Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2016
Наталия Черных родилась в 1969 году в Челябинске-65, ныне Озерск. Училась во Львове и в Москве. С 1987 года живет в Москве. В 2001 году – победитель Филаретовского конкурса религиозной поэзии. Куратор поэтического интернет-проекта «На середине мира». Автор нескольких поэтических сборников. Публикации в журналах «НЛО», «Новый мир», «@оюз Писателей», «Знамя» и др. В «Волге» публикуется с 2009 года (стихи, проза, критика).
Натэлле
Персефона уходит
Это не женщина в красном пальто –
перелётные птицы по ветру рассыпали перья.
Одно из имён её – северный ветер, порой называют её Персефона.
Перед закатом встаёт на крыло. Красны когти её и оперение ярко – пунцово.
Она собирается в путь, подбирая бесчисленными крыльями
Окна мои, запах пепла и табака
вперемежку с запахом чуть пригоревшего лука,
Кофе разлитый не до конца, одиночество кошки, мальчишку с фломастером,
Девочку с флейтой, похмельного юношу с брошенной книгой,
Старика у завода (по виду работает), смуглого после поездки в Ялту отца,
Белокурую маму в новом наряде, других стариков и старух,
Октябрьское тихое кладбище с мягкой землей, уже перенаселённой,
Так всё движется – шествуют в небе осенние птицы.
Подумаешь: это вороны. Ан нет, вот они: ярок черёмуховый глазок,
Неопрятный клюв весел. Впрочем, ворона весьма чистоплотная птица.
А эти зовутся скворцы.
Они поднимаются в небо настолько, что там вечно солнце.
Там заря не заходит. И море оттуда не видно, а только летучие звёзды.
И зори.
Одна, и вторая.
А ниже идут облака и сквозь них
Пробирается женщина в красной накидке, с помадой на красных губах,
С тёмно-алыми и небольшими ногтями.
К ней листва залетает в карман, вся листва, что ни есть –
Жёлто-бурая, ало-зелёная,
В парке ближайшем, в Сокольниках или в Лосином,
Вся течёт в этот красный карман.
Но ведь это не женщина. И не мужчина. Перепончатокрылых ветвей языки
То поднимутся, то рассосутся; то беспечны и робки, то жёстки и ярки,
То налево, то вправо, то выше, то ниже – перебрав всеми пальцами
Ворох листов атмосферы. И рождается в этом движении воздух.
Дом на цыпочки приподнялся, оказалось – крылат.
И пошёл, и пошёл в облаках, тягой этой всесильной ведомый.
Вместе с ним текучий женственный образ рассыпается. Остаётся лишь ток.
Тяга. Гудит в прошлых трубах, которых уж нет, а гудит.
Ни названия. Было оно: Персефона.
Кто она? Остановка конечная. Яркие пятна щитов и деревья.
Каких не было до сего дня на этой земле
И не будет.
Но вдруг в октябрьском тепле она вновь различима и обернулась.
На длиннейшее – длинно – мгновение. На йоту безвременья.
Остановилась. Глаза посмотрели юно и тяжело.
Потом снова пришли облака, заалели в объятиях ветра.
ВОЗДУШНЫЕ ГЕКАТОМБЫ
1
Инструменты не обнаружены, а кровосток удалён. Прямо по курсу туман.
Кровь превращается в клюквенный сок, когда жертва приносится в воздухе.
2
Жертвоприношения выше земли бескровны, обильны и легко совершаемы.
Из треснувшей почвы поднимаются пламя и вонь. Сразу за всех принесённых.
3
Воздушные гекатомбы напоминают мне ритуал новой религии.
Жертвы приносятся без обоснований и дат. С невычисляемой периодичностью.
4
В воздухе нет полнолуний и зорь для соблюдения правил моления.
Облака, одни облака. В недрах облачных не заметен клинок бледной жрицы.
5
Воздушные гекатомбы приносятся в любой месяц и в любое число.
Сопровождаются играми виртуального люда на виртуальной поляне.
