Наталья Ключарева. Счастье. Роман; Анна Козлова. F20. Кинороман
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2016
Наталья Ключарева. Счастье. Роман
// Октябрь. 2016. №9.
Анна Козлова. F20. Кинороман //
Дружба народов. 2016. №10.
Прочитала
в ноябрьской книжке «Октября» роман Натальи Ключаревой, а через несколько дней,
в десятом номере «Дружбы народов» – кинороман Анны Козловой. Авторы – 1981 года
рождения; имя Натальи Ключаревой на слуху читателей толстых литературных
журналов с 2006 года, а Анна Козлова в ЖЗ появилась впервые, но, как следует из
авторской справки, автор шести книг и массы сценариев.
Бросился
в глаза ряд совпадений в текстах «Счастья» и «F20», и это показалось удивительным.
Героини
– две сестры с небольшой разницей в возрасте. Неблагополучная семья, алкоголизм
взрослых, симптомы аутсайдерства у девочек. Старшая
пытается помочь младшей, в какой-то мере заменяет ей мать. Психические
отклонения, мистические мотивы (образы, видения, голоса). Тяга к любви,
нормальной жизни, которую в какой-то мере реализует в конце повествования
старшая из сестер.
Вышестоящий
абзац без поправок и уточнений применим к обоим романам. Бывают же такие
совпадения…
Вот
наугад – параллельные сцены объяснений нетрезвой матери со старшей дочерью:
Наталья
Ключарева:
«Она достала чашку с отколотым
краем, плеснула себе водки и одним махом опрокинула в рот. После чего глубокая
морщина на переносице заметно разгладилась. Выпить она всегда любила, особенно
на халяву. Но не настолько, чтобы этим все
объяснялось. (…) Санька чувствовала, что каждая мелочь намертво впечатывается в
память. Пройдут годы, а она будет помнить и грязный пол с облезшей краской, и
пятна кофе под столом, и шершавую кожу на руках этой чужой женщины, которая с
нескрываемым удовольствием пила и курила, сидя на подоконнике, как студентка».
Анна
Козлова:
«Анютик позвала маму.
Та была выпивши, они с Толиком принялись за бутылки,
купленные к несостоявшемуся обеду с папой.
– Что это ты делаешь? – спросила мама.
– Я собираю вещи, – сказала я.
– Зачем? – мама смотрела куда-то сквозь
меня.
Я почувствовала, как все это ей смертельно надоело. Строить из себя заботливую мать, разбираться, кто что делает, кто куда уезжает, поддерживать никому не нужную ширму нормальной жизни, которая все равно не поддерживалась, и при каждом удобном случае валилась набок, обнажая безумие, пьянство и нищету».
Но совпадения видятся лишь при беглом взгляде, а пристальное чтение ставит всё на свои места: авторы отличаются друг от друга, как небо и земля, а сестры у Ключаревой – это, может быть, и не вполне сестры… И всё-таки, раз уже невольно образовалась зеркальная пара, любопытно проследить, что можно увидеть в отражениях.
Девочки Ключаревой ранимы и добры до, можно
сказать, патологии. Вот замечательная сцена с младшей сестрой и ее
возлюбленным:
У мусорных
баков во дворе стоял дедушка. Он выуживал бутылки, плющил ногой пивные банки,
разрывал завязанные пакеты… В общем, являл собой довольно привычную, хотя и
печальную картину.
И вдруг ему
попалась книжка. Старик опустил на землю сумку, вынул из нагрудного кармана
очки и погрузился в чтение, словно сидел в библиотеке, под лампой с зеленым
абажуром.
Она
остановилась. И на ее лице появилось беспомощное, паническое выражение – ну
сделайте же что-нибудь! – которое он принял (и потом всегда принимал) на свой счет
– и шагнул вперед, еще не зная, что скажет. Но ангелы, конечно, были тут как
тут со своими подсказками.
– Доброго
здоровья!
– Что?
– Хочу у вас
книгу купить.
– Что?
– Я собираю
редкие книги и, кажется, за этим экземпляром охочусь долгие годы. Можно взглянуть?
Свердловск, тысяча девятьсот семьдесят седьмой. Да, именно! Из-за
типографической ошибки тираж был пущен под нож. Осталось всего три книги. Две
из них находятся в частных коллекциях – в Америке и Нидерландах… Вот это
удача! Родная, посмотри, какое чудо – это же тот самый Луи Буссенар
семьдесят седьмого года, о котором Илья Фабисович
делал доклад на прошлой конференции!
