нечего, поскольку (в основном все) расписал о нем в своих “Владимирских
проселках” Солоухин. О караваевской школе тоже
нечего: моя Валентина каждое утро бежит туда за три километра, с неизменными
тетрадками под мышкой и в сопровождении целой своры сопливых
извергов».
Получается, Ерофеев Солоухина читал, да и внимательно.
Хотя он-то всех читал: энциклопедистом слыл всё же. Но из слов его следует:
«Просёлки» в те годы были известны очень многим людям. Впрочем, о Караваеве
сказать больше действительно нечего. Хотя по сей день
там живёт сын Ерофеева, Венедикт Венедиктович. Фермер, говорят. Не такой, как
Джон Кописки, но тоже фермер. Можно было Венедикта
Венедиктовича найти, только для чего? Я его не знаю, с папой тоже лично знаком
не был. Явились бы мы такие Добчинский и Бобчинский, чекушку принесли б
ему. А вдруг не пьёт или закодировался? Кроме того, другие люди говорят, будто
он давно уже не фермер, но собак породистых разводит, обитая в Петушках.
Словом, не пошли.
Про Мышлино, где, собственно, Веничка и жил, сказать получится
ещё меньше. То есть, сняв на лето дом, в деревеньку эту можно даже и влюбиться.
Но просто так – совсем неинтересно получится, правда. А дальше по дороге опять
интересно. Тут Ерофеев восстание изобрёл:
«С
чего все началось? Все началось с того, что Тихонов прибил к воротам елисейковского сельсовета свои четырнадцать тезисов.
Вернее, не прибил их к воротам, а написал на заборе мелом, и это скорее были
слова, а не тезисы, четкие, лапидарные слова, а не тезисы, и было их всего два,
а не четырнадцать, – но, как бы то ни было, с этого все началось.
Двумя колоннами, со штандартами в руках, мы
вышли – одна колонна на Елисейково, другая – на Тартино. И шли беспрепятственно вплоть до заката: убитых не
было ни с одной стороны, раненых тоже не было, пленных был только один – бывший
председатель ларионовского сельсовета, на склоне лет
разжалованный за пьянку и врожденное слабоумие. Елисейково
было повержено, Черкасово валялось у нас в ногах, Неугодово и Пекша молили о пощаде. Все жизненные центры петушинского уезда – от магазина в Поломах, до андреевского склада сельпо – все заняты были силами
восставших…
А после захода солнца деревня Черкасово была провозглашена столицей, туда же был
доставлен пленный, и там же сымпровизировали съезд победителей».
Все
подряд эти деревеньки лежат вдоль асфальта на Петушки: Неугодово,
Таратино (sic!, честное
слово), Пекша и два населённых пункта с именами московских литераторов новой
генерации. Мышлино писатель всё же пожалел, даже и в
придуманном восстании. Такие штуки о славных бунтах каждому в голову по пьяни лезут. Нет-нет, Москву-Петушки он трезвым писал, а вот для революционной лёгкости всегда
следует употребить! И немало. Главное – дружно. И петь: «Если в край наш
запойный хлынут новые войны…». Тогда будет в голове пролонгированная
иллюстрация поговорки «Напьётся – с царём дерётся, проспится – свиньи боится».
Иногда проспаться, увы, не получается. Хотя обошлось пока.
В
Елисейково теперь музей Левитана и «Дом пейзажа имени
Левитана». Частные занятные музеи. Их придумал Владимир Иванович Косярумов. Хороший такой человек. Но это для книжки про
Сибирский Тракт музеи, тут опять пожадничаю.
Мы
прибыли тем временем в Петушки. Про музей Венедикта Ерофеева тоже ничего не
скажу. Ни в этой книжке, ни в другой. И не от того, что там не был. Я даже в
музее петуха был. Но… Хотите, так сами поезжайте,
найти легко. Мы лучше сразу на станцию.
Станция
тоже обычная. Тут на площади даже Ленина не было. Даже при коммунистах. Про
вождя Солоухин и Ерофеев высказались довольно синхронно и ещё при известной
власти. «Моя маленькая лениниана» даже и подобрее будет, нежели солоухинское
«Читая Ленина». Были всё-таки у писателей точки общего интереса, ага.
Теперь
около вокзала много-много домиков в стиле «унылый новодел». В самом большом,
конечно, торговый центр. Мы в него не пойдём. Рядом автостанция, откуда снова
можно ехать до Воспушки, Караваева и Рождества. Мы и
туда не пойдём. Мы Олю домой отпустим, а сами заглянем в кафе «Время есть». Оно
рядом.
В этом кафе существуют необыкновенно трогательная
надпись красным по бежевому «Окажи услугу нам – убери посуду сам» и разные
кушанья, на лицо ужасные, вкусные внутри. Под водочку ж всё вкусное,
окромя прокисшего. Только мы много пить не будем, мы
второй раз про эту книжку будем думать. Её ж хотелось плавненько написать,
одним заходом. Владимирские просёлки именно так написаны и Москва – Петушки
тоже. Конечно, и Солоухин не раз просёлками ходил-ездил, и Ерофеев на
электричке покатался от души, но в итоге аккуратно получилось. А тут хоть
порвись. Но после третьей настала ясность. Это ж совсем другое дело – по следам-то
идти! Это ж, можно сказать, изучение. Или даже переводческая работа. Тут
комментарии нужны и справочный аппарат. Словом, я попетляю
вслед за литераторами медленно, без прыжков с места на место. И хотя конечно,
буду возвращаться на Генериум – спать, а иногда даже работать, но всякий раз
путь стану продолжать от того места, где завершил. И пусть стыки будут
незаметны. Очень постараюсь. Так подумав, в электричку пошёл.
Электрички на Горьковском направлении сейчас другие. В
основном – модель ЭД4М с разными смешными циферками дальше. Бурые такие или
цвета металлик, энергичные. Вроде охранников в крупном офис-центре.
А внутри пластмассовые скамейки, поделенные на три сиденья каждая. Сидения
укрыты кожзаменителем. Цвет синий, поручни белые. Надписей мало. Сиденья из
серого пластика, ласкового глазу.
А
народ тот самый. Честное слово, совсем не изменившийся:
«Вон
– справа, у окошка – сидят двое. Один такой тупой-тупой и в телогрейке. А
другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. И пожалуйста – никого не стыдятся
– наливают и пьют».
Точно,
сидят. Я их ещё на станции заметил. Конечно, за причиною жары, ни пальто, ни
телогрейки не было, а были футболка со львом и рубашка в синюю клетку, но в
остальном да. Наливают и пьют. Сперва мирно так. Футболка спрашивает:
–
Не, ну, ты скажи: вот ты лекарство для коровы сделал, дак
оно как помогать должно?
У
рубашки подмышкой старомодный-остромодный портфель, где, наверное, кроме
бутылки, лежит диссертация. И, судя по возрасту – докторская. Он, получается, в
институт ветеринарии на предзащиту ездил, либо за внешним отзывом. И выпил,
конечно. А кто б не выпил? Отвечает:
– Ну,
вот как тебе расскажу? Там сложный механизм. Но вот при заболевании быр-быр-быр-лёз смертность снижается на шы-шы-шы
процентов.
– А,
ладно.
Выпивают.
Я сперва даже подумал, будто ошибся. Вдруг эти оба умные. Давеча ехали
подобные, так до самой Железки разговаривали о субстанции и её природе,
употребляя. Однако нет. Спустя четыре станции и половину бутылки разговор
делается хуже:
– Не,
ну, вот ты скажи мне, в чём суть твоей диссертации? Лекарство-то от коровы, оно
всех вылечивает? Почему оно всех не вылечивает, если помогает?
– Да
как я тебе скажу, у меня про это целая работа!
– Херо-овая, значит, у тебя работа, раз простому человеку не
можешь объяснить, про что она.
Ну,
и так далее. Хотя особых асов выпивания почти не
видно. Старые посинели, новые иным увлечены. Веничка ж бутылку зубровки до Чухлинки ещё уговаривал. То есть повторить это легко, но
только когда до этой Чухлинки не с Курского едешь, а
от Петушков. Двести граммов крепкого в час – нормальная скорость. Словом,
попивают в электричках. Может, и хуже, чем при Ерофееве, но попивают.
Контролёры
пьяных не гоняют. И охранники не гоняют. Да-да, контролёры нынче ходят с
охранниками. Две женщины в красной форме и двое
мужчин в синей. Тут опять длинную цитату вставлю. Но красивую и нужную, из
поэмы Ерофеева:
«Собственно
говоря, на петушинской ветке контролеров никто не боится, потому что все без
билета. Если какой-нибудь отщепенец спьяну и купит билет, так ему, конечно,
неудобно, когда идут контролеры: когда к нему подходят за билетом, он не
смотрит ни на кого – ни на ревизора, ни на публику, как будто хочет провалиться
сквозь землю. А ревизор рассматривает его билет как-то брезгливо, а на него
самого глядит уничтожающе, как на гадину. А публика, публика смотрит на “зайца”
большими, красивыми глазами, как бы говоря: глаза опустил, мудозвон! Совесть
заела, жидовская морда! – а в глаза ревизору глядят еще решительней: вот мы
какие – и можешь ли ты осудить нас? Подходи к нам, Семеныч,
мы тебя не обидим…
До
того, как Семеныч стал старшим ревизором, все
выглядело иначе: в те дни безбилетников, как индусов, сгоняли в резервации и
лупили по головам Ефроном и Брокгаузом, а потом
штрафовали и выплескивали из вагона. В те дни, смываясь от контролера, они
бежали сквозь вагоны паническими стадами, увлекая с собой даже тех, кто с
билетом. Однажды, на моих глазах, два маленьких мальчика, поддавшись всеобщей
панике, побежали вместе со стадом и были насмерть раздавлены – так и остались
лежать в проходе, в посиневших руках сжимая свои билеты…
Старший
ревизор Семеныч все изменил; он упразднил всякие
штрафы и резервации».
Теперь
всё сделалось трудней, диалектичнее. Семёныча нет, доброты и снисхождения нет, а билетов всё
равно никто не покупает. Привираю, конечно, но чуть-чуть. Вот правда: столько
безбилетников роится только у нас. На других направлениях и в иных городах их,
скажем, девятая часть от всех пассажиров, а у нас не меньше половины. И каких
безбилетников-то! Не люди от контролёров по перрону в иные вагоны перебегают,
но элита людей, соль соли земной. Мальчики с планшетами фирмы Эппл, дамы в
норковых шубах. Они ведь дальше через ограждения лезут. Забирается такая шубка
на забор вдвое больше её роста, напоминает птицу. Баклана, скорее всего, только
иной расцветки. А один раз на станции Электроугли от контролёров бежал негр.
Вообще, негры тут иногда бывают, но этот был лицом – вылитый Гагарин. Только
негатив.
Моя
коллега, недавно вернувшаяся из Америки, где работала долго, смеялась, едучи:
– Ой,
а они правда от контролёров все бегут? А почему их никто не ловит? А,
получается, контролёры для формальности ходят, раз все пробегут и опять едут?
Ой, как же это смешно всё-таки.
Когда
я спросил:
– Ну,
вы же понимаете, за чей счёт эти зайцы катаются? – она, подумав, меньше
смеяться начала. Короче, не люблю халявщиков. Но
улыбнуться с них можно.
