и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2016
Елена Михайлик родилась в Одессе, окончила филологический факультет ОГУ.С 1993 г. живёт в Сиднее, преподает в университете Нового Южного Уэльса. Доктор философии, тема диссертации «Варлам Шаламов: поэтика новой прозы». Стихи и статьи публиковались в антологии «Освобожденный Улисс», журналах «Арион», «Воздух», «Дети Ра», «Новый мир», «Новое литературное обозрение». Лауреат Первого австралийского фестиваля традиционной и экспериментальной литературы «Антиподы» (2006). Автор книги стихов «Ни сном, ни облаком» (2008). В «Волге» публиковались стихи (2013, №11-12.)
***
В новом сладостном вкусе
не так уж сложно растить еду,
у Маруси гуси –
чудо на гусеничном ходу,
пушечные сферы,
чуткие края смотровых щелей,
тот, который серый,
смотрится существенно веселей,
мне бы эти крылья,
красные глаза, вертикальный взлет,
сказка станет былью,
но в темноте меня не найдет,
там над приболотьем –
отблеск зрачка, дыханье огня,
сказка станет плотью,
но в темноте не найдет меня,
ни за какой рекой…
что б не жить Марусе? –
ходит над речкой огненный вал –
возвратятся гуси,
каждый притащит, что заклевал,
страны и народы,
горы, автобусы, облака,
выходы и входы,
меру, и всадника, и стрелка,
мелкую планету,
автора, да нет, пожалуй, творца,
есть конец у света –
только у сказки нету конца…
так живет, летает,
черную нефть глотает на заправке в лесу,
а потом латает,
чинит все, что ни принесут.
***
Казалось бы, безграничен, устойчив, неопалим,
Но, кого ни спросишь – отсутствуют, чего ни хватишься – нету.
Приходит Торквато Тассо как обычно в Иерусалим –
А тот ушел к Магомету.
По всей поверхности бродят развеселые гуляй-города,
Причиняя друг другу политику, беспамятство и увечье,
Один Египет лежит примерно там, где всегда,
Но говорит не о том и на другом наречье.
Археологи ломают головы, обнаружив мост или стык –
Параллельное развитие? Неизвестные катаклизмы?
Потому что всех тех, кто помнит, что здесь был один материк,
Не отыскать ни в словарях, ни в письмах.
***
T.A.
..Является скучная сухая вареная рыба, например, щука в горчичном соусе, и начинает объяснять, что Волга не впадает в Каспийское море, а впадает в него Кама, а в Каму впадает тоже не Волга, а Ока, а Волгой является только Волга Верхняя, и ей, уважаемой рыбе, недоразумение это надоело и предъявляет кольцо, которым ее противоправно и вопреки географии окольцевали в 1921 году, нашли и время, а потом выловили еще раз в 42 и тогда уже съели, всю, с солью и горчицей, ничего другого не было, наши, конечно, немцы не дошли до Волги, то есть до Оки, то есть до Камы, и вообще, если бы ее немцы съели, она являлась бы немцам – и они бы ей не отказали в таком пустяке: снять треклятое кольцо с надписью «Нижняя Волга», им-то что, а с нашими уже и выросла в человеческий рост, и ходишь к ним семьдесят лет – ни в какую.
***
Ты хочешь сказать, что этот шлимазл воплотился вот в эту плоть,
И с утра пораньше бродит здесь по воде?
Ломает рыбу, солит ломоть, запивает тем, что пошлет господь,
Рыбаков приманивает крошками в бороде?
Ты хочешь сказать, что это из-за него чайки выучили иврит,
(Хотя арамейский акцент – непобедим),
И теперь проповедуют буддизм отсюда до самых Касситерид,
Но рыбу едят, рыбу мы все едим.
Ты хочешь сказать, что эта рыба,.. нет, рыба не говорит,
Она всевышним благословлена от носа и до хвоста,
А потому никакой генетик ее не оплодотворит,
Ее тело – летучий александрит, горящий как три куста,
Из которых вот этот же в прошлый раз общался с одним таким,
Не напасешься таблиц, не ототрешь никаким песком, никакой проточной водой,
Ты им про город, ты им про дом – а они тебе строят Рим,
И радужный мост, и башню до звезд, и станцию над звездой,
С прозрачным парусом-плавником и надписями на нём,
А внутри течет все та же река, края ее словно нож,
И под радужной пленкой любой язык по-прежнему глух и нем,
Ходи осторожней, промочишь ноги – до смерти не доживёшь.
