Публикация Елены Селезневой
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2016
Виктор СЕЛЕЗНЕВ
(1931
– 2012)
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ
УТОПИЯ ИЛИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ?
Сон Веры Павловны, или Явь ХХ века
Публикация Елены
Селезневой
Кто из нас после школы по доброй воле и в здравом рассудке перечитывал революционно-публицистический роман «Что делать?», перепахавший, по его пламенному признанию, симбирского гимназиста, будущего глашатая прогоревшей мировой революции? Но программный Четвертый сон Веры Павловны запомнился многим на всю оставшуюся жизнь. Еще бы! Его так рьяно вбивали в наши бедные головы советские учителя, а отличницы с малиновым бантом, в черных юбочках, с комсомольскими значками на белых кофточках, с вдохновенно-отрешенным взором на праздничных вечерах читали, как белые стихи, сказочное сновидение любимой героини Николая Гавриловича.
Так и остался в памяти самый растиражированный в мире сон – как восхитительная утопия, как ослепительная идиллия, как сказка, как манящие огни.
Однако неужто великий революционный демократ (официальный советский титул Чернышевского) был только завлекательным фантазером и сказочником? И разве обворожила бы чистая фантастика прожженного прагматика и циника Владимира Ульянова? И так ли уж далек от российских реалий ХХ века сон Веры Павловны?
Советские литературоведы и историки, экономисты и политологи, восславив Чернышевского в десятках тысяч монографий, учебников, сборников, брошюр, статей, зевнули, по-моему, его воистину провидческие открытия. В воспетом и зацитированном сне автор романа, предвосхищая главный завет социалистического реализма – изображать жизнь в ее революционном развитии в целях идейно-патриотического воспитания трудящихся масс («<…> будущее светло и прекрасно. <…> Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее всё, что можете перенести»[1]), и впрямь многое предугадал из уникальной теории и практики социалистического лагеря – венца исторического развития всего человечества.
Вере Павловне, новому человеку и, самое-то главное, ультра-новой женщине без всяких там мещанских предрассудков, снится, как после победы веками ждавшейся великой революции навсегда воссияют самые светлые и прекрасные идеалы человечества. Как чудесно преобразилась наша земля. Как сказочно изменились люди – творцы освобожденного труда. «Нивы – это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля – это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, – как же они растут на открытом воздухе?» (С.283-284).
Боже, до чего знакомые картины! Да этакие агрочудеса десятки лет сулили советскому народу Лысенки-Мичурины и прочие маги и волшебники сталинского разлива. Мифическому городу-саду трубадурил зашоренный коммунистической идейкой Маяковский. Колхозное же счастье по художественным рецептам автора романа «Что делать?» пекли Шолоховы, Панферовы, Вирты, Корнейчуки, Недогоновы, Николаевы, Павленки, Бабаевские, Софроновы, Алексеевы, Медынские, Мусатовы, Проскурины, Федоровы и гурты прочих стаднюков. Зря, ей-богу, зря советское литературоведение не додумалось пожаловать Николаю Гавриловичу почетнейшее звание основоположника социалистического реализма (может, не хотели обижать пролетарского Сокола-Буревестника?).
«Группы, работающие на полях, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины – и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, – люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как подвигается работа, подвигается и он, – как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! <…> И все песни, все песни, – незнакомые, новые <…>» (С. 285). Как все похоже на пародийную песенку моего детства: «Нам электричество пахать и сеять будет…»
Ну чем не кадры из моих любимых колхозных комедий: «Свинарка и пастух», «Трактористы», «Искатели счастья», «Сказание о земле сибирской», «Кубанские казаки», «Кавалер Золотой Звезды», «Калиновая роща», «Щедрое лето», «Свадьба с приданым», «Стряпуха» и т.д. А новые песни это, вероятно, «Широка страна моя родная», «Нам песня строить и жить помогает», «Утро красит нежным светом», «Нас утро встречает прохладой», «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы», «Советский простой человек», «Если страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой», «Каким ты был, таким ты и остался» и проч. Если бы артисты не захотели петь без роздыху на экране, они бы наверняка навсегда замолкли в жизни.
В земле обетованной, приснившейся Вере Павловне, не только сплошное песенно-трудовое веселье, но даже старость – тоже радость, хотя «стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть» (С. 284-285). Тирада очень восхитительна, но не очень вразумительна. Если при социализме старость отодвигается на долгие годы, но, увы, все-таки полностью пока что не отменяется правительственным декретом или волшебным эликсиром, то позвольте узнать, куда же девается большинство стариков? То ли Верочка во сне чего-то недопоняла, то ли сам автор что-то от нас утаивает, чтобы не затенять светлое и прекрасное будущее.
