(из романа «О себе»)
Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2016
Андрей Краснящих родился в 1970 году в Полтаве. Окончил филологический факультет Харьковского госуниверситета. Сооснователь и соредактор литературного журнала «©оюз Писателей». Автор сборника рассказов «Парк культуры и отдыха» (2008; шорт-лист премии Андрея Белого). Главы из романа «О себе» публиковались в журналах «Новый мир», «ШО», «Черновик», газете «НГ – Ex Libris», альманахе «Абзац», интернет-издании «В моей жизни», в переводе Сергея Жадана на украинский – в коллективных сборниках «Готелi Харкова: Антологiя нової харкiвської лiтератури» (Харьков, 2008) и «Харкiвська Барикада № 2: Антологiя сучасної лiтератури» (Киев, 2008); в переводе на английский – в журнале «The Massachusetts Review» (США). Лауреат «Русской премии» (2015), премии им. О. Генри «Дары волхвов» (2015), премии журнала «Новый мир» (2015) и др. Живёт в Харькове. В «Волге» опубликованы интервью (совместно с Юрием Цаплиным) Юрию Соломко (2014, № 5‒6) и главы из романа «О себе» (2015, № 3‒4, № 11‒12).
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
(из романа «О себе»)
Я умер 22 января 2006 года, не дожив двух с чем-то там недель до своего тридцатишестилетия. А что? – тридцать пять ничем не хуже тридцати шести: мне уже больше, чем Гамлету, но ещё меньше, чем Введенскому и Рембо, скоро будет меньше, чем Евгению Харитонову.
Перед смертью я писал книгу о себе, я так и назвал её – «О себе». В ней говорилось о разных невозможных вещах, в том числе и о любви к вам, мои маленькие мёртвые поросята, мои книги, женщины и мужчины. Лебеди, большие белые птицы с очень сильными крыльями, перенесли меня, как гуси – Нильса Хольгерссона, туда, где нет и никогда не было ни книг, ни женщин, ни мужчин. Не надо смеяться – не везде живут женщины и мужчины и не везде есть книжки.
Что я унёс туда, куда улетел на крыльях лебедей? По сути дела, ничего: две старых, очень старых фланелевых рубашки, окончательно выживший из ума, но всё ещё работающий фотоаппарат «Зенит», хорошую зубную щётку, несколько тонких линий на запястье, похожих на порезы, но всё же не порезы, и немного денег. Наверное, было что-то ещё, но что – сейчас уже не вспомню. Книг не было – точно. Ни одной. Обычно всегда любая моя поездка начиналась со сбора книг: по книге на каждые день-два путешествия, с запасом, в дороге только и почитаешь, не дома. Если книги собраны – значит скоро в путь. Такой закон. Может, не закон. Правило. Были и другие: выпил кофе – выкури сигарету, понаписывал начала – когда-нибудь закончи, поставь точки.
Раньше я всегда говорил себе: до этого (до чего-нибудь, например, до следующей недели) ещё нужно дожить, и эта мысль всегда меня успокаивала, поддерживала как-то так, как поддерживают каких-нибудь других людей мысли о сексе («секс – чрезвычайно опасное дело, им не стоит заниматься в одиночку»), боге (deus ex machina, чёрт из табакерки) или о скрытых возможностях человека как такового («ещё один раз – не пидарас, да?»). Опора на будущее, на всякие предстоящие планы, на надежду – вообще хорошая вещь, с её помощью человеку можно много чего сделать. Я и делал: день за днём, вечер за вечером, пока не набежало тридцать шесть лет. Почти тридцать шесть. Что же происходит с человеком, с людьми, где-то около тридцатишестилетия – что-то хорошее или что-то плохое? Что-то хорошее?
Нет, речь не о переоценке ценностей, переоценка ценностей – это глупость. Глупость и выброшенное впустую время. Воспоминания о детстве? Да, воспоминания о детстве – очень важная, может, самая важная часть вашей жизни, но это тоже глупость. Мысли о себе? Какие-то там открытия? Поиск языка для себя и оставшихся, остающихся людей? Свобода, наконец? Вы знаете – свобода, свобода… я никогда толком не понимал, что это такое, и не понимал тех, кто возится, носится с ней, как тот ваш Гоголь со своим длинным немытым моголем.
Так что же, что же это, господа, как это «что же» называется? Мамо, мамо, хочу нихуя, дайте мэни хоть тришэчки нихуя… Господи, как же мне жарко и холодно, Господи.
Есть честный предел и есть предел нечестный – вам какой? Если нечестный – я напишу о себе как о старом ржавом корыте, которое вечно течёт: обидки и обиды, страстные мечты и мечты о страсти, безумие, зумие, ненайденные слова и принятые когда-то в далёкой древности решения – и вообще непонятно, где сущность, а где блажь. Если нет, если всё-таки честный, то что ж – тогда прощай, день, здравствуй, ночь, здравствуй, Фредди Крюгер. Ну-ка, детки, подвиньтесь немножко, готовы? Я тоже готов. Начинаем.
