и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2016
Герман Власов родился в Москве в 1966 году. Закончил МГУ им. Ломоносова (филологический факультет, отделение РКИ). Лауреат (поэзия, (2009), фото (2015)) и дипломант (перевод, (2011)) Волошинского конкурса. Первое место в фестивале Синани-фест, Ялта (2010). Автор поэтических книг «Просто лирика» (2006), «Музыка по проводам» (2009), «Определение снега» (2011) и др. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Новый берег» и др. Переводил стихи и прозу с украинского, белорусского, татарского, грузинского, узбекского и английского языков. Живет и работает в Москве.
***
Теряет, кто боится потерять;
а дерева летучая крылатка –
перелетит прополотую грядку,
глухой штакетник, за которым гать;
когда погожий день – тогда вдвоем
она на солнцепеке с ветром кружит;
она пересечет большую лужу,
уйдет за горизонт и окоем;
и там где сухостой и камыши
мешаются с землистою осокой, –
она отдаст зерно своей души
на берегу песчаном и высоком;
привязанности нету ни на грамм
в неслыханной такой воздушной почте,
а будет это липа или граб,
высокая сосна – узнают после…
***
Пасмурных веток оленьи рога
ночью от ветра бьются.
Если с тобой пойдем на врага, –
надо теплей обуться.
Зубы почистить, побрить лицо
и, прозвенев ключами,
на заметенное снегом крыльцо
с личными встать вещами.
Из второгодников кто, верзил
к нам накопил обиду,
по скудоумию исказил
образ девочки Лиды?
Надо собраться в парке у лип
по двое или по трое.
Облака лобные доли – Олимп,
жидкий подлесок – Троя.
Чей о Щелкунчике рваный текст
ветром гуляет в поле?
О фарисеи, о крекс-фекс-пекс,
о буратинья доля!
Кто самураит и бьет в там-там
о вдохновеньи свежем?
Душно им там, душно им там –
в Лондоне, Киеве, Льеже.
Любовь
Учительница первая моя!
Когда из школы утренним маршрутом
растроганных и перистых края
я с белизной крахмальною попутал;
когда в клеенку рыжую звонил,
стучал и руки прятал за спиною, –
твоя игла царапала винил,
короткая вода была со мною;
она плыла, чтобы осталась связь,
тряпичного ландшафта и основы;
она сама, по-детски удивясь,
к листве и людям подбирала слово;
неправильно, что горестный сосуд
весь этот шар ветвящихся тропинок:
на самом деле, на плечах несут
мозаику большую; был суглинок
от влаги скользким, падали в овраг
зеленого орешника и смеха
такого, что один неверный шаг –
и расползется в простыне прореха;
потом стояла голая луна
и шли слова, как путники в пустыне,
но вот одна осталась тишина
широкая и сладкая, как дыня;
горел глазок и уменьшался в бровь,
за ним была невидимою зритель:
растущая и старая любовь;
учительница первая, учитель.
Осень
Цвет ее одежды, юбки, блузки,
водолазки цвет,
в тень, когда уходит по-французски,
по-английски… Нет –
в день, когда уходит по тверскому,
земляному мху
у реки, в уезде Конаково,
расстегнув доху.
Разорвав, все шарики рассыпав
(листьев винегрет!)
бус, – на глине рыжей, у отсыпки
их брусничный цвет.
Где семья опят, лисичек ворох
и паучья нить,
шарит по карманам (спичек шорох!)
чтобы закурить.
Выпуская облако витое,
новая, ничья
смотрит на пространство прожитое,
в зеркальце ручья.
***
Над картошкою профиль кавказен,
алыча окружила томат;
каревишен и сливообразен
Арарат; аромат, аромат
от бахчи, от янтарных черешен,
и охряной уже алычи, –
так что преющий лук безутешен
и склоняются люди-грачи
над промытой морковью, капустой,
над мешочками собранных бус
голубики; и вкусно, со хрустом
разрезается теплый арбуз;
входит нож в полосатое пузо,
обнажая и мякоть, и сок;
так звенело, гудело арбузом,
что лицом обернулся восток;
а гороха стручки и цыплята,
а тягучего меда слеза,
а, качаясь, воздушная вата,
незабудок лесных бирюза;
но уже у самих электричек,
у вокзала с кирпичной трубой –
на газете с десяток лисичек,
земляника, чеснок молодой;
на гвоздатом, дощатом перроне
запестревшим мозаикой ног –
ничего не останется, кроме
высыхающих луж в солнцепек.
Июнь
Плавни и сходни, вымостки и столбы,
Лето Господне, взгляды речной слюды.
отрок рыбачит – соло, а не вдвоем,
что-нибудь значит, хмурится водоем.
Перед возможным – вечным и обложным
людям несложно верить, что жизнь есть дым,
и в сочетанье спичек на глади вод:
вот и названье – гладким лицом плывет.
Как ее имя, что еще рассказать?
Кимры, Кириллов – дальше Кижи и гать,
всполохи, грозы, запад темен и ал.
Метаморфозы – хоть бы кого поймал.
Тучи трескучи, ветрен и тепл июнь,
Время как случай – каверзен, зол и юн
Розой ли чайной, охом, скрипом весла.
Желтая чайка окуня принесла.
***
Сон, прилипший к дереву улиткой,
остановленный губами смех…
Солнце, солнце, ты – моя улыбка,
ты – одна для всех
Видима сейчас и ощутима…
Дальше – несколько часов
мы идем с тобой, как пилигримы,
в море голосов.
Мы несем волшебную минуту
эти несусветные часы –
окружным маршрутом, через смуту.
Вместе мы – весы:
Если я теперь тебя забуду –
почерк, вес и суть –
покачнется чудо ниоткуда
и разгонит муть.
Свет июля – в замираньи, тени,
сутолоке, простоте;
в листьях, людях, гаме птичьем, в пенье,
ливне, духоте.
Мы одни на циферблате с ними,
нас не больше двух;
и тебя, наверно, не отнимет
разделенья дух.