Не добившись ясного ответа от Николая Гавриловича Чернышевского, обращаюсь к Владимиру Николаевичу Войновичу. Герой его романа «Москва 2042», прилетев в первую в мире отдельную московскую коммунистическую республику (сокращенно МОСКОРЕП), узнает потрясающую новость: там вообще нет сердечников, гипертоников, инвалидов и стариков! Может, их вылечили или омолодили? Нет, что вы, попросту их всех чохом заблаговременно выдворили за границу полного коммунизма – в Первое Кольцо. Поистине, колумбова простота и ленинская гениальность! Потому-то «даже и смертность среди рядовых комунян вообще практически ликвидирована»[2]. Так антиутопия проясняет одну из загадок утопии.
Одному из главарей единороссов, пришедшему на смену бессменному владыке стольного города – толстяку в черной кепочке, сумевшему поджечь больше домов, чем даже Федор Ростопчин в 1812 году, ударила в голову чудная идейка: а не выселить ли всех пенсионеров из столицы нашей родины города-героя Москвы куда-нибудь подальше, в какие-то города, которых пока что и на карте-то нет? Правда, позже он смилостивился и молвил, что выдворять из первопрестольной будут строго добровольно, а не под конвоем русиш гестапо! Что ж, спасибо добряку мэру и за это.
Но если в коммунистической Москве 2042 года раз и навсегда покончили со смертностью и старостью, то из райского царства Чернышевского пока что сплавили в места не столь прелестные не всех стариков и старух. Правда, вовсе не из ложного буржуазного человеколюбия, а по чисто практическим мотивам. Ветеранам великих строек и героических буден не дают почивать на лаврах и предаваться греющим душу воспоминаниям о своем личном вкладе в строительство социализма. Хоть на тучные нивы стариков и старух не выгоняют (какой там от них прок!), но зато обязывают (вместе с детьми!) «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах <…> это слишком лёгкая работа для других рук <…> ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого» (С. 285). То есть в светлом будущем из стара и млада выжимают все, что только возможно.
Конечно, именовать слишком легкой работу кухарок (не тех, понятно, кои дорвались до управления государством), как и прочей прислуги, способен или очень уж неумный барин, или очень уж революционный вождь типа Чернышевского или Ульянова, у которых всегда хватало прислуги и никогда не было ни желания, ни необходимости самим заниматься каким-либо физическим трудом. И спросим у великого революционера-демократа: какая участь ожидает стариков и старух, когда им будет не под силу выполнять и эту якобы легкую работу? Не та ли, что их ровесников в Москве 2042 года?
Труд в столовой, впрочем, и вправду куда легче, нежели в поле, на стройке или, избавь боже, на лесоповале. Туда и рвались (в столовку, а не на общие работы) самые увертливые и блатные. «Дневальным по столовой цепко держался Хромой. Хромоту свою в инвалидность провёл, а дюжий, стерва. Завёл себе посох берёзовый и с крыльца этим посохом гвоздит, кто не с его команды лезет. <…> название – “дневальный”. А разобраться – князь! – с поварами дружит!» [3] Это цитирую уже не роман, опубликованный в 1863 году в «Современнике», а повесть, напечатанную в 1962 году в «Новом мире» – «Один день Ивана Денисовича».
Заглянем в столовую, где потчуют не бедолаг ГУЛАГа, а свободных тружеников изобильных нив: «Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уже на столе <…>» (С. 285). Очаровательно, но что же, любопытно узнать, сумели приготовить младые и престарелые повара: алюминием, хрусталем и цветами сыт не будешь! Блюда вовсю расхваливаются, однако ж их названия почему-то утаиваются от читателя: не государственная ли сие тайна? Лишь в черновой редакции романа расшифровывается райское меню: чай, кофе, сыр (тут революционный демократ расщедрился и, не без сердечных колебаний, дописал: «и вет», подразумевая самый дефицитный продукт эпохи перезрелого социализма – ветчину. Помните частушку: «Ты, миленок мой, / Про ветчину ты мне не пой./ В наше время ветчина / Есть антисоветчина!».
По допотопным понятиям кошмарного царского времени – пища для аскетов. Суровейший и сверхжелезный Рахметов, претендент на звание будущего всенародного правителя всея Руси, добровольно принявший историческое решение есть лишь то, что «доступно простым людям» (С. 206) , и тот в Санкт-Петербурге с чистой совестью, заодно с угнетенными трудящимися столицы империи, лакомился, к примеру, апельсинами. А знаете ли, какой воскресный обед подавали (бесплатно!) самым опасным врагам царского режима – четырем узникам Алексеевского равелина, в том числе убийце и провокатору Нечаеву, в 1880 году: суп со свежей капустой (3 с половиной фунта говядины, капуста, коренья и картофель), жаркое (3 с половиной фунта телятины), 4 (четыре) огурца. А напоследок узники равелина вкушали еще и пирожное![4] В каком советском санатории (за вычетом разве что цекистских) можно было отведать нечто подобное?