Однажды одну маленькую и, наверное, ещё совсем глупенькую девочку пригласили сыграть в кино главную роль. Фильм назывался «Племянник Божий» и рассказывал о мальчике, который, в отличие от легендарного Иисуса Христа, был самым что ни на есть настоящим богочеловеком, только не сыном Божьим, а племянником. Почему на роль мальчика пригласили девочку – никто не знает, даже режиссёр, так получилось, ему вроде кто-то позвонил, что-то сказал или пообещал, короче – запутанная история. Девочке платили ровно сто долларов в день за то, чтобы она и на съёмочной площадке вела себя, как маленькая девочка, изображающая маленького мальчика, которому архангел Гавриил рассказал о его необыкновенной родословной, и не отходила от своего образа далеко в сторону. Девочка, собственно, и не отходила.
А у этой девочки был дядя, дядя Геннадий, родной брат девочкиной мамы. Он был довольно богатым человеком, и не исключено, что это именно он звонил и договаривался с девочкиным режиссёром. Каких целей он, то есть дядя Гена, при этом добивался, одному богу известно. Может, просто хотел порадовать любимую племянницу, а может, и себя: быть богом – это всегда приятно.
Девочка – кстати, её звали не как-нибудь, а машенькой – каждый день, как на работу, приходила на съёмочную площадку и играла в племянницу или племянника Бога: ей позволялось делать всё, что она захочет, и никто не требовал от неё отчёта в её действиях. Таким образом, в какой-то момент тонкая и едва заметная грань между жизнью и искусством и вовсе исчезла, оказалась стёртой, а машенька, режиссёр, оператор, все, кто имел какое-то отношение к этому фильму, увлёкшись той игрой, напрочь позабыли про эту. Вы понимаете, о чём я говорю, разве нет? Каждый из нас то так, то иначе отдаёт должное той игре: дома, на работе, в гостях, приезжая к родителям на выходные, беря отпуск и пускаясь в опасные путешествия, читая книгу, смотря в окно на окна соседнего дома, ожидая, а затем встречая Новый год, убегая от прошлого или возвращаясь к нему, трогая руками оголённые провода, проигрываясь на деньги в пух и прах, отвечая «да» тогда, когда хочется ответить «нет», заглядывая в чужие ежедневники и тетради, не предназначенные для посторонних глаз, беря себя за шиворот и вытряхивая из собственной шкуры, дуя на воду после того, как обожглись на молоке. Вопрос лишь в градациях, соотношении того и этого, этого и того.
Фильм задумывался как многосерийный, безразмерный, время шло, маленькая и, по-видимому, глупенькая девочка росла и умнела, потерявший счёт времени и жизни режиссёр, заглядывая в машенькины глаза, всё чаще встречал в них вопросы. Что я здесь делаю? Причём тут «племянник Божий» и Бог вообще? Почему я, будучи девочкой, должна быть мальчиком? Кто такой дядя Гена? Режиссёр? Предатель? Преступник? Есть ли в этом во всём какой-либо смысл? Какой? – лишь часть этих вопросов. Их было много, слишком много для такой девочки, как машенька. Может, сто, а может, и двести, но к тому времени, как она покинула – просто взяла и ушла, не предупредив никого, не объяснившись и не сказав никому «спасибо, до свиданья» – съёмочную площадку, осталось только два: «Неужели всё так и должно быть?» и «Кто же я такая?»
А действительно, кто она такая, кем её считать? От ответа на этот вопрос будет зависеть многое.
…ночь заканчивается, наступает утро, все просыпаются, кроме Фредди Крюгера.
Ладно, допустим, это не последние страницы, допустим, лебеди улетели, а ты остался, машенька никого не бросила и доиграла, доиграет в «Племяннике Божьем», допустим, старые фланелевые рубашки вернутся на своё место. Допустим. Что тогда? Какими словами начнётся новая, постпоследняя глава? Опять «в то время как мои одноклассники старались учиться на четыре и пять, я учился на шесть»? Опять «нам с моей эпохой ничего не похую»? Опять «и запомните, мои маленькие поросята, это вам не бука – это вам наука»? Опять «отвечая на мои мысли прежде, чем я успевал их подумать»? Опять «её баночки с вареньями, соленьями, пыхтеньями и сопеньями», опять «гордая красавица пани София Пшздецкая», опять «если вы твёрдо решили сойти с ума»? Опять начинать то, что не заканчивается никогда и к чему не знаешь, как относиться, что горит каким-то своим, непонятным мне огнём и ждёт от меня каждый раз каких-то новых, иногда одних и тех же, слов, чувств, правил, мыслей, страхов? Прыжков и решений. Пусть не решений, пусть это что-то ещё, другое – дело не в них, не в словах, точнее – не только в них. Не в них одних.
А в чём же всё-таки, всё-таки в чём? Не знаю, не знаю и даже не знаю, как это «не знаю» называется. Господи, как же мне жарко и холодно, Господи.
Прекрасен конец у Гайдебурова.
Ольга Форш