Петушки – Москва. Не доехал
Помимо
разного, от прежних времён на линии Москва – Петушки осталась станция
Орехово-Зуево. Вернее, остановки-то все остались, но в Орехово ж дед с внуком
ехали. В парк, в карусели покататься. Карусель из электрички не видно, зато
колесо обозрения видно. У того колеса основания кабинок и крыши их сделаны в
виде золотистых пивных пробок. Да-да, с двадцатью одной гранью каждая. Ещё
стадион видно из электрички. Тут играет самая древняя команда России, «Знамя
Труда». Честно сказать, она и в самом деле
играет, будто самая древняя, еле ползая по газону. В прошлом году чуть из
второй лиги вниз не ушли, где совсем любители. Так часто бывает. Вон в Англии
её старейший клуб «Ноттс Каунти», появившийся
раньше, чем футбол стал футболом, вообще в четвёртой лиге болтается.
Стадион,
где «Знамя»
играет, при Ерофееве тоже был, а мечети около станции не было. Вон узбек,
кажется, в ту мечеть из Петушков едет. И в телефон по делу разговаривает: «Гэ,
говорит. Гэ это как ваш маленький дэ. Зэ нерусская, это как в фильме Зорро. Язы банк. Ворлдвайд ё
партнер». Круто.
Узбеки
при Ерофееве ездили, но иностранцами не были. А настоящих иностранцев тогда,
наверное, тут было очень мало. Теперь бывают. Дважды видел грустные-прегрустные
компании. Они специально к Веничке ездили, а ничего не случилось. Не в тот
день, значит, ездили. «Тот день» это когда в Москве ФК «Спартак» проигрывает.
Тогда электричка делается похожей на вольер с макаками. И количество красного
цвета соответствует вполне. Сперва макаки сидят в отдельных загончиках-вагончиках,
с двух сторон охраняемые милиционерами. Там и пиво пьют, и гадят – в загонах
своих. Макаки же, нормально. А где-то во Фрязино милиционеры и основное стадо
макак выходят. Тогда оставшиеся вырываются на свободу. И снова делают
положенное макакам. Носятся по составу, крича бессмысленное. Ловят тех, кто им
не нравится, и обзывают макаками их! Такое описано в
зоопсихологии.
Как-то
я так попал, ко мне два турка пересели – от макак подальше. А тут диспозиция
простая: зайди два или три этих малолетних обезьянца
вне своего фанатского состояния, одного слова взрослого дяденьки хватит для их
усмирения. Но будучи в образе, реально хамеют и обретают борзоту.
Против них только другой коллектив возможен. Чаще всего – бабушки. Бабушек
макаки опасаются, бабушки сильно говорливы. Турки, выходившие в Дрезне,
отнеслись с пониманием, кстати. Они по-русски нормально общались:
– У
нас такие же болельщики есть. Особенно у «Фенербахче»
бешеные.
Чего
ещё при Венедикте в этих электричках было и сейчас есть? Барышни, например.
Сейчас они тоже забавные. Косу до попы, правда, не видел. Но вот садятся такие
две в Купавне, блондинка и наоборот, разговаривают:
– Ты сколько не ездила в электричке? Я два с половиной
года.
– Да, вот я тоже, когда в самолёт ехала. Ну, ты
помнишь, в Эмираты летала. Так с чемоданом замучалась.
Небоскрёб из Купавны долго
отражался в двойном стекле вагона. Устав отражаться, растаял. А девушки всё
говорили. И в айфончики тоже говорили. Увы, не мне
они говорили. Рядом со мной сидел красивый-красивый молодой человек в
правильной куртке. Это ему предназначалось. Ладно, бывает, я привык.
С мобильными телефонами порой интересно, да. Чаще
всего бабушки про рассаду огородное говорят. Или
дяденьки про запчасти. Но порою случается дивно. Едем вечером-вечером пятницы,
электричка полна, проходы заняты, многие недовольны. И тут визг с очень
краткими паузами на ответы собеседника:
– Чо? Да похеру… А что мне, пусть слышат! И так все всё
знают!… Да похеру, похеру,
похеру мне на людей! И на тебя похеру!… Да похеру, что услышат, пусть
все слышат!
Этой барышне в телевизоре объяснили так себя вести и
громко пищать. Тогда тебя тоже на телепередачу возьмут.
Ещё бывает забавно, когда по телефонам с разноцветными
экранами разговаривают нищие люди-попрошайки. Сотовых при Ерофееве не было, а нищие всяко были. Вот у нас
в уральских электричках они были. Но манерою отличались от нынешних.
Ходил по электропоезду Пермь – Балезино сивый дядька в гоголевских очках.
Вежливо наклонялся к потенциальному донору:
– Молодой человек, товарищ интеллигент, не выручите ли
малой суммою?
От волосатого дядьки пахло тройным одеколоном. И не
изо рта даже.
Теперь нищие грязней и однообразнее. Хотя у них тоже
разные стратегии. Конечно, про военные ранения многие говорить любят, это тема
непреходящая. Некто покалеченный, зная это, иное рассказывает: «Дорогие
пассажиры, обращаюсь к вам. Не буду лгать про свои милитаристские подвиги, я
был таким же человеком, как вы, трудился, семья хорошая. А потом меня случайно
толкнули с платформы, и я попал под ту же электричку, в какой мы сейчас едем.
Врачи, спасибо им, собрали меня по кусочкам, и я хочу вернуться к нормальной
жизни». Далее – типовые просьбы.
Другой мужик, очевидно, использует первого в качестве
тезиса, предлагая антитезу: «Дорогие мои и уважаемые! Все мы бывали в нелёгкой
ситуации, когда человек перебрал, утратил контроль, лишился денег, имущества,
документов и возможно – работы. Такому человеку, во-первых, надо опохмелиться,
чтобы он не умер, затем добраться до дому, восстановить паспорт, объясниться на
работе. Для этого нужны деньги. Помогите, кто чем
сможет?»
Парнишка один колоритнее прочих, возможно. Стройненький такой, черноволосый. Войдёт, крестится
странным манером и приговаривает: «Подайте, люди добрые, сироте. Ради Христа и
господ. Христа и господ». Так и говорит – господ. И подают ведь. Забавный он,
только лицо с каждым годом лет на пять стареет. Но это ладно. Хуже, когда под
ребёночка просят. Заходят такие две мадамы, несут
девочку в розовом комбинезоне. Подобные комбинезоны в поздних семидесятых были
только на детях, чьи родители служили в ГДР офицерами. А теперь – вот. Но всё
равно девочку жалко, а на мадамов противно. Им меньше
подают, нежели честным бездетным.
Хотя всех жалко. Зимой ходит с Курского
последняя электричка. В двенадцать ночи. Не до Петушков даже, но до станции Крутое, где стадион. В той электричке сидит много усталых
людей. Идёшь так, а кругом пиво зюзлят: «Оболонь», «Оболонь»,
«Оболонь», «Балтика» тройка, снова «Оболонь». Так вот: в первом вагоне
последней электрички едут бомжи. Много, вповалку. Вагон почти неотапливаемый,
они друг дружку греют. До четырёх утра состав будет ночевать в Крутом и промёрзнет ещё сильнее. Но они проснутся и вновь
отправятся в Москву. Человек силён вообще-то.
Трижды за три года видел драки попрошаек
с торговцами. Два раза продавцы бродягу за кражу били, а один раз он им
предъявлял: «Я тут по-честному прошу, а ты народу всякое гавно
продаёшь». Хотя они разное продают, конечно.
Чаще всего – обычное самое.
Идёт такая пухленькая, говорит чуть нараспев: «Пи-иво, кто желает, сок, фисташки, вода, суха-арики». Иногда – леденцы-петушки старорежимного вида.
Или чуть изощрённее рекламируют товар: «Арахис: один стакан 20 рублей, для
экономных – семь стаканов за 100 рублей». Тётка сильно весёлая ходила: «Кому
водочки для кривой походочки, спирта для лёгкого
флирта, пивка для рывка, винца для поднятия конца, коньяку, чтоб вообще ку-ку…»
и там ещё прибауток десять, наверное. Хотя продавала только пиво, я спрашивал.
Потом исчезла.
Бывает, когда торговцы, вроде, говорят не для смеха,
но получается ещё смешнее. Идёт такой, бородка двузубой вилкою, лицо будто олифой натёрто. И голос тоже: «Эта удивительная
книга прекрасно издана по благословению Патриархата. Вы узнаете, где находятся
храмы, святые источники, монастыри с чудотворными иконами, места для рыбалки,
лучшие клубы Подмосковья и многое другое». Когда Патриархат издаёт книжки про
лучшие клубы Подмосковья, тогда весело бывает.
Много бытовых товаров продают. Порою удивительных. Вот, скажем, предлагают трос сантехнический в
полтора или три метра длиною. А у меня опять пока нет быта, и мне не нужен
сантехнический трос. Ни в полтора, ни в три метра длиною. А фонарики нужны, я
их всегда в электричках покупаю. Хотя недавно видел продажу непонятного
фонарика. Сидели мужики, выпивали. Двое. Зашёл продавец, стал рекламировать непонятное. Фонарь, работающий от водки! Чуть спиртного на
тряпочный фитиль капнул, опустил тот фитиль вглубь прибора – и лампочка горит!
На полгода, говорит, хватает. Мужики купили, покупку обмыли, включили, а он не
работает. Они решили продавца бить. Но около тамбура передумали. Обратно сели
распивать. Верно ж Ерофеев писал:
«Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие
пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости».
Чего ещё тут есть? Ещё песенки есть. Их поют неумелыми
голосами разные люди. Иногда эти люди приносят довольно мощные усилители, и
бывает совсем плохо. Хотя пару раз ходили красивые и певучие девочки. Волосы
тех девочек напоминали закрученную в спирали карамель. Оказалось, это из очень
знаменитой группы девочки, только я название забыл. Нахамил
им в тот раз, конечно.
Иногда обычные пассажиры, меж собой беседуя, дивное говорят. Вот эта, толстенькая в сизой кофте, про
невестку жалуется: «Она
всё время моется. Я, говорит, потная. Печёнку приготовила и моется! А мы ж в
частном доме живём, с водой никак».
Вот. Общий стиль таков. Чего-то осталось тут от поры
Венедикта Ерофеева, чего-то сильно переменилось. Но самое приметное да,
изменилось. Фон иным стал. Про цвета внутри электрички я уже говорил, но колер
переменила и вся железная дорога. Она ж раньше зелёная была, только местами
синяя. А теперь сделалась серая с красным. Вагоны в
такие цвета перекрасили. Я когда первый раз оказался в общежитии Литературного
института им. Горького, сразу понял, отчего тамошние студенты пишут хорошие
стихи. У
них там есть специальные лифты. Спереди лифты обычные, а сзади – необычные.
Они, те лифты, ходят внутри лифтовых шахт, и шахты хоть и обрешёчены, но
прозрачны почти. А сами лифты с тылу выкрашены именно в цвета РЖД: поверху они
красные, а туловищами – серо-стальные. В точности вагоны.
И
ходят эти лифты туда-сюда не синхронно. Например, один приедет на третий этаж и
там стоит. А второй мимо него быстро проезжает вверх, а потом, например, вниз.
И первый его может начать догонять или не догонять. И так много раз, всё вразножопицу. А за лифтами бегают противовесы в виде рам,
на коих укреплены деревяги. Получается, будто ходят
пассажирские вагоны, а за ними – товарные.
Утром,
когда мобильность студентов особенно высока, можно перелить в большую кружку
бутылку коньяку, произведённого в Ильинском-Усове, и, сев на подоконник,
глядеть лифты. Далее пойти спать, чтоб стихов придумать. Вечером тему
повторить. Тут хоть кто напишет умного.