Но вернемся вместе с Верой Павловной в столовую светлого будущего. Тех, кто не привередлив и готов хлебать что подадут, кормят тут без всякого расчета, то бишь даром. Ну, а кого воротит от комплексного обеда, вправе заказать что-нибудь повкуснее, «но тогда особый расчет» – плати, любезнейший! «И всё так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть – расчет» (С. 285). Вот оно, полнейшее торжество социалистического равенства и социальной справедливости во сне идеальной героини!
Увы: поэтическо-социальная гармония Чернышевского не выдерживает поверки ни алгеброй нормальной экономики и социальной психологии, ни даже арифметикой житейской прозы. Расплачиваться за более вкусный обед или иную буржуазно-помещичью прихоть приходится, очевидно, старым досоциалистическим способом – денежными купюрами. Но чтобы их иметь, вы должны получать заработную плату.
И тут выходим на капитальный вопрос: оплачивается ли вообще труд в царстве разума и свободы? И если да, то как? Старикам, ясное дело, уже поздно давать деньги, а детям еще рано. А строго ли поровну получают герои сказочных нив и чудеснейших мастерских? Или главные творцы счастливейшей жизни загребают себе львиную долю (пайками или валютой?), а прочим кидают, что останется (советский остаточный принцип)? Поскольку Чернышевский с революционно-демократической непреклонностью хранит гордое молчание о столь прозаических материях, то можно, не рискуя ошибиться, предположить, что, по крайней мере, рядовые обитатели земного рая вкалывают только за комплексный обед и за крышу над головой.
Как век спустя Ивану Денисовичу и другим зекам «за работу в этом лагере не платили ни копья <…> А если кому родственники присылали по почте, тех денег не давали всё равно, а зачисляли на лицевой счёт»[5]. Но – где ж устоять дурным запретам пред великой русской смекалкой! – денежки у зеков все ж водились: припрятывали, утаивали. Не так ли изворачивались и безымянные герои социалистического сна Веры Павловны?
Осенью, как просвещает Веру Павловну «старшая сестра» – пересказчица краткого курса всемирной истории для подготовительных классов и путеводительница по земле сияющего будущего, большинство тружеников, подобно перелетным птицам, устремляются в южные края – «кому куда приятнее». А может, куда выгодней высокому начальству кинуть дешевую рабочую силу? Помнится, после гражданской войны народные комиссары, переименовав красные армии в трудовые, заставили красноармейцев, теперь их называли трудармейцами, восстанавливать ими же, большевиками, дочиста разоренное хозяйство, задарма вкалывать на полях и заводах.
«Но есть у вас на юге», продолжает «старшая сестра» свой социалистический урок, «и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша». Точно – едут добровольно, по зову сердца, но по руководящей партийной разнарядке. Как уезжали комсомольцы-добровольцы на уборку урожая или стройки, как мчались на Дальний Восток, на Крайний Север, на целину или на БАМ.
«Эта сторона так и называется Новая Россия» – «Это где Одесса и Херсон?» – «Это в твое время, а теперь смотри, вот где Новая Россия» (С. 286). Итак, в светлом будущем «Новой России» суждено стать старой Россией, а самая «Новая Россия» – это очень-очень южная местность: горы, прежде, понятно же, голые, нынче «одетые садами»; бывшая пустыня тож преобразилась в сплошной цветущий сад («Я знаю – саду цвесть!» – в пьянящем <восторге> воскликнет кремлевский стихотворец). Да, верная идея и даровой труд повсюду творят чудеса!
Но где же, где же она, эта самая новейшая Россия? Сладкоголосая сирена-гидша втолковывает Вере Павловне: про эту землю «говорилось в старину, что она “кипит молоком и медом”». В Библии (а 150 лет назад все грамотные отлично знали сию священную в самом точном смысле этого слова книгу) сказано попроще и пояснее: Бог открыл Моисею, что тот приведет евреев «в землю <…> где течет молоко и мед». Стоп… да куда ж это занесло героев нашего Николая Гавриловича? Неужто великие социалисты-преобразователи дорвались аж до Ближнего Востока? В черновой редакции романа без всяких там намеков и экивоков открыто обнародовано: «Да, ты отгадала, это Синай» (С. 653).
Господа, граждане, товарищи, братцы, братишки! Выходит, по грандиозному экспансионистскому замыслу великого революционного демократа, будущая Россия – не самодержавная! не империалистическая! а мирная, свободная, социалистическая! – запросто проглотит не токмо своего исконного врага Турцию со всякими там Босфорами и Дарданеллами, но чуть ли не всю юго-восточную Азию, полонив и Синайскую пустыню – территорию нынешнего Египта.
Ну и одурманивающие геополитические мечтания всего через шесть лет после вчистую проигранной Крымской войны! Не миновать бы, пожалуй, Российской империи громкого международного скандала, ежели бы английские, французские или турецкие дипломаты не поленились бы внимательно прочесть если и не весь роман (чересчур уж утомительно и нудно для читателя, не опьяненного революционными наркотиками), то хоть Четвертый сон Веры Павловны.
Чернышевский нисколько не сомневался, что социалистическая доктрина непременно восторжествует на всем земном шаре, а Россия, ей уготовано первой поверить универсальный рецепт вечного счастья, будет присоединять прочие земли и народы: конечно же, архидобровольно, по их слезной и искренней просьбе. Чем не Мировая Республика Советов – буйная мечта большевистских вождей!
Не менее радикальный ратоборец с царским режимом, но куда более скептичный Щедрин, похвалив в романе своего единоверца «мысль о необходимости новых жизненных основ», мягко пожурил автора за то, что он «не мог избежать некоторой произвольной регламентации подробностей, и именно тех подробностей, для предугадания и изображения которых действительность не представляет ещё достаточно данных. Для всякого разумного человека это факт совершенно ясный, и всякий разумный человек, читая упомянутый выше роман, сумеет отличить живую и разумную его идею от сочиненных и только портящих дело подробностей»[6].
Ясно: сатирик подразумевает программный сон Веры Павловны. Нет, он отнюдь не оспаривает саму социалистическую идею, почитая ее живой и разумной; он только полагает, что зря Чернышевский явил социализм в столь натурально-соблазнительных картинках, слишком уж регламентировал грядущее счастье всего человечества. В паточной сказке о новой свободе можно разглядеть скорбную правду о новом рабстве, а в бочке социалистического меда отыскать не одну ложку натурального дегтя.
Но, как сказал знаменитый немецко-американский архитектор Людвиг Мис ван дер Роэ, дьявол кроется в деталях. А социалистический дьявол, конечно же, открывается именно в социалистических деталях. Сегодня нам как раз более всего любопытны эти сценки, эти подробности поистине провидческого сновидения главной героини.
Чернышевский предвосхитил не только ликующий клич первых сталинских пятилеток «Время, вперед!», но и очень многое из жизни вечных строителей коммунизма. Предугадал миллионы книг, спектаклей, фильмов, воспевающих праздник освобожденного от оплаты труда. Академиков-шарлатанов, хватающих реальные награды, почести, премии, дачи за анекдотические обещания фантастических урожаев, за мифические рецепты многократного продления человеческой жизни. Словно советские инженеры человеческих душ учились у автора романа создавать свои самые оптимистические в мире книги, а советские ученые списывали свои эпохальные открытия из сна Веры Павловны. Так ослепившие радикальную молодежь 60-х годов минувшего века поэтические картинки вольной жизни и вольного труда на изобильных нивах при внимательном прочтении больше схожи, увы, с колхозной или лагерной реальностью. Ученики, правда, переплюнули своего предтечу.
Я, конечно, не собираюсь провозглашать Чернышевского отпетым злодеем, накликавшим столько бед на Россию в ХХ столетии, идеологом тоталитарного режима, трубадуром концентрационных лагерей. Как человек и общественный деятель, он был несомненно совестливее, честнее и мужественнее люмпенских вождей нашего века. Зарабатывал на жизнь литературным трудом, банки не грабил, из партийной кассы не кормился, за поражение своего отечества не агитировал, шпионажем не увлекался, во время следствия ни в чем не каялся, никого не заложил. Но самые благие замыслы облагодетельствовать единым махом все страждущее человечество, перекроить, перепланировать, преобразовать сложнейшую жизнь по четырем правилам арифметики никогда добром не кончались.
Если бы в мире ином Николай Гаврилович повстречался с Иваном Денисовичем и узнал, как материализовалась его возлюбленная социалистическая идея, он бы, наверное, заплакал и проклял универсальные прожекты вечного счастья и вечного двигателя.
Прав был Николай Бердяев: к сожалению, утопии ныне стали осуществимы, человечеству придется подумать, как их избежать.
2011
[1] Чернышевский Н. Г. Что делать?
Из рассказов о новых людях. Л.: Наука, 1975. С. 290. В дальнейшем все ссылки на
это издание даются в тексте статьи.
[2] Войнович В. Н. Малое собр. соч. М.: Фабула, 1993. Т. 3. С. 180
[3] Солженицын А. И. Рассказы.// Малое собр. соч. М.: ИНКОМ НМ, 1991. Т. 3. С. 89.
[4] Лурье Ф. М. Созидатель разрушения. Документальное повествование о С. Г. Нечаеве. СПб.: Петро-РИФ, 1994.
[5] Солженицын А. И. Т. 3. С. 89-90.