Старик все
твердил свое «что?», а увидев пятитысячную купюру, проворно спрятал книгу за
спину:
– Пойду к
букинистам, так они, может, десять дадут!
Через пару строк выясняется, что
деньги у героев были вовсе не лишние, а почти последние, то есть – беспримесный
альтруизм, абсолютная открытость чужому горю. Сестры жалеют людей, кошек, собак
– всё на свете. «Я чувствую родство со всеми бездомными
животными, со всеми незнакомыми людьми…» – это слова старшей.
Случайная фраза из романа: «…старый писатель-негр, любитель
Достоевского и покровитель бездомных кошек». В паре
«Достоевский – бездомные кошки» отсутствуют признаки противоречия.
У этой доброты есть
небольшая корысть, вполне невинная. При помощи добрых дел сестры спасают себя
от пустоты, от бездны – самой мрачной героини романа.
Младшая сестра шьет и дарит обездоленным детям медведей, это ее предназначение,
«дело»:
– Да, маленькое и смешное, но оно
меня наполняет. И оно мне по силам. Я знаю, это капля в море. Ну и что теперь –
не давать эту каплю, потому что она мала? Потому что другие могут больше?
Кто-то стакан, а кто-то – целую бочку… Но я же не виновата! Мы можем дать
лишь столько, сколько нам самим когда-то дали… Да и для моря, что капля, что
бочка, все равно.
Но сестры у Натальи
Ключаревой – разные. Старшая – яркая, деятельная, пленяющая оригинальностью.
Младшая воплощенный ангел, и автор предлагает мистическую версию ее рождения –
как бы от ангела. Дается рассказ непутевой матери – старшей сестре, Саньке, но
звучит он при обстоятельствах странных (обморок, голоса) и вполне может
мотивироваться расстройством героини, а не реальностью:
И случился
там у меня роман с ангелом. Паша звали. Правда ангел был. Смотрел на нас с
ужасом, но жалел. Всех жалел и нас тоже. И слушал. Часами мог слушать. Так, что
все ему рассказать хотелось. А глаза – я таких никогда не видела. Ну ангел,
ангел, что ты будешь делать…
Мне
захотелось за него ухватиться, чтобы выбраться. Но я не поняла. Думала,
влюбилась. А раз влюбилась – надо переспать.
Ну и споила
я ангела, и когда этот мой захрапел… то я чуть ли не насильно его с собой
уложила. Не в постель даже, на газетку, мебели там не было…
Не вполне абсурдным мне
покажется такое прочтение: младшей сестры не было вовсе, это всего лишь плод
воображения, симптом раздвоения личности единственной дочери неблагополучных
родителей. Старшая и младшая – один и тот же человек, просто в разных состояниях.
Почему бы не дать разным ипостасям одной личности физическую самостоятельность?
Погулял же сам по себе нос майора Ковалева.
На такой вариант
прочтения работают многие вещи. Вышеупомянутое мистическое происхождение
младшей, во-первых; внятное отсутствие имени у нее, во-вторых. Вот диалог между
младшей и ее будущим возлюбленным:
Они еще были
безымянны друг для друга, а это имя уже слетело с ее языка и с тех пор так и
вертелось между ними, выскакивая всюду, как Петрушка.
«Какие
высокие окна! Санька была бы в восторге, ей так нужен свет, для рисунков».
«Санька обожает кофе, она его варит даже на костре, когда мы в лесу гуляем».
«Это старинное? Вот бы Санька…»
– Санька –
это подруга? – не выдержал он.
– Сестра!
– Отлично, с
сестрой я уже познакомился… Теперь хотелось бы…
– Правда? Вы
знакомы с Санькой? Вы тоже художник?
– К
сожалению, ни то, ни другое… Давай-ка выпьем чаю на брудершафт, а то, когда
мне говорят «вы», я чувствую себя пенсионером…
– Это
имбирь? Санька…
– …его
обожает?!
– Простите,
я вам, наверное, уже надоела со своей Санькой! Но она очень хорошая и…
– Не
сомневаюсь! Но у меня в гостях ты, а не она. И я буду рад узнать что-нибудь о
тебе. Например, имя…
– Мое?