С
теми лифтами вышла смешная история. Мне надо было на собеседование ранним
утром, а жил от столицы далековато, и заночевал в комнате всё той же Даши Верясовой и её соседушки. Следующим вечером встречаю Дашу,
а она говорит:
–
Пермяков, ты так понравился моей соседке. Только она спросила: «Андрей такой
милый. Он что, тоже гей?».
Кому
я обязан наречием «тоже» не скажу, хоть и знаю. Он обаятельный, да. Но я-то не
гей! Отвечаю Даше:
–
Ладно, чо. В следующий раз приду и буду матькаться. И
всяко себя вести тоже.
–
Андрей, если моя соседка перестанет считать тебя обаятельным, это не значит,
что она перестанет считать тебя пидором!
Подышал,
успокоился. Но, придя часом позже на вечер Сергея Соколовского, сел в нетрезвый
угол, где уже были Дима Данилов и, наоборот, Данила Давыдов. А ещё там был коньяк.
Я тот коньяк употреблял и, набравшись, спросил:
–
Мужики, меня в общаге Лита педерастом назвали. Почему так?
Писатели
глянули, и Данила (кажется) говорит:
–
Так. Чего-то я не понял. Зачем они так про тебя? Ну-ка, дай сюда коньяк.
Я
им бутылку честно отдал. Только она уже сделалась пустая. Ну, я ж с
расстройства. Они, бородатые оба, вздохнули, на меня посмотрели и больше про
это не говорили. Думали, будто там есть, а там не было. Тогда они стали
тоже думать про меня на букву пэ. Ничего, конечно, не сказали, а думать стали.
Зря, между прочим.
Совсем
отвлёкся для чего-то. Надо решать – куда ехать-таки. Можно в Москву. Там, выйдя
на Курском вокзале, услышу из громкоговорителей сперва:
«Из всех видов транспорта железнодорожный является самым
безопасным видом транспорта. Граждане, пользуйтесь железнодорожным
транспортом!» А через миг тем же металлическим голосом: «Граждане пассажиры,
помните: железнодорожный транспорт является зоной повышенной опасности! Будьте
осторожны». Не, ну его – такое слушать. Ещё с ума рехнуться
не хватало от раздвоения.
Можно
чуть раньше выйти. На остановке «Серп и Молот». Подле неё существует хинкальная, где люди поют. Лучше поют, чем в электричках, и
звук изящнее. Репертуар, опять же. Хочешь – закажи
песню: «Я сижу в одиночке и плюю в потолочек». Или,
например, «одинокий мужичок за пятьдесят». Там ещё дальше слова: «Стареет тело,
стареет тело, но никогда не стареет душа». Это самое простое место в Москве,
где можно друг дружке песни живые заказывать. Но для таких песен много выпить
надо. А я при деле, книжку пишу. Поэтому вот с узбеком вместе сойдём на
Орехово-Зуеве. Он в мечеть пойдёт, а я в Александров поеду. Кстати, Венедикт
Ерофеев в Орехово-Зуево тоже жил и недолго учился в педагогическом институте.
Он, кажется, везде жил и везде недолго учился.
<…>
Вязники, сумерки. Зато как полетали
Разбудил меня Николай Владимирович уже на выезде из
Вязников.
– Тебе куда? – спрашивает.
Я повертел головою, налаживая связь с миром, и
расстроился: поздновато меня уважаемый человек высадил. Опять у того же
кладбища, где я оказался ранним днём и откуда пошёл в городище Ярополч. Так-то ничего страшного, Вязники – город средней
длины, но времени жалко. Выспаться ж хотелось: завтра опять гулять далеко.
Ладно. Иду такой, думаю о сравнении уральских сумерек и здешних. Не в пользу здешних сравнение, они короткие, комариные. А тут надо мною
дельтаплан летит. Мотодельтаплан, конечно. И характерно чуть припадает набок.
Они всегда так перед посадкой себя ведут.
В самом деле: за одноэтажным зданием самого брошенного
виду нашёлся аэродром. Не Шереметьево, конечно, и даже не Кольцово, но
ровненькое такое выкошенное поле длиною метров сто и шириною в пятьдесят,
наверное. На поле стоял мотодельтаплан цветов российского
триколора, а другой, раскрашенный под американский
флаг, садился. Ещё один где-то над рекой фырчал. И мотопарапланов
несколько. Но они смешные, в них человек напоминает Карлсона
с очень большим мотором в спине и зонтиком над головою. Мотодельтаплан же –
почти самолёт.
С краешку поля обреталось несколько человек.
Пилотов сразу видно, детей тоже легко отличить, но вот кто тут главный, а кто
пассажиры – я чуть задумался. Ненадолго, правда. Главного легко было вообще-то
узнать. Такой в белой рубашке, стройный. Дети в
основном около него толпились, а он в мегафон малой авиацией командовал. Двое
просто так детей, а двое – его. В том числе маленькая барышня во всём розовом-розовом,
похожая на пенку от варенья. Человека звали Евгений, он учился в городе Сызрань
на лётчика, но один раз в нехорошую погоду выпрыгнул с парашютом и приземлился
так себе. Спросил, сколько во мне весу, я честно ответил про
сто три килограмма. Он чуть задумался, но полетать разрешил. Потом
разговорились, так Евгений рассказал: летает у них иногда Вячеслав Кокорин. Ему
девяносто пять лет. И в отличие от меня, летает он самостоятельно, без
инструктора. Вот так. В девяносто пять лет можно летать, а в сто три килограмма
– осторожно.
На дельтаплане совсем не страшно. Ибо шлем. Закрытый.
Думал, хоть на высоте в километр забоюсь, однако, нет. В обычном самолёте на
взлёте гораздо тревожней. Там ведь рядом четыреста людей сидит, довольно
гражданских, опасливых. А тут – лишь смелый инструктор. Воздух уже плотным
стал, но город Вязники и речка Клязьма смотрелись
отлично. А ещё того лучше – Заречье. Огромное пространство леса и болот.
Представляете, в двухстах с небольшим километрах от Москвы, менее чем в сотне
от Владимира, свернул с федеральной трассы, переехал через Клязьму
– и впереди глухомань с настоящими волками. До самой Волги, до Пучежа и
Чкаловска можно дойти лесами. Можно и не дойти, конечно. С точки зрения
экономики это, наверное, плохо: за тысячу с лишним лет территорию не освоили, а
вообще – хорошо. Природе тоже жить надо. Хотя там, в глубине, ближе к
Гороховцу, расположен и замаскирован главный танковый полигон Центральной
России. Пространства дозволяют.
И очень интересно смотреть за переменами клязьминского русла. Вернее, замечать следы этих перемен.
Тут старица, там другая. Остались тонкие, длинные озёра вдоль обоих берегов.
Особенно вдоль противоположного, левого, то есть. А чуть подальше другие озёра,
карстовые. Кщары отсюда, понятное дело, не видно, но
её уменьшенных копий множество. Они, в отличие от стариц, круглые. Выходит
такой узор: долгий мазок – кружок. Мазок – кружок; два мазка – за ними ещё
кружок.
Приземлился я довольный, в гостиницу побежал. Тут бы
вот рассказать про город, но получится совсем нечестно. Я ж в этот раз вечером
гулял, при исчезающей видимости. Глянуть направо, глянуть ещё раз направо,
увидеть один красивый храм, увидеть второй красивый храм и вам рассказать – не
получится. Впрочем, лазейка есть всегда. Вот иду мимо здания, его почти не
вижу, но о нём знаю. Всё ж не первый раз в этом городе.
Трёхэтажный симметричный дом с колоннами в темноте
выглядит даже уверенней. Неприметно лёгкой облезлости на нём. Это
историко-культурный музей. Хороший. Даже очень хороший. Может быть, в области –
так один из лучших. В нём, помимо обычного купеческого, обычного
доисторического и разломанной паровой машины Уатта, есть ещё собрание картин,
принадлежавших фабриканту Сенькову. Собственно, и весь дом Сенькова был. Бенуа,
Коровин, Шишкин, Куликов. Айвазовский, конечно. Забытый ныне Луначарский говорил
пафосно и верно: «Маленькие города имеют право на большое искусство». Так-то
да, но искусство беречь надо. Из этого ж музея пару лет назад украли три
картины: Шишкина, Жуковского и Коровина. Жуликов пока не словили.
А даже и словят – толку может не быть. Тридцать лет
тому, ещё при коммунистах, музей тоже грабили, даже и сильнее. Утащили восемь
картин, среди них – Айвазовского. Вора поймали, он девять лет отсидел, а выйдя,
стал уважаемым бизнесменом: картин-то не отдал. И пожарная лестница сбоку музея
приделана. Удобная, широкая. По ней картины носить-выносить удобно, думаю.
Ровно
напротив музея Благовещенский монастырь с надвратной церковью и шатровой
церковью. Он старинный, красивый, подсвеченный. При коммунистах тоже музею
принадлежал, оттого и сохранился более-менее. Верней – хорошо сохранился,
теперь гораздо лучше самого музея выглядит. А отчего так, ну, тут задуматься
можно. Это полезное дело – задумываться.
Дабы задуматься ещё раз, сделаем небольшой крюк. Или
даже большой. Отсюда на гору, в гостиницу, ведёт тонкая улочка без фонарей и с так себе асфальтом. Мы в обход
пойдём, то есть чуть-чуть назад. Там, на Пушкинской, 7 есть музей песни ХХ
века. Тоже купеческого виду дом, но попроще, нежели у
Сенькова. Зато в розовый цвет крашеный и не обшарпанный.
До революции тут был не только торговый дом и пивоварня, но даже кинотеатр.
Первый в Вязниках. Держали его Фатьяновы. Угу. Алексея Фатьянова родители.
Грешным делом предполагаю: рассказывая о Вязниках, где
заканчивалось действие «Владимирских просёлков», Солоухин не упомянул Фатьянова
от обиды. Они ж вместе обсуждали эту дорогу. А потом чего-то разошлись.
Фатьянов ушёл писать книжку о Мещёре, а Солоухин – про Ополье.
У Солоухина получилось, а у Фатьянова на сей раз нет.
Он через три года, в 59-м, умер от аневризмы аорты. И, кажется, в прозе
осталась от него только кратчайшая автобиография, написанная в декабре 1943-го:
«Родился в довольно зажиточной семье, т.
е. настолько зажиточной, что отец мог мне обеспечить массовую доставку книг
сразу же, как только я себе смог твёрдо уяснить, что «А» – это «А», а «Б» – это
«Б».
Всё своё детство я провёл среди богатейшей природы среднерусской полосы,
которую не променяю ни на какие коврижки Крыма и Кавказа. Сказки, сказки,
сказки Андерсена, братьев Гримм и Афанасьева – вот мои верные спутники на
просёлочной дороге от деревни Петрино до
провинциального города Вязники, где я поступил в школу и, проучившись в ней три
года, доставлен был в Москву завоёвывать мир. Мир я не завоевал, но грамоте
научился настолько, что стал писать стихи под влиянием Блока и Есенина, которых люблю и по сей день безумно…».
Написать
в 43-м году о зажиточных и даже очень зажиточных родителях мог только сильно
уверенный в себе человек. Фатьянов таким и был. Его песни тогда звучали из
всякого репродуктора. Будем точны: песни на его стихи. Главный военный хит про «первым делом самолёты» был ещё
впереди, но сделал он к тому времени уже довольно много. Оттого, наверное, и
позволял себе разные штуки. За выходки его отправляли, например, выступать
перед штрафбатами. Пару раз был ранен, однажды участвовал в штурме большого
венгерского города. Геройский, получается, герой.
Фатьянова
в стране любили и в родном городе любили. А коллеги-литераторы не очень любили.