6
Списки жертв подделаны. Даже если комиссия выявит полное соответствие,
подделка выскочит радостным баннером – десяток похожих имён
в одной гекатомбе. Лишние части спустились на землю. В горящее поле ржи.
То были люди. Их кровь тосковала, холодея и замедляя свой бег.
7
Бледная жрица – не смерть. Под ногами её птенцы деконструкции мифа,
пышный шарф неомарксизма, пахнущий гнилью нектар патриотов,
лёд безразличия, самоходное общество и страх, двести раз страх
праздника непослушания, в котором утонули
все отмеченные на картах населённые пункты.
8
Жрица ходит болванкой по старому дому,
по небу, где облака хороши, и по людям – по их самолётам и семьям.
9
Время гекатомб. Время без лиц, разделённое на частицы историй время.
Жрица одета в платье истории. Но история уже не наука, а ткань.
Сценарий, или нарратив в устах глуповатой филологини. История!
То, что раньше на сленге было телегой. Не отделить, как бы ни понтовались
новые левые и не забирали их новые правые, по соглашению с ними,
как бы ни обстояло пространство и время – не разделить двух историй.
10
А люди стекают обвязками в клюквенном соке на горящее поле.
Каждый раз птица священная с сотней людей в самолёте дрожит.
Так дрожит девственница в первом поцелуе. Так монах принимает молитву
от самой Пресвятой Богородицы. Дрожь и ложь.
11
Лишь полёт новой веры. Да крики мелких духов, скрытых в перьях её:
вся религия – детство, свободу униженным и оскорблённым!
…Затем весть об очередной гекатомбе.
ОХОТА
1
Только в тире видела ружья. Но знаю их лучше ранок возле ногтей. Охота начинается.
2
Охота собирается поездом из собак, лошадей и телег,
свиты бродяг с неизбежной колёсной лирой и вещим пеньем,
из полицейских в новых просторных куртках и шлемах, из широких лохматых копыт,
из незаконнорождённого, обречённого смерти в войне
и сбежавшего в ночь через поле в уже подмороженный лес.
3
Луна мутнооко кривится, смотрит девственницей под хмельком.
В полях инеем чуть прибита трава – волосатое низкорослое войско,
Велесовы кудри, их злое мочало в Великий Четверг уберут самоцветами.
4
Приближаются грозные звуки. Песня рога? Проснулся седой мегафон?
Это не выстрелы, это похуже, чем выстрелы.
Так расширяется в строгую и молчаливую ночь говоренье,
Так одуревшая от себя самой речь пугает божественного оленя,
Так уходят лосихи, уводя с собою семейство,
Так медведи уходят, забрав основательность и оставляя волчье людям ожидание.
5
Но человек выть не умеет. Потуги его напугать лес ночной бесполезны.
Человека никто не боится – он кричит как младенец, как новорождённый,
Заявляя всем о себе – облакам, пересохшей траве и пруду с колыбелью смерти на дне.
Человек несомненно происходит от волка – а от кого же ещё?
Если есть в нём стая – он будет силён, преодолеет смертельное поле,
схоронится в лесу,
выживет.
6
Но к чему будет жизнь? Её тонкие лапы паучьи что обнимут?
Мутноокая в небе смеётся девчонка.
Жизнь плетётся сама по себе; у неё нет и лиры колёсной чтобы пропеть о тоске.
А смерть ещё не родилась.
7
Невыносимо тяжек тёплому сонному мужичку огненный поезд охоты.
Поезд охоты идёт через сны многоэтажного и покурившего на ночь лаки страйк
Тридцатилетнего обывателя. Охота уже началась.
8
Два квартала – и спуск к старому устью реки, там ракиты и тополя.
Там кто-то таится и его надо выгнать. А если вдруг волк? Если оборотень?
Тогда головной всадник, оглянувшись, плюёт на землю и пришпоривает коня.
Платок едущей между двух сокольничих женщины открывает светлые волосы.
– Нет, я не зла, – говорит, – я охота и есть. Я стремлюсь не к тебе и не от тебя,
сонный ты мой муженёк.
Я лишь вполне осознала, как перемещаются вещи.