– Твое,
деточка, твое!
– Санька…
– Неужели?!
Не может быть!
– Нет, я
просто хотела сказать, что Санька всегда называет меня по-разному, у нее вообще
страсть к именованию, и ей трудно остановиться. Когда мы были маленькие, она,
например, давала имена нашим чашкам и ложкам, зубным щеткам, колготкам…
Причем сегодня – одни, завтра – другие. А перед сном она брала меня за руки и
рассказывала, как зовут каждый пальчик…
– Это ужасно
трогательно… Но все-таки, как тебя зовут? Санька – всегда по-разному, я
понял, но родители-то как тебя назвали?
– Да никак!
Никак они нас не назвали!..
– Никак?! Не
может такого быть! Но звали-то как?
– Как
придется. Чаще всего «эй, ты» и «пошла отсюда»…
Впрочем, какую-то
историю реального имени младшей автор дает – скорее, проборматывает,
невнятно, скороговоркой, как будто чтоб никто не услышал, и в дальнейшем это
имя никак не фигурирует. В результате у читателя возникает стойкое ощущение,
что речь все время идет об одной и той же героине, которая находится то в
реальности, где есть двое детей, острая необходимость бороться не только с
внутренней бездной, но и с безденежьем, то в придуманном мире, где она
разговаривает с ангелами, где живой лес и Хозяин леса – одушевленный
медвежонок, ею же сшитый. Реальная Санька шить не умеет: «…даже дырку не могу
заштопать!».
Между тем в романе есть
и другое имя – Мария, но об этом чуть позже.
Против такой трактовки
– Санька и ее сестра – одно и то же лицо – можно, конечно, найти множество
возражений, это само собой разумеется. Но раз уж мне она кажется и возможной, и
убедительной, то я продолжу ее развивать.
Самый важный из
аргументов «против» может быть таким: если сестры – одно лицо, то как быть с их
возлюбленными?
А вот это и есть самое
интересное. Итак. Возлюбленный Саньки – ангел, исполнивший все ее желания. Он
дал ей возможность творчества, Париж (и выставку в нем), любовь и беспечность,
то есть избавил ее от постоянной необходимости сопротивляться тьме, бездне.
Возлюбленный младшей –
это вполне земной персонаж, которого одолевают сомнения, который подобен не
своей возлюбленной, а Саньке (или, в нашей версии, реальной, обыденной ипостаси
героини):
Сначала
он все ждал, что настоящая жизнь вот-вот начнется. Вот он вырастет, вот пойдет
в школу, вот закончит школу, вот поцелуется с
девушкой, вот устроится на работу…
Однажды
он вдруг понял, что все рубежи пройдены, ждать, кроме пенсии, уже нечего, а
жизнь по-прежнему походит на невнятное топтание в прихожей.
По
привычке он продолжал надеяться на какое-то более осмысленное и счастливое существование,
в которое когда-нибудь войдет, как в светлую комнату, полную близких людей,
войдет и скажет: «Простите, что так долго», а они засмеются, обнимут, хлопнут
по плечу и нальют штрафную…
Однако
предвкушение праздника, питавшее его с детства, уже истончилось, выветрилось и
совсем не прикрывало неприятную пустоту.
Появление ангельской
возлюбленной спасает его, обычного человека:
Да,
с тобой в мою жизнь вошли ангелы, о которых ты всегда говорила, и медведи,
которых ты безостановочно шила, даже в трамвае или кафе. Ангелы и медведи –
немыслимо щедрый дар для хронически одинокого человека. И эти ангелы (или эти
медведи) за тридцать секунд, что я бежал по двору, доходчиво объяснили мне, что
я тону и что ты – та самая соломинка. Вот я за тебя и ухватился!
И герой обретает смысл
– становится мимом, находит свое дело:
Неужели
это я? Тот унылый неудачник, презиравший самого себя? Неужели я все-таки
решился и сделал шаг в сторону, сошел с накатанной колеи? Или это ангелы
толкают меня в спину, как увязший в грязи автомобиль? Как смешно и банально все
начинается: уйти с работы, перестать делать то, что никому не нужно. Выбросить
мертвое, освободить место для живого. Для того дела, которое должно меня
найти…
Ну вот. А теперь
медленно смотрим, что получилось. Получились две симметричные пары: земная
девушка и безымянный ангел – и ангельская девушка и земной