В наше время его б называли попсарём, а тогда – халтурщиком и выскочкой. Глупости, конечно. Хотя я за всех
не скажу, только за себя скажу: может, даже и в длинном списке моих любимых
поэтов его не будет, однако дело-то не в поэзии, записанной в столбик. Эти
песни не только по радио звучали всё детство, пришедшееся на
семидесятые-восьмидесятые, не только кино с его же песнями в телевизоре
постоянно шло, эти песни на самом деле пели! Да, повторю: я застал ещё молодых
ветеранов. И конкурсы военных песен застал. Но и кто помоложе
«Весну на Заречной улице» любили именно за песню. Да, частью нашей культуры
человек точно стал.
Хотя
насчёт расхожего «вошёл в фольклор» – сложнее. Его
песни не исполняли хором. Или почти не исполняли. А когда исполняли, выходило
плоховато. Даже, например, «В городском саду играет
духовой оркестр» и «Где же вы теперь, друзья однополчане» звучали на один
голос. Сидел дедок с баяном, пел. Ему аплодировали.
Отчего так – не знаю. Может, для этих песен нужен хоть минимальный, но
профессионализм. Но такая вот интересная особенность была. Вот так человек
растворился в стране, оставшись собой. А чего ещё желать-то? Умер, конечно,
рано очень. В сорок лет. Может, война сработала, может причина, отражённая в
известной эпиграмме-частушке:
– Видели Фатьянова,
Трезвого, не пьяного!
– Трезвого, не пьяного?
Значит, не Фатьянова!
Вдруг он это сам сочинил? Для смеха? Чего в жизни не
бывает?
В розовом доме Фатьяновых ныне музей песни ХХ века. Он
состоит из маленькой возможной части и большой невозможной. Возможная это музей
самого Фатьянова. Музей известного человека на его родине – дело обычное. А вот
основная экспозиция, собственно и посвящённая музею песни, ещё закрыта. И если
откроют её, получится диво. Честно не представляю себе устройство такого музея!
Нечто особенное должно быть: музей песни! Это ж как музей ветра, музей радуги,
или наоборот: музей Земли. Последнее возможно, но потребует сверхусилий
и громадных дворцов. А тут небольшой, в сущности, домик. Нет, получится – так
отлично будет. При любви земляков чего не сделаешь?
Есть, конечно, у такой любви опасный краешек. Да:
шахматный турнир памяти Фатьянова, велопробег памяти Фатьянова, конкурс рисунка
памяти Фатьянова это прекрасно. Но я уже говорил, сколь не
любит юное поколение литераторов в Вологде Рубцова, а в Рязани – Есенина. Ибо
перекормили. Здесь, вроде, пока такого нет, да и молодые авторы из Вязников мне
не известны, но вот как-то так оно бывает.
В гостиницу явился совсем уже в темноте. Она с виду
советская-советская. И ресторан при ней такой же. Есть важный нюанс: «советская
гостиница» почти ругательство, а «советский ресторан» – комплимент, скорее.
Когда он марку держит. Бывают исключения, конечно. Вот у нас в Покрове ресторан
«Дружба» сильно испортился. Ну, и ладно. Другие есть.
Разместившись в номере, спустился обратно на
регистрацию и спросил, предвкушая:
– У вас ресторан до скольки
работает?
– Так до одиннадцати, а потом – кто останется, так до
последнего клиента.
Ой, как хорошо девушка мне ответила! Дело не в радости
от грядущего вкусного ужина после трудов добровольных, а в интонации. Точнее –
в говоре. Все сегодня встреченные, даже и нетрезвые рыбаки, ехавшие на Кщару, разговаривали чуть иначе, нежели жители Ополья. Или
мы, кто с Урала. Или носители любых известных мне диалектов. Но только по этой
девушке я понял, в чём особенность этой речи. Местные не окают и не акают. ОнИ стАвЯт УдАрЕнИЯ
нА всЕ глАснЫЕ звУкИ. Включая Ю. Забегая вперёд: во
Мстёре, Юже и Палехе так же говорят. А в Коврове уже
не совсем так, в Коврове почти как во Владимире. То
есть обычно. Хотя, судя по карте русских говоров, весь регион относится к
«окающим». Ну, может, большие города скрадывают особенности, а в маленьких они
ещё приметны. Думаю, впрочем, мой предуральский
выговор с глотанием половины фонем и произнесением остальных так, будто у тебя
гайморит, местным жителям казался ещё смешнее. Уж точно – непонятней.
Ресторан тут действительно советский в хорошем смысле.
Пахнет вкусно, и кормят хорошо. Кроме меня там сидела только одна небольшая
взрослая компания. Они аккуратно выпивали за выздоровление товарища и хвалили
врача. Я даже имя того врача запомнил. А ещё фамилию его и отчество: Валерий
Александрович Цыгин. Пусть он тоже в книжке будет.
Хотя так-то вязниковскую медицину ругают. Может, и не
всю, но акушеров точно ругают. Там за какие-то грехи три года назад закрыли
роддом. Потом выстроили новый, только доктора
разбежались. А чего им без денег-то сидеть? Честно говоря, в городе платят
немного. Хотя о вязниковских зарплатах и возможностях будет ещё повод сказать.
Но вот живой вполне город с Фатьяновым и аэроклубом. Бывает куда хуже. Сейчас
будет. Через пару главок.
Но о другом пока. В номер
пришёл во втором часу ночи, завтра на автобус до Мстёры к семи утра. А уснуть
не могу: стишок пишу. Вернее, он сам получается. Вот зачем так бывает?
Смотрите: похождения в окрестностях Вязников и в самом городе я честно описал,
не соврамши. И стишок явно получился про Вязники, но
про совсем другие. Отчего так? Не знаю. Другое знаю,
ага. В смысле, про «нехорошо стихи в повествование вставлять» знаю. Но я так
больше не буду. Один раз ещё чуть позже сделаю – и не буду. Просто случай
показательный. Точно в кривоватом зеркале город получился. Вот зачем у человека
ум так устроен? Или не ум?
Отражение
Тихий
город, так бывает.
Ветер
наглухо молчит.
Жёлтый
пёс тебе не лает,
злая
тётка не кричит.
Как
в кино, но сильно хуже:
звуков
нет, хоть стёкла бей.
Даже
в самой чистой луже
не
смеётся воробей.
Дурачки
у ресторана
так
нелепы и тихи,
будто
даже у Целана
есть
хорошие стихи.
Слышно
только, что качают
воду
тёплые леса.
Страшно,
тихо отвечают
неживые
голоса.
<…>
Полем и немножко вплавь
«Клязьма – одна из замечательных рек в своём роде:
ничтожная по величине и судоходству, она имеет огромное экономическое значение
для тех местностей, по которым протекает»
В.А.
Слепцов
Солоухин во Мстёре провёл
четыре дня, а я, наверное, четыре часа. Шкатулку обрёл, конечно. Даже три. Там,
в музее. Но про музей и шкатулки обещал позже сказать, так надо. Дальше
объясню.
Из Мстёры нужно было попасть в
Холуй и Палех. Не то, чтоб очень нужно было, однако
хотелось. Всё ж таки один регион, одно ремесло, одна история. Вот Голышевы свои
лубки и литографии возили именно в Холуй. Там главная
ярмарка происходила. Ехали через Троицкое-Татарово и Пантелеево к Доронихе, где
располагалась переправа. Тогда располагалась, а теперь не располагается. Ещё
можно было речным транспортом добраться. И при Солоухине можно было. Сейчас
опять нельзя. Вообще никак нельзя, только в объезд через город Ковров. Про дураков
и дороги у нас вздыхают давно и тщательно, но здесь просто квинтэссенция этих
понятий! Систему Яндекс.Карты
не обманешь, а она рассказывает: по прямой от Мстёры до Холуя тридцать
километров, по автомобильной дороге – сто тридцать. Почему так? А по административному
восторгу: распределили когда-то единый исторический регион меж разными
областями, Ивановской и Владимирской. Границу провели по реке Клязьме. Построили два моста: стационарный в Коврове и понтонный в Вязниках. От моста до моста сто
километров. Переправы же со временем изломали за нерентабельностью. Кажется,
это называют «оптимизацией».
Солоухин в Холуй, наверное,
сплавал. Хотя этого и не заметил. Был при завершении книги такой эпизод:
«Этот день начался с вечера. Узнав, что по Клязьме ходит пассажирский пароход, мы подумали, почему бы
не прокатиться на нем до Вязников. Одно было неудобно: пароход подходил к
пристани Мстера в три часа ночи. Ломать сон, идти ночью три километра до
пристани, ждать пароход на зябком рассвете – не хотелось. Тогда мы решили сесть на пароход не когда он идет к Вязникам, а когда
идет от них. Пусть везет нас на свою конечную станцию, пусть отдыхает там,
поворачивает обратно. Мы будем спать. Все равно утром он привезет нас в
Вязники.
Чтобы совершить такой рейс, нужно быть на пристани к
семи часам вечера. Мы и пришли туда к этому времени.
Парохода еще не было, и многочисленные пассажиры
бродили по зеленому берегу, любовались рекой. Спокойная, полноводная после всех
этих дождей, река уже вобрала в себя краски предвечернего неба. Казалось,
именно от горения реки так светло вокруг, а не от солнца, повисшего над
горизонтом.
Невдалеке стремнина разбивалась о кудрявый от ивняка
острогрудый остров. Иногда, если засмотришься, остров начинал плыть навстречу
течению, оставляя за собой углом расходящиеся складки.
Плотники тесали около пристани сосновые бревна. Только
и было звуков в окрестности, что их топоры. Запах смолы тоже один господствовал
в воздухе.
Недалеко от берега, поставив лодку на прикол, мужчина
в брезентовом плаще ловил рыбу впроводку. Он то и
дело закидывал свою легкую удочку. Несколько секунд поплавок несло течением,
затем следовал новый заброс. Через раз, не реже, рыбак подсекал, и тогда на
конце невидимой издалека лески крохотным огоньком вспыхивала рыбешка.
Пыхтя, подошел «Робеспьер» – древний колесный
пароходик, на котором, наверно, катались еще в свое время вязниковские да мстерские купцы».
Куда можно от Вязников отплыть в семь часов вечера, а
в три уже быть на месте с новым грузом? До Коврова не
успеть, наверняка, тем более на старом пароходике. Скорее всего,
останавливались именно в Холуе, где расположен финал
краткого пути по воде из Клязьмы в Тезу. Хотя это
догадки. Вот так проспит писатель, а ты гадай потом – в какое место его сонного
катали по реке.
Но всё равно: его катали, а меня не катают. Из всех
описанных реалий здесь остались лишь рыбаки. Даже острова не видно. Пристани –
тем более. Зато рыбаков много, да. Первый стоял около устья речки Мстёрки и ничего утешительного не сообщил:
– Ты, это, зря сюда пришёл. Тут переправы никогда не
было. И через Мстёрку тебе не перелезть, обратно иди.
К Мальцево это тебе во-он
туда.
Всё это – с тем самым волшебным выговором, подчёркивающим
каждую гласную. Ну, чего делать? Побрёл. Мост через Мстёрку
на самом деле только во Мстёре. Вот такая вот
правдивая скороговорка. К Мальцево надо было не
просто так. Оно стоит на противоположной, левой стороне реки, но там живёт переправщик Андрей. Телефон его мне дал батюшка из города
Южи по имени Алексий. Конечно, можно было и вплавь. Я даже пакет большой
приготовил. Но Клязьма, на Яндекс.Картах выглядевшая скромно очень, оказалась широкой.
Утонуть бы, конечно, не утонул, но помучался б славно.
Словом, иду, такой, вверх по течению мимо озёр-стариц
с названиями Тюмба и Мстёра, природу обозреваю. А она
радует. Вот честно: из всех книг Солоухина «Трава» кажется самой непонятной. Не
смыслю я в растениях ничего! Даже названий запомнить не могу. Хотя по
образованию врач, а по работе – скорее, биолог. Видимо, с эстетическим чувством
у меня беда. Кому-то медведь на ухо наступил, а у меня, думаю, центр красоты
недоразвитый. Но даже мне, тугоглазому, в лугах
хорошо было. Эти места Клязьма весной целиком заливает,
подбираясь и к стенам монастыря. Тогда во Мстёре
бывает Венеция, только холодная и вообще так себе. Зато летом поле по этой
причине хорошо выглядит.
Иван-чай цветёт, донник с таволгой пахнут, змеевик
тянется, смешной. Колокольчики разных цветов, васильки, ромашки скромные. Даже
бодяк колючий мил. Даже марсианского вида и тоже колючий
синеголовик. На нём оранжевые жуки особенно хорошо
смотрятся. Похожи на монтажников чужепланетных
станций. Правда, клевер и душица привлекают ещё больше насекомых чудищ. Иногда
мешается крапива, но в меру очень, не свирепствует, можно обойти. Ещё люпины
удивляют. Помню, когда был маленьким, у нас, на Урале, их сажали в огородах
рядом с гладиолусами и всякими розами. Теперь же они сами собою растут.
Интересно. А других трав и не знаю. Городские мы.
Снова к речке подошёл. Тут целых два рыбака. Один с
мотоциклом, другой опухший. Они надо мной смеялись. Говорят, тут переправы нет
и вообще её уже нет.
– Иди, где сосны. Там переправа была и Мальцево там же, напротив.
Ну, ладно, как скажете. Пока красиво, ещё нежарко,
гуляем. А в маленьком сосняке вообще сделалось хорошо. Наконец и Андрей из Мальцево ответил в телефон, только расстроил:
– Дак
это… Я думал, тебя часов в восемь перевозить надо. Я сейчас на сенокосе,
далеко.
Чего делать? Поблагодарил Андрея за беспокойство.
Сенокос есть сенокос, дело нужное, вероятно. Сел на бережок, кеды снял, джинсы
тоже. Оглядываюсь вокруг – бревно вижу. Его можно в речку толкнуть, сверху
рюкзак в пакетике поставить и плыть. А потом на середине бревно перевернётся,
утопив этот самый рюкзак вместе с фотоаппаратом и одеждой. Тогда на меня будут
пальцем показывать. Приятно, конечно, побывать героем кинокомедии, будет чего
вспомнить. Кроме того, рюкзак в пакет не влез.
Словом, отдыхаю на берегу, рефлексируя. Плыть боюсь.
Дождик из ниоткуда пошёл. Так в ужастиках злодеи
появляются внезапно. Дождику по жаре и обрадоваться можно, но зачем он мне кеды
мочить придумал и вообще?
Тут второе бревно мимо плывёт! Не верю в разные знаки и приметы, умным себе кажусь, но вот разве оно случайно плывёт? По Клязьме ж давным-давно сплаву нет. Значит, оно для меня плывёт! Обрадовался, бревно выловил, хлебнул водочки полчекушечки, дорогое и важное сложил в пакет, остальное просто так в рюкзак и поплыл, обхватив правою рукой оба бревна. Рассказывал уже: правая рука чего-то радикулитом заболела, грести ею трудно. Может получиться ненужная игра в Чапаева. Поэтому больной рукой держусь, а здоровой гребу. Пакет с рюкзаком на брёвнах шевелятся опасно.
Только левая рука была здоровой тоже в меру. Меня ж лечили разными уколами. Они хорошие, но слабость вызывают. Да и брёвна-то тяжёлые, их сносит течением. Меня, понятное дело, тоже. А в этом месте поворотик ещё. На Клязьме же везде повороты, она из них сделана. Оттого где-то со средины реки я стал приближаться к берегу, откуда уплыл. Второй бы раз уже, конечно, не решился. В подобных случаях ум всегда начинает вспоминать неуместное. Вот к чему засела в голове фраза из песни Фатьянова: «Клязьма-речка, подскажи словечко»? И ведь подсказывает река слова, только нехорошие, много.
Совсем опечалился, но из-за другого поворота, выше по течению, лодка резиновая идёт, а в ней трое рыбарей. Рукой помахал, даже покричал чего-то. Подплыли, конечно, опять смеются. Рюкзак в лодку стал закидывать, сильно его промочил. Но сам за бортик взялся, ноги подобрал, дабы под мотор не попасть, и мы поплыли. А лодку-то ещё больше сносит, нежели просто меня одного!
Я сперва не понял, почему, а когда мужик один мне крикнул: «Брёвна-то отпусти, придурок!» – тогда понял. Брёвна отпустил, и мы доплыли. Они денег не взяли, хоть уговаривал. Даже и сильно. Но я им, правда, сказал:
– К батюшке Алексию в гости собрался, а дорог нет.
Может, оттого и свезли даром. А может рыбы много наловили, радовались. Речка с этого берега узкой кажется. Совсем маленькой. Так всегда бывает, когда переплывёшь.
За Опольем и за Клязьмой
За Клязьмой началась Ивановская область. Только пока этого было незаметно. Там поля цвели, и тут поля цветут. Перелески, опять же. Из-за тех перелесков пути не видно. Хотя знаю: мне строго вперёд от реки. Там начнётся дорога всё к тому же Мальцеву, потом Новоклязьминский будет, а там и до Южи доберёмся. Но по незнакомой местности бродить без дорог и тропок грустно. Разок даже в болото наступил.
А потом нормально стало: выбрался на скромную, пустую и мерцающую от пыли дорогу. Здесь уже Ополье совсем кончилось, почвы снова сделались бледны. Топая мимо Мальцева к Новоклязьминскому, собрался хворать. Одежда на организме сохла приятно, а кеды сохли неприятно. Сочетание мокрой обуви и песка образовало абразивный материал, аналогичный наждачной бумаге по имени «шкурка». Но, похоже, и сами «Конверсы» хуже стали. Такими, какие они были лет пять назад, я б ноги не стёр. Те ноги не стёр бы, какими они пять лет назад были. И сейчас, конечно, ещё не очень стёр, но так Новоклязьминское только-только началось, а от него до Южи почти двадцать километров. Босиком попробовал – хуже того, отвыкли мы так ходить.
Начал медленно бродить по Новоклязьминскому, думать, где бы машинку поймать и про село тоже думать. Википедия о нём в разделе «История» пишет с предельной лапидарностью: «Новоклязьминское – старинное село». И на том спасибо, да. Некоторые ещё говорят, будто у него название смешное. Это приезжие так говорят. Им и слово Клязьма кажется нелепым. Знали б они: раньше, недавно ещё совсем, село Новоклязьминское называлось Рыло! Стояли в Юже таксисты, спрашивая:
– Кому в Рыло? Кому в Рыло?
Находились, кто отвечал: «Мне». Или «Нам». С переименованиями ж весело бывает. Вот, к примеру, подмосковное село, обладающее не очень благостным именем Свиноедово, раньше называлось Сеноедово. Так говорят. Хотя и врут, может быть. Хожу по Новоклязьминскому, церковь гляжу. Она снаружи тяжеловесная, а внутри – красивая. Недолеченная ещё от советских времён, но красивая.
Машина подвернулась внезапно и сразу хорошая. Хонда некоторая с владимирскими номерами. Мужчина за рулём очень спешил: в доме изломалось газовое отопление, ближайший магазин с запчастью – в Юже. Да и то по случаю субботы работает до четырёх часов. А, оказывается, время уже близко к ним подошло. Вот так дни пролетают, когда много гуляешь и не знаешь точно, куда идти. Быстро доехали и хорошо.
Выйдя в центре, увидел красивый и четырёхэтажный дом красного кирпича. На фронтоне выложено другим кирпичом, белым: «1901». Это общежитие. Оно же – шестая казарма. Была она из всех лучшей, сохранилась до наших времён. Официально в царские времена здание описывали так:
«…каменная в четыре этажа, построена на 163 каморки,
при наибольшем объеме 5,34, наименьшем 3,23 куб. саж. Наибольшая высота 1,5
саж, наименьшая 1,4 саж. Площадь световых окон 0,47 кв. саж. Лестницы –
чугунные, расположены отдельно. В особых пристройках расположены общие кухни,
снабженные многоочелковыми варисто-пекарными
печами системы инженера Ревенского. Отопление –
воздушно-паровое, для чего в подвальном этаже, под коридором, устроен паровой
калорифер, где воздух нагревается и расходится по каморкам. Паровой котел
поставлен в подвальном этаже под кухнями.
Полы и потолки в каморках деревянные, в коридорах
первого этажа из метлахских плиток, а в остальных этажах асфальтовые. В
помещении кухни полы асфальтовые по кирпичным сводам.
Под всем зданием казармы устроен подвал, который и
приспособлен для склада провизии рабочих».
В этих самых ста шестидесяти трёх каморках (честное название, да ведь?) обитало почти восемьсот человек – сотрудников Южской мануфактуры. Иначе – фабрики Балиных. Нет, до гномов контора отношения не имеет, её Асигкрит Балин то ли купил, то ли построил. Стало быть, на комнату сходилось 6-7 человек. Это к слову о том, будто до революции фабричные едва не в золоте купались. Но потолки высокие очень, да.
Сколько теперь здесь народу живёт – не знаю. Нас в комнате тоже иногда шесть, сидело, иногда – семеро. И состав менялся быстро. Люди приходили, уходили, опять приходили. А попал я, куда попадать не планировал, очень просто. Сижу на высоком крылечке всё той же общаги-казармы, звоню батюшке Алексею. Он не отвечает. К службе, наверное, готовится. Звоню тогда в гостевой дом, а с меня там спрашивают 1 900 рублей за сутки! Господа, я знаю, например, где в городе Вологде за 400 рублей переночевать. А за 800 – так уже с большим комфортом. При этом Вологда, со всем к Юже уважением, покрасивей будет. Да и накануне в Вязниках пятьсот всего отдал.
Задумался, словом. Колбасу чайную с пивом употреблял, думая. А тут мадам до крыльца приходит:
– Мужчина, у вас не будет двадцати рублей? Нам не хватает.
– На чего не хватает?
– Как на чего? На самогон.
Оказывается, полулитровая ёмкость напитка здесь обходится в 80 рублей! Продают из соседнего с общагой дома. И вкусно, между прочим. Мы за таким напитком специально иногда ездим, для разнообразия. Тут же люди вынужденно пьют, но чего не бывает?
Мудрость про «Заходи, гостем будешь. Бутылку принесёшь – хозяином будешь» никто не отменял. Взял четыре поллитры, сидим хорошо. Люди нормальные вроде. Я уж задумался: не переночевать ли тут. Отговорила Галина. Она тоже оказалась землячкой. Тут, от Урала вдали, мы все земляки: и тётенька эта из Башкирии, работающая вахтёршей в Гавриловом Посаде, и Галина из бывшего Коми-округа. Мы с компанией вышли. Они курить, я так. Болтаем около гипсовой пионерки, чудом достоявшей подле входа в общежитие с пятидесятых годов и комплектностью организма напоминающей известную Венеру. А со скамейки очень пухлая немолодая женщина меня зовёт. Подхожу, она спрашивает с интонациями доброй подушки из мультфильма:
– Ты из Перми, что ли? Я по разговору слышу. Я сама-то с Кудымкара, вербованная. А ты с кем сейчас пьёшь, так уходи от них, а то утром проснёшься и рюкзака своего не найдёшь, и денег тоже.
Недолго подумав, свалил. Извинился перед собутыльниками и свалил. Прежде всего, я ж у батюшки гостить собрался, а не у всяких интересных личностей! На самом ведь деле всякое ж бывает. Скажем, есть в Твери район Пролетарка. Там много подобных общежитий, где люди живут поколениями. Однако Тверь-то сама по себе город хоть и очень небогатый, но вполне живой. Оттого и запахи в общагах вполне терпимые. Здесь же – Ивановская область. Наша, Владимирская, тоже не жирует, конечно. Но вот ехал я сегодня из Вязников. Там на автостанции объявление: новому лидеру отечественной швейной промышленности требуются сотрудники. Швеи, мастера цеха, грузчики, кто-то ещё. Думаю, это ковровская фирма «Сударь» расширяется. В самом деле, они хорошо шьют. У меня шесть их рубашек и один костюм. Платят сотрудникам не слишком много, но при разумной экономии к лету можно скопить на Ялту, а то и на Болгарию.
Ещё из Вязников требуются люди на военный завод в Ковров. Но это для специалистов, конечно. И на бензин много истратишь. Раз уж готов кататься, то вот объявления висят про вахтовую работу на стройках Москвы и Рублёвки. Могут, конечно, обмануть, а можно и тысяч сто за месяц добыть. Ещё около станции Вязники компания «Нестле» открыла завод бульонных кубиков «Магги». Тоже не работа мечты, однако жить можно.
Но это там, у нас. А в Юже ничего. Совсем, то есть, ничего. Уборщицы нужны, упаковщицы кондитерских изделий, а прочее – выездное, с обитанием в тех же общагах, только неродных. И это в самом центре текстильного края. Владимирская область теперь шьёт, а Ивановская почти нет. Давно уже так. Отчего? Ну, про дороги я сказал, а помимо этого, кажется, тут с начальством долго и подряд не везёт. Оно или выгоды своей не видит, или не знаю. Теперь настала системная, хроническая бедность, из такой выбираться сложнее.
Пожалуй, есть одна лишь сфера деятельности, где Южа вполне хороша. Тут милый общепит. Столовая «Крестьянка» по вечерам становится аккуратным кафе. Там к водке лимон подают. Даже и с улыбкой. А напротив, через дорогу, готовят пиццу и суши. Может, и хуже итальянских либо японских оригиналов, но на мой непритязательный вкус так нормально. Бывает же – с чего-то одного начинает город развитие. А вдруг?
Батюшка Алексий служит в очень подходящем ему храме Смоленской иконы Богоматери. Там община активная и ремонт идёт. Самому священнику пятьдесят, четверо детей. Столько же, кажется, полученных образований. Или чуть меньше. Но историческое, музыкальное и богословское точно есть. С ним интересно, только застать редко удаётся. Когда по телефону звонишь, он то в Палехе, то лагерь детский организует. Ещё бывают паломнические поездки и всякое разное. Мы до этого случая с ним только через интернет общались. А тут познакомились, и он мне ключи от общинной квартирки выдал. Показать ту квартиру вызвалась женщина из общины. Но она была на велосипеде, а я пешком. И ноги-то стёрты! Чего делать?
Выручила замечательная поповна Настя, одолжившая мне свой двухколёсный. Едучи на нём, чувствовал себя динозавриком. Он у неё совсем простой, велосипедик-то. Марки Stels. Но зато в миллион раз удобнее купленного мною недавно и задорого туристического со многими скоростями! Во-первых, Настин велосипед снабжён ножным тормозом. А это рефлекс – его нажимать. На моём так делаешь, так педали назад крутятся, а велосипед не тормозит! Во-вторых, на Stels’е этом нет скоростей: видишь горку – жмёшь сильнее, а не переключаешь передачи с тревожными щелчками и мучительными соображениями: куда именно переключать. В-третьих, он легко управляется одной лапой. Ну, и самое главное: он короче на четверть метра и может разворачиваться просто на месте!!! Я, конечно, понимаю: сходным образом чувствует себя бабушка, получившая от внуков айфон к пятнадцатилетию своего выхода на пенсию. Ей тоже хочется обратно пожилой телефон с большими кнопками. А лучше с диском для набора цифр. Кажется, всё понятно: надо приветствовать новое и жизнерадостно его осваивать. Но рефлексы ведь не обманешь. Нет, правда: лучше быть честным обломком эпохи, нежели смешным бегуном к прогрессу. Хотя дело вкуса, конечно.
Сидели у батюшки на втором этаже. Он ещё извинялся за неоконченный ремонт. Но это ж частный дом, тут ремонт можно только приостановить ненадолго. Младшие пришли – Коля с Ванечкой. Они алтарниками работают, а Коля ещё и звонарём. Он постарше, ему двенадцать. Угощали меня гречневой кашей с лисичками. Такое же пытался дома готовить – не получается. То есть получается именно гречневая каша с лисичками, а там была вкуснятина. Ещё я тихонько прикладывался к приобретённой в общежитии самогонке, а ребята делали вид, будто не замечают. Они вежливые. И папа у них непьющий совсем, оттого на пристрастных выпивке людей реагируют спокойно.
Спрашивал у батюшки про вышитые иконы Спаса и Богоматери в храме. Алексей говорил, дескать, это ширпотреб. А вот вскоре съездим к Валентину Колосову в село Никольское, так его работы у Патриарха есть и у европейских епископов. Пока не съездили, честно скажу. Но съездим непременно.
Ещё
спрашивал про обретение в Юже чудотворной иконы Неопалимая Купина. Об этом есть
на сайте «Старая Южа», его тоже отец Алексей ведёт. Ещё один хороший сайт,
рекомендую. Но кратко историю расскажу всё ж. В 1992-м году молния ударила в
одно дерево городского парка, отчего то дерево
скончалось. Сколько-то постояло ещё, однако не воскресло. Пустили сосну на
дрова. А 19 ноября
«…В ореоле огня я увидел Пресвятую Мать Богородицу с Ребенком на руках. Икона была большой, во всю топку и казалось, что она шевелилась, так как пламя было живым. Я сказал об этом жене, она была рядом – пекла блины. На что она ответила, что у меня “поехала крыша”. Я крикнул, чтобы она бежала, заглянула в топку сама. Убедившись в истине моих слов, Евдокия схватила совок и стала вытаскивать полено. Оно оказалось с иконой. Я подставил ведро с водой, выхватил полено из огня и опустил в воду, потом бегом побежал на улицу, чтобы не напустить дыма в дом. На улице я отсоединил икону от полена, оставил полено на улице, а икону принес домой. Взяв тряпочку, я стал оттирать икону, и она заблестела, как бы не была в огне и печи».
Вообще, чудо тут случилось полупрозрачное: его можно по-скучному объяснять – при желании, конечно. На месте нынешнего парка было кладбище с церковью. Сперва церковь разломали, позже кладбище снесли. Таких историй всякий из нас знает больше, чем нужно. Иконы, на которые власть не позарилась, отдали в храм, где теперь служит Алексей. Только собирали не слишком аккуратно, многое позабыв. Кто-то, подобрав медный образ Неопалимой Купины, прикрепил его к сосне. В память ли убитой церкви, так ли – про то Бог знает. Этот образ помнили старые ныне люди, когда были молодыми. А потом сосна ещё выросла в ширину, икону спрятав внутрь себя. Дальнейшая история вам теперь известна. Она, история эта, ещё и продолжилась неоднозначно. Через пять лет после обретения икону украли. Про такое ещё говорят: «По грехам нашим ушла». Стяжали её, кстати, паломники. Православные люди. И так бывает.
А всё-таки сугубо земными делами этого события не объяснишь. Например, образ Богородицы на этой иконе маленький совсем. Она и вся-то небольшая: 10х10 сантиметров. По рассказу же Юрия Кошелева, лик занимал всю печь и живым был. Хорошо, это ему сблазнить могло. Но вот отпечаток иконы на втором полене, в месте, где она древесиной сосны заросла – вправду ж нерукотворный образ? Оставшийся, к слову, в Юже. Не попавший в липкие лапки приезжих богомольцев. Там ещё разные знамения случались: и на крестных ходах, и сами собою. Но, пожалуй, важнейшее произошло летом 2010 года. Помните, тогда по всей Центральной России леса полыхали? Здесь тоже было страшно очень. Следы окрест весьма заметны и будут заметны ещё лет двадцать. Один раз огонь, обнаглев совсем, пошёл к Юже. А в паре километров остановился. Нет, какое-то рацио и здесь придумать можно. Но зачем?..
Как-то так. Отвёз меня Алексей до квартирки, а я опять стишок сочинил и опять – косвенно относящийся к дневным трудам и похождениям. Интересно всё ж: ходил по Ополью за два сезона долго, а стишки так, сходу, только в Вязниках приходили и в Юже. Не знаю, отчего. И больше этих самых стишков в эту книжку включать не стану: обещал же. Своих не стану включать. Иных же – по надобности.
Оставил
После
города, после дороги,
после
как сам себе делал плот,
берег
кажется страшно высоким,
а
хотелось бы наоборот.
На
сырой, безнадёжной трясине
отражается
вольный рассвет.
Ненадёжный
такой, синий-синий,
как
заступник, которого нет.
<…>
Столица. И все меня знают
Нельзя доверять мнению человека, который еще не успел опохмелиться!
Сами
знаете кто, сами знаете где
Не буду врать… Хотя нет: не
буду врать, будто совсем не буду врать. Но постараюсь врать немного, книжка-то
документальная всё ж. Так вот. Не буду врать, что эта глава началась сразу по
завершении предыдущей. Всё ж устал прилично, ноги стёр о дороги Южского района Ивановской области, да и отпуска, пусть даже
короткие, в нашей жизни нечасты. Кроме того, многовато стало общения с
интересными, но тревожащими людьми. Выпивать иногда бывает занятно, только
многое из памяти теряется и голова скорбит. Ну его.
Солоухины
во Владимир не пошли. Миновали его примерно по дороге, где меня везли на
автомобиле «хонда» из ГавПосада до Вязников. Понятно
опять же, отчего не пошли: город огромный, серьёзный. Даже и в середине
пятидесятых, наверное, туристы сюда ездили. А Солоухин же города открывать
читателю любил. И уж начав о городе рассказывать – рассказывал. Сейчас
описывать Дмитриевский собор или Золотые ворота – тем более людей смешить.
Вдруг даже и не бывал кто во Владимире, интернет-то в помощь. Там можно,
например, книжку с красивыми фотокарточками заказать. Хотя бывает интересное и у самых туристических мест.
Приехала
сюда Маша Мышка. Помните Кошку Плюшку из начала книги? Вот Маша Мышка это почти
Кошка Плюшка. Только Маша Мышка. И ещё кандидат наук. Мы когда-то с ней вместе
работали в городе Перми, а теперь она решила посмотреть на мою работу тут.
Понравится – так и присоединиться к этой работе. Мышин
поезд прибыл буквально за десять минут до электрички на Боголюбово. Теперь до Боголюбово от Владимира остался
всего один электропоезд, увы. Автобусом же там небыстро.
Словом,
мы успели перепрыгнуть из поезда в ту электричку и, проехав пару станций, вышли
в Боголюбово. Там вправду хорошо. И монастырь женский красивый, с изразцами, и
главная примечательность – Покров на Нерли – в самом деле
удивительный храм. К нему Машу надо рядом ставить, поскольку иначе церковь
кажется совершенно игрушечной. То же самое можно сказать про храм Бориса и
Глеба в Кидекше, но мы про него отдельно так и скажем. А вот про ровесника этих
храмов, Спасо-Преображенский собор в Переславле так
сказать нельзя. Он расположен меж городской застройки, масштаб легко определим.
На
обратном пути зашли ещё в источник с купелью. Там монахиня с лицом белки
спросила, носим ли мы кресты. Замечание сделала за неношение.
Я объяснил, дескать, в ближайшие пятьдесят лет помирать не собираюсь, а просто
так крест зачем таскать? Потеряется ведь. Словом, в
источнике мы умылись, а купаться не стали. Маша ещё у кирпичной древней стены
фотографировалась. Думала, это получится мило и соблазнительно, так в журналах
часто делают. Но вышло, будто Машею выстрелили из рогатки и по стене размазали.
Вот не гламурные мы, так зачем пробовать?
Выбрались
довольные на дорогу. Стали автомобиль ловить –
автобуса лень было ждать. И остановился нам кабриолет. Настоящий
такой, без крыши. За рулём очень приятный и молодой человек, коллега. Биолог по
образованию, ныне бизнесмен. Он нас в самый центр свёз, денег, конечно, не
взяв. Ещё и поболтали хорошо.
Маша
спрашивает:
–
Здесь всегда так?
Говорю:
–
Конечно. Это ж Владимир, привыкай!
Честно
говоря, мне и летом-то кабриолеты не останавливались, но я виду не подал. А то
б Маша загордилась.
Тут
же, в самом центре, под милой аркою спрятан магазин «Эйдос-букинист».
Заходим туда, с продавцом здороваюсь, болтаем про рынок Шалопаевку.
Маша снова удивляется:
–
Ты что ли всех тут знаешь?
–
Да, говорю. Город-то не очень большой. Да и вообще меня все везде знают, привыкай.
Приходим
на Шалопаевку, она тут рядом. Беседую с очень
красивой барышней, прикалываемся всяко, даже
фотографируемся. В Машиных глазах я стремительно возвышаюсь и раздуваюсь.
Естественно, поднимаемся на Козлов вал подле Золотых ворот. Маша спрашивает:
–
А с которой стороны здесь татары лезли?
Из-за
вала, с более крутой тропинки, собственно, от ворот идущей, появляется голова с
надёжными признаками тюркскости:
–
Да с которой стороны здесь только татары не лезли! Привет, Андрей.
–
Привет, Айрат.
Тут
Маша Мышь окончательно прониклась моим величием.
Легче
всего объяснить про Айрата. Мы с ним накануне познакомились в Юрьеве-Польском,
где слоника искали. Про слоника скажу в своё время. Да многие из вас про
слоника этого знают и так, конечно. Айрат из Самары, сюда приехал наблюдать
Владимир и разные окрестности. В отпуске. Живёт в хостеле «Достоевский», где Ветшаный город. Бывают такие локации, где время не совсем
на месте стоит, но движется медленней календарного, отставая на
век-полтора. Ветшаным район назвали ещё,
наверное, тысячу лет назад, когда Владимир строили. Отдельно был Новый город, а
отдельно – Ветшаный. То есть, он тогда уже старым
казался. И теперь старым кажется. Но милым. Двухэтажные в основном дома,
каменный низ, бревенчатый верх. Ярко-синие колонки с водой. Там встречаются
замечательные люди. Одна парочка, увидев меня, фотографирующего их дом, не
обиделась, а по этому району час выгуливала, и мы во дворах закусывали.
В
этом городе много интересных людей. Живёт, скажем, поэт Владимир Пучков. Он при
первой же встрече мне идею предложил:
–
Вот почему у машин шины серого цвета? Можно ведь, наверное, выпускать
разноцветные? Их молодёжь будет покупать и южные люди тоже.
Теперь-то
я знаю, отчего нельзя сделать шину синей, а тогда поразился. У Пучкова вообще много разных идей. Вдруг да часть будет
воплощена? Мир сделается чуть другим, став немного веселее.
О
замечательных людях, населяющих магазин «Эйдос» и Шалопаевку, скажу уже вот-вот, в следующей главе. Пока же –
о другом человеке. Мы о нём писали уже в этой книжке. Я Маше показываю с вала
через Золотые ворота на довольно симпатичное здание:
–
Вот смотри. Это универ, бывший
пед. В нём Ерофеев учился, и доска мемориальная есть.
–
Да? Это какой Ерофеев?
–
Ну, который Москва – Петушки.
–
Да-а?? Вот ничего себе!
–
Там ещё вот Ерофеевский спуск есть, Ерофеев по нему
ходил.
–
А спуск тоже в честь него назвали?
–
Конечно.
Маша
на самом деле – очень умная. Но вот так, при быстрой выдаче информации и
серьёзном выражении лица можно запутать кого угодно. Не только Машу. Она
поверила ненадолго, будто Ерофеевский спуск назвали в
честь Ерофеева при жизни Ерофеева. В его студенчестве, точнее. Потом
сообразила, конечно. Но сперва вопрос задала:
–
А ты и Ерофеева лично знал?
Вот
тут у меня вральный аппарат всё же отказал. То ли
Ерофеев уж слишком мне дорог, то ли понимаю: он в похожей ситуации интереснее
бы сочинил. Вот, например, про свой приезд в эти края он сочинил или не
сочинил? Известный же фрагмент из его интервью:
«Я
бы так и исцвел на Украине в 59-м году, если бы мне
один подвыпивший приятель не предложил: вот перед тобой глобус, ты его
раскрути, Ерофеев, зажмурь глаза, раскрути и ткни пальцем. Я его взял, я его
раскрутил, я зажмурил глаза и ткнул пальцем – и попал в город Петушки. Это
было в 59-м году. Потом я посмотрел, чего поблизости есть из высших учебных
заведений, а поблизости из высших учебных заведений был Владимирский
пединститут».
Где
тут правда, где неправда – разве узнаешь? До института
он работал здесь на цементном заводе. Познакомился с Валентиной Зимаковой из Караваево. Она-то
институт закончила, а Ерофеев и курса не проучился. Венедикт Венедиктович
родился у них через семь лет, в 1966-м году. Интересными, наверное, были эти
годы. Вот напишут про Венедикта Ерофеева книжку в серию ЖЗЛ, тогда мы всё и узнаем.
Может, после той книжки его и в родном неоконченном (честно говоря – едва
начатом) владимирском университете приветят. А то доску, конечно, повесили, но
говорят разное. Мария Владимировна Артамонова, декан филфака, отзывается,
например, так:
–
Я думаю, что сейчас наши студенты не изучают поэму Ерофеева. Ну
какая в ней художественная ценность? Изучают просто как исторический факт.
Есть такая дисциплина – литературное краеведение. В рамках литературного
краеведения изучают многих владимирских писателей, в том числе и Венедикта
Ерофеева. Студенты знакомятся с его именем, его творчеством, какими-то фактами
интересными из его биографии. Но само произведение «Москва – Петушки» не прорабатывается,
я думаю, может быть, с ним только знакомятся.
И
хоть с маслом меня кушайте, понимаю её. Это ж мы, заставшие ещё первую, усекновенную, публикацию в журнале «Трезвость и культура»,
передавали её друг дружке. А те, кто до нас были, поэму даже перепечатывали. И
смыслы евангельские изыскивали тоже мы и они, Евангелия-то, собственно, и не
зная. Оттого и была для нас эта книга всем. Теперь уже и навсегда будет. У новых же дела совсем другие. У них есть доступ ко всей
информации разом. Не только через интернет, между прочим. Книг за это время
больше стало. Кроме того, информация сама себя воспроизводит. А ещё формы
товарно-денежных отношений сделались разнообразнее. Тоже ведь нужно для
развития. Вот о людях, дарующих книги, поставляющих контент и участвующих в
этих самых товарно-денежных, мы теперь и скажем. Для этого снова пойдём в
магазин «Эйдос». Только Машу ещё выгуляем к соборам и
на собеседование к нам свозим. За это время пройдёт, конечно, ещё сколько-то
дней, поэтому воздух похолодает чуть более.
«Эйдос». «Блинчики»
έν
ξύμπαντι τώ
πολεμικώ εΐδει
Платон.
Лахет
Ещё
раз уточним локацию. На чётной стороне Большой Московской улицы встречаются
арки. Несколько. Их легко пропустить, но пирожковую-то
вы заметите обязательно. Так вот: соседняя с этой пирожковой арка скрывает
именно магазин «Эйдос-букинист». Сразу у входа касса.
В ней могут располагаться Оксана, Денис или Юлий. Про Оксану, понятно – она
умница и красавица. Но Юлий тоже красивый очень, а Денис – и красивый и
философ; он много непонятных имён знает. В самом же магазине непременно будет
кто-то из Вахотиных. Полина, Ульяна или Степанида.
Они совсем красивые и на сестёр взаимно похожи. Хотя
сёстры там Ульяна и Степанида, а Полина – мама. И хорошо. Это мы Степаниду
встретили, когда ходили с Машей Мышью на рыночек Шалопаевка.
Вдоль
стеллажей может солидно ходить Георгий Жарков. Он везде солидно ходит и вдоль
стеллажей тоже. Ещё у него есть интернет-ресурс Trend33.
Я спросил Георгия:
–
Это у тебя блог или газета, или что?
–
Это ресурс.
Вот
на его ресурсе Полина Вахотина и рассказала день в
магазине «Эйдос». Мы её лучше послушаем, чем самим
выдумывать:
9.55 – Открыла, всё включила, поставила
кофе и музыку. Сегодня с утра – классика!
10.20 – Пришёл человек, принёс куски из
антологии советской фантастики и детективов по мелочи.
10.45. – Пришла Наталья Трофимова,
поинтересоваться, как продаются её книги про историю города и про Соборную
площадь. Я её ни разу до этого не видела, но знаю, что местные краеведы её тоже
не знают, но заочно очень не любят – она, дескать, передирает из их работ, а
сама кто такова – неведомо. Во Владимире давно не хватает нормальных
путеводителей и обзорных книг – вот каждый старается, кто как умеет. Те же
краеведы пишут в основном на узкоспециальные темы, полёта не хватает, что ли –
и очень негодуют, когда кто-нибудь просто компилирует их наработки.
10.50 – Старый знакомый букинист принёс
20-томник Вальтер Скотта в очень хорошем состоянии. У нас как раз кончился,
берём.
11.00 – Сосед Леонид принёс банку
черники))
11.15 – Человеку захотелось почитать
Пикуля, Адамова (Тайна двух океанов) и ещё биографии Веспасиана
и Суллы. Получил, к сожалению, только Пикуля.
11.25 – Бабушка с мешком макулатуры –
Дюма и почему-то Жириновский. Дала немного денег, чисто под настроение.
11.40 – Дама в шляпке искала «Богач,
бедняк», дать почитать дочке. Ура! И только 50 рублей. Чистая радость и
наилучшие пожелания в обе стороны!
11.45 – Ухожу убираться в детективах.
Это самое неинтересное, но если не делать, то там треш
и угар. Полполки Марины Серовой, чтоб я никогда не знала, кто это такая((
Безжалостно убираю Донцову в развал по 10 рублей.
12.00 – Учебники. Ок.
12.10 – Замечательный художник-эмальер (и наш букинист) Алексей Весёлкин зашёл за книжкой, которую он купил и забыл в
прошлый раз. Заодно и ещё книжек прикупил. Не забыл вроде.
12.20 – Туристы. «Ой, откуда это всё? Неужели
люди принесли? И действительно, за дверью копаются в книгах! (это про нашу
табличку «осторожно, за дверью копаются в книгах»). Нет, мы лучше пойдём, а то
тут так и останемся!». Купили детективчик. Зайдут
ещё, думается.
12.30 – Старенький коллекционер открыток
принёс кучу совсем ненужного никому барахлишка и одну годную книгу. Меня не
вспомнил. А я его знаю уже лет 15. Возраст.
12.40 – Пытаюсь нырнуть обратно в мутное
царство женского детектива. Куда там. Полный магазин народу.
12.45 – Молодые люди после 2 курса
истфака купили три книжечки по древнему миру, похвальна такая приверженность
вечному. И ещё спрашивали. Мама с дочкой покупают детские книжки. Мама ещё
собирается вернуться за Архипелагом Гулаг. Полная, красивая жизнелюбивая
женщина, зачем ей истеричный «гулаг», но это я молчу.
Барышня покупает Диагностику кармы. Расплачивается тысячной бумажкой за
сорокарублёвую книжечку. Вот блин. Ладно, карма ей ещё подмигнёт. Торгуюсь и
скидываю с альбома по искусству постоянному покупателю.
13.05 – Покупаю детскую энциклопедию и
математический словарь в 5 томах.
14.00 – Круговерть людей и книг. Купила
Документы внешней политики, продала отличный двухтомник Блока, гору школьных
учебников и разного по мелочи.
14.20 – Владимирский автор Зрелов принёс свою книжку, беспокоится, как она будет
выставлена. Пообещала, что поставим туда, где русская литература, а потом всё
равно положим в братскую могилу с владимирскими писателями.
14.30 – Женщина спросила книг про
Москву. Это редкость, у нас обычно только про Владимир спрашивают. Но про
Москву тоже есть, куда же их девать, и хорошие есть.
14.50 – Терплю фиаско с детективами и
любовными романами. Слишком много гламурных говен. Щас
сосредоточусь и снова.
15.10 – Мужик забрал бесплатные книги с
подоконника и ещё потребовал пакетик, а теперь бесконечно роется в 10-рублёвых
книжках, испытывая наше терпение – пахнет от него так себе. Но, правда, и не
так, чтоб выгнать. Нюансы.
15.20. Пришла Степанида с Марьяной.
Марьяна читает Носова, Степанида отвечает на почту. Книжек для заказов по
интернету искать почти не пришлось – наш основной аккаунт забыли оплатить, и он
отключён со вчерашнего дня. Мы раздолбаи. Завтра включат.
16.20 – Всё время полно народу. Пришёл
дирижёр Артём Маркин, купил, как всегда, хороших книг. Степанида ушла с
Марьяной кормиться, я сражаюсь там же. Уже видны берега
16.30 – Пришёл Жарков. Поговорили о Вейнингере (потому что один юноша его купил). Оказывается, Вейнингер был совсем юным, когда писал свой «Пол и
характер», а потом вообще покончил самоубийством, что я знала от Акунина, но
пропустила, что он был практически мальчик. Читать его я так и не смогла,
может, поэтому? Какие-то лихие обобщения про женщин, может, в начале того века
и нормально, но его ведь переиздают и переиздают. ГЖ спросил, как я отношусь к
теме открыть во Владимире вытрезвитель. Я никак не отношусь, но, врубившись в
проблематику, готова относиться хорошо. Лишь бы не гребли тех, кто не
понравился. Если будут – буду плохо относиться.
18.00 – Скучный и муторный день. Добила
шкаф с этим женским безумием (Вейнингеру привет),
столько общаться с ниочёмными книжками вредно для
здоровья. Лучше всего их вообще не продавать, но это практически невозможно,
можно только жёстко ограничивать. Девушка принесла какого-то треша такого же. Я хмуро сказала, что денег не дам. Сошлись
на Анне Карениной в обмен, и ещё она книг купила, дешёвых. Все едят чернику. О,
сейчас Юлик принесёт пива, это должно поднять
настроение. Степанида с Марьяной ушли, я отдыхаю и читаю про выборы в
Новосибирске, там Волков голодовку объявил. Жесть, да. Хочется написать
развернутый текст про то, что нефиг делать на ровном
месте из лояльных людей врагов режима, но не буду. Может, потом.
18.20. Пришла букинистка, принесла
Фауста. 200 рублей, говорю, будет стоить. – А чего так мало? Посмотрите по
интернету! – Я посмотрю, конечно, говорю, но вам не понравится, хотите на спор?
И точно – средняя цена по алибу 100–150. Ладно,
ладно, – машет, – 200 так 200!
18.30 – пришёл Юлик,
жизнь наладилась. Пришли девушки, купили того Фауста 🙂 и Цвейга впридачу. А ещё другая девушка купила Хёга
– «Тишину».
19.00 – Безумный и немного любимый
покупатель. Покупает книги по технике, по непонятной системе. Степанида как-то
поговорила с ним и пришла к выводу, что он не особенно разбирается книгах,
которые покупает. Может, мастерит вечный двигатель? Ничего не купил в этот раз.
19.30 – Болтаем с Юликом,
я загружаю в инет книжки, которые он вчера занёс (аккаунт уже восстановили).
Стайка девочек. Купили Достоевского, испанский язык и что-то гламурное. Юлик ушёл.
19.50 – купили «Байки кремлевского
диггера». Надо же. Помню, как они появились и все их читали-читали. А сейчас –
даже странно.
20.05 – Последние покупатели. «А что у
вас играет? Papa Roach?
Здорово!» Купили Фрейда и книжку из Византийской библиотеки, поинтересовались,
на каких условиях их можно сдать обратно и ушли довольные.
И мне пора. Посчитаю денежки, подмету и
домой!
Хорошо
ж, да? Это вы ещё магазин не видели. Он уютный и большой, так редко бывает.
Вернее, почти никогда. Но у Полины есть такое вот умение: обустраивать
пространство вкруг себя. Она давно это делает. О ней я прочитал, ещё когда Фейсбука не было, а был Живой журнал. Там Полину хвалили за
организацию концертов необщеупотребительной музыки в
городе Владимире. Она это вполне продолжает. Есть в центре Владимира клуб «Ёшкин кот», где бывает всякое.
А
уже после личной встречи узнал я о дружбе Полины с «Заозёрной школой». Есть
такая группа отличных авторов в Ростове-на-Дону. Некоторые, правда, скажут не
«есть», но «была». Ибо самые известные поэты и музыканты там вот такие:
Геннадий Викторович Жуков (1955–2008), Александр Виленович Брунько (1947–2006), Виктор
Анатольевич Калашников (1958–2012). Грустные даты, да.
Про гибель Виктора Калашникова довольно много написано. Вечерком под Рождество
встретился ему пьяный дурак. Тому дураку выписали десять лет тюрьмы во
исправление, но поэта уже не вернуть. А когда-то были люди эти молодыми, и про
ещё более юную Полину придумывали стихи.
Мне
отчего-то часто получается встретить людей, имеющих некоторое отношение к
Заозёрной школе. Вот сидим мы, справляя Новый год у друга Арсения Ли в
Подмосковье. После курантов и начальной перемены блюд отправились поздравлять
соседей в рядом стоящий особнячок. У них тоже гости, естественно. А среди них –
человек по имени Сергей, звукорежиссёр, обильно записывавший помянутых выше
авторов. Можно сказать, «это не мир тесен, это слой тонок», но, кажется, мир
тоже тесноват. Хотя и в меру.
Непосредственное
же обустройство пространства вокруг Полины случается примерно так: Георгий
Жарков возвратившись с Апеннин, рассказывает про маленький город Лукка. В этом
городе есть большой антикварный базар. Через время малое появляется Шалопаевка. Нет, конечно, в промежуток этого самого времени
умещено дивное количество беготни по серым кабинетам и оформление гектаров
заявительных бумаг, но вот рыночек милых людей, а вот
– пешеходная зона. Наверное, пока чуть скромнее, нежели в Лукке, и уж точно
скромнее, чем по субботам в белорусском Витебске, но так это ж самое начало.
Букинистический-то магазин, поди, тоже когда-то незначительным был.
Так
большей частью и получается обустроение. Хотя иногда,
очень редко, не получается. К примеру, располагалось в центре Владимира кафе
«Блинчики». Много-много лет располагалось. Ничего особенного с виду:
опять-таки, павильон типа «Уралочка». Вкусные блины,
салаты, в меру развязный немолодой персонал. Портвейн можно, водку нет. А
принесёшь в кармане – так и водку можно. Словом, было место это местом встречи.
Совсем-то юный люд, кто студенты, туда, думаю, мало ходил. В соседнем здании
открыли бар питерской сети «КиллФиш», студентам
туда. Но взрослым людям и малым детям ведь тоже места для общения нужны! Опять
же, цена на блинчики и прочее оставалась такой, точно ты их ешь, а тебе же ещё
и приплачивают. Всем хорошо было.
А
потом приехал сюда большой церковный начальник. Очень большой и очень
церковный. Сказал: была тут церковь, и пусть будет церковь. А перед ней – памятник князю
Владимиру. Зачем в городе, где основные красоты построили Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо, два памятника
Владимиру, про то знать дано только иерархам, думаю. Некоторые говорят «чёрт
знает», но иерарх, похоже, тоже знает. А вдвое того интереснее, зачем в один
ряд и на расстоянии четверти часа ходьбы от Георгиевского собора располагать новодел, от веры, скорее, отвращающий? Но решение принято и
всё заверте… Прошения, конечно, составляли, группы во
Фейсбуке создавали, вообще шумели. Полина очень
старалась. Куда там.
«Блинчики» не вовсе
разломали. Они теперь на Спасском холме и в новом здании. Жарков[2],
ехидноустый, сказал: «На Спасском холме, но ниже
плинтуса». Подробностей, чем новое заведение хуже, тут приводить не стану. Кому
надо – сравнительный анализ в Интернете есть. Скажу только: был в России
великий Патриарх Алексий II. А Третьего Алексия ни сейчас
нет, ни на горизонте. Ну, так чего теперь? В церковь не ходить и Богу не
молиться? Вот ещё.
Словом,
расположились мы в магазине «Эйдос», отмечаем его
шестнадцатилетние. Мне хорошо-хорошо, отлично просто. Всегда ж приятно с
замечательными людьми. Может, конечно, есть во Владимире люди и не менее
замечательные, тут, например, писатель Анатолий Гаврилов живёт. Но более
замечательных точно нет. Их вообще нет. «Эйдос», кстати,
магазин хоббитский. Хоббиты
ж, говорят, на свои дни рождения гостям подарки дарили? Ну, вот и мне тут
книжки перепали. Толстые. А о чём болтали в этот раз, и не помню. Но
правда очень хорошо было. И даже мысль о грядущем пробуждении без четверти пять
утра не сильно тревожила. Тем более новолуние. Месяц тоненький, будто хирургическая
иголка-нулёвка. Красивый.
[1] Шестьдесят лет назад, в 1956-м году, Владимир Солоухин прошёл-проехал интересным и непрямым путём от речки Киржача до примерно города Вязники, написав об этом книгу «Владимирские просёлки». Я не то чтобы повторил его путь шаг в шаг, но гулял там же. У него получилась хорошая и надолго книга. У меня – тоже книга. А понравится или нет, так увидим (Авторское вступление к книге).
[2] Пока главы этой
книги готовились к печати, Георгий Жарков, многолетний участник передачи «Что?
Где? Когда», обаятельный умница и прекрасный журналист умер от болезни сердца.
Наверное, отдельное полное издание этой книги будет посвящено ему (Прим. автора).