Алексей Григорьев. Книга случайных чисел. Стихи.
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2016
Алексей Григорьев. Книга случайных
чисел. Стихи. – Тверь: Изд-во Марины Батасовой,
2016. – 84 с., илл.
– Книжные серии Товарищества поэтов «Сибирский тракт»
Книга Алексея Григорьева является первой в рамках нового проекта поэтического издательства СТиХИ – книжной серии Товарищества поэтов «Сибирский тракт» (презентация состоялась в Москве 5 марта 2016 года). Что касается автора, то перед нами известный поэт, публиковавшийся в журналах «Волга», «Нева», «День и ночь», «Современная поэзия», «Зеркало», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Дети Ра», «Алконостъ», «Сибирские огни», в сетевых изданиях «45-я параллель», «Сетевая словесность» и др.
«Книга случайных чисел» при первом же приближении оказалась не только интересной и сложной по замыслу (в силу игры случайного и не случайного), но также крайне неудобной для какого бы то ни было анализа. Составляющие ее стихотворения представлены тематически объединенными блоками по три стиха (всего блоков 13), к которым добавлен случайно выбранный текст. Все это сопровождается комментариями тринадцати авторов, предложивших свои ассоциации по поводу каждой цифры, а также (разумеется, случайно подобранными) иллюстрациями Полины Болотовой. При подобной подаче есть опасность, что разговор о картине будет подменен любованием ее рамой. И дабы не стать очередным участником игры в «случайное-неслучайное», оставив без внимания все эти изыски, обращусь непосредственно к стихам. Точнее, попытаюсь очертить сквозные темы, которые создают дополнительные связи между блоками, формируют книгу как единое целое и дают некоторое представление об авторском мировосприятии.
Прежде всего, отмечу взаимосвязанные темы языка и понимания, которые возникают уже в первом стихотворении и проходят пунктиром через всю книгу: «отныне через рупор донных рытвин / бог будет говорить с тобой на рыбьих / давным-давно забытых языках» (7). Поэт, таким образом, оказывается способным уловить и понять забытый божественный язык, вероятно, для того, чтобы насытить смыслом исчерпавший себя язык людей: «Привыкаешь: любовь – это полое слово – / колокольчик на мертвом твоем язычке» (8). И, далее: «Снег шелестит: “а ну давай / не мельтеши в строке, потише, / я подскажу тебе слова…” – / Снег говорит, а я не слышу» (25). В метафизическом аспекте язык есть то, что объединяет противоположности жизни и смерти: «Поскольку жизнь есть видимость и звук / То смерть собой являет форму слова» (73).
Итак, жизнь есть видимость, и этот тезис выводит нас на вторую значимую тему – видимого и невидимого. Именно здесь обнаруживается, что в поэзии Алексея Григорьева та жизнь, которую мы называем реальной, оказывается лишь своеобразной поверхностью, корнями прорастающей в глубокий метафизический мир. Иначе говоря, видимость жизни имеет невидимую простым смертным подкладку, она точно леска заброшенной в воду снасти: «неприметной рыболовной леской / жизнь его тихонечко звенит» (9).
я стоял не при делах
за гаражами
в автомобильных зеркалах
не отражаясь (80)
К указанной теме вплотную примыкает тема ангелов, как бы соединяющих с известной только им целью два мира: «Ангел бродит по квартире / чуть заметней, чем всегда» (19). Или вот:
В золотой рабочий томный полдень,
Сдобренный кленовым вязким жиром
Выпивали ангелы над полем
Открывая пробки по ранжиру (21)
Образ ангелов настолько характерен для стихов Алексея Григорьева, что мне нет никакой нужды приводить здесь все фрагменты. Ограничусь еще парой: «Ты девочка, игрушка, травести, / озябший ангел над церковной крышей» (44); «утешает ангел ночью молодого рыбака» (81). И добавлю, что в сотканном автором мире по-настоящему существуют лишь те, кто обладает способностью летать: ангелы, птицы и… некоторые из людей.
Все отмеченные темы объединяются темой Бога как небесного рыбака: «Я маленький и скоро я усну / зацепленный за лунную блесну» (13); «и висит человек на блесне / никудышной приманкой для Господа» (61). Да, Бог есть, но человек забыл к нему дорогу, он может лишь слышать или не слышать Его забытый язык. Оттого, наверное, земная любовь оказывается в лучшем случае «полым словом», а в худшем – словом до боли невыразимым:
она смотрит мимо него в окошко
теребит на коленке в горошек платье
а потом он случайно роняет ложку
и она начинает плакать (45).
Стихотворение «Троица» из блока «Нежное» в этой связи есть пронзительная констатация, нет, не того, что упавшая ложка заплакала (по контексту понятно, что плачет женщина), но того, как земная любовь со временем растворяется в тарелке ежедневного творога, поедаемого никчемным любящим мужем.
Таким образом, книга оказывается гораздо менее «случайной», нежели декларировал ее автор, напротив, она являет собой нечто целое, не сводимое к простой совокупности составляющих ее текстов. Это действительно своеобразная вселенная, в которой реальность соединяется со сновидениями и параллельным миром, видимое обнажает свою бесплотность, а невидимое обрастает призрачной плотью, где возможно практически все. И поскольку критиковать здесь нечего (за исключением, возможно, некоторого количества не принципиальных шероховатостей), остается надеяться на то, что и последующие книги серии Товарищества поэтов «Сибирский тракт» будут не менее качественными. По стихам, разумеется.