***
От лесотундры до небританских теплых морей
птицы и ангелы сходят с ума от человеческих дочерей,
говорят, для них несущественно, кто еврей, а кто нееврей,
они просто влетают в окно, роняют перо,
вдоль стекла грохочет последний вагон метро,
потому что метро идет сквозь все времена,
даже там, где жив и хищен его мазут,
где вагоны сквозь толщу песка и воды ползут,
но по-прежнему тормозят у того окна,
да, окна, в котором белый и длинный свет
достает до самого дна,
до любых костей, идей, людей, лебедей,
до любого дня, даже до того, где легка, смугла,
улыбнулась эта девочка из никогда и нигде,
вышла замуж за плотника, мальчика родила.
***
Ходит закат наперерез, кошки меняют масть,
Мелкий жасмин лезет с небес на проезжую часть,
Небо горчит, в стекла стучит фикус глухонемой,
Хищный рояль бродит в ночи, подменяет гармонь,
Благоприятствующий пассат тащит птиц по воде,
Если ее не написать – музыки нет нигде.
***
Красные губы на желтом лице,
Скулы морковью, волосы – медью,
Что там сегодня у сказки в конце?
Вечер на рейде?
Сороковой моровой океан,
Сизые верфи, белые танцы
В черное небо доносит баян
Мимо инстанций.
Прямо под кожей стынет вода,
Счета не помня, срока не зная.
В это когда не идут поезда,
Как эти двое сумели вернуться сюда?
Вброд. А потом на трамвае.
***
Заходил василиск, подарил василек,
Залетал мотылек, подарил василек,
Синий цвет – на разрыв, напрогляд, невпопад,
Васильки-васильки, не тревожьте солдат.
Мимо русла горы, мимо склона реки,
Все-то пушки остры, заряженны штыки,
Под землею скользят броневые суда,
Васильки-васильки, не растите сюда.
Ты кого заклинаешь, ночной дуралей,
Полевые цветы и царицу полей,
Небеса над полями, скопленья кислот,
Ненасытное пламя горящих болот?
Лучше злые чернила из них заварить,
Запиши, как горит – все равно же горит.
Все равно ни степи, ни руки, ни строки.
Васильки, васильки, васильки, васильки.
***
В коридорах пусто, словно в пещере,
Когда у летучих крыс выходной,
расскажите, доктор Гаспар Арнери,
кто говорит со мной.
За окном промокшая панорама
упоенно предается стрельбе,
я – предмет, я компьютерная программа,
я знаю все о себе.
Гудит инфляцией барахолка,
полиция ловит эфемерид,
я слышу все, я не знаю только,
кто со мной говорит
Про каждое движенье молекул,
про сплетни, про бьющееся стекло,
про то, что кочет прокукарекал,
но как-то не рассвело,
про желтый дым, про верю/не верю
в очередях, про огонь, про лед,
я – вещь для счета, доктор Арнери,
но вдруг закончится счет?
Паровоз на запасном гудит протяжно,
дразнит зима проливным дождем,
если век расшатался,
уже не важно,
кто для чего рожден.
***
Вы представляете, эта лиса
ходит с таким выраженьем лица,
словно танцует,
мимо сусека, печи и крыльца,
Петрозаводска и Череповца,
взятого всуе,
школьный учебник, родимая речь,
учат ее, где тебя подстеречь,
за проходными,
вот ее хвост обвивает завод,
вот ее зуб твою тень достает,
пробует имя,
что ж ты любуешься, сыть, размазня,
тот же учебник от первого дня
учит угрюмо:
где на три такта ложатся шаги,
не разговаривай, сразу беги,
петь? – и не думай,
мимо, навылет, насквозь, наугад,
все отдавая, чем воздух богат,
легким наружу,
кровь изменяя, и говор, и стать,
чтобы уплыть, чтобы только не стать,
тем, кто ей нужен,
где эта школа и где этот дом,
над Салехардом и ночью, и днем
зябкая россыпь,
а через небо глядит уголек:
ты пожалеешь еще, колобок,
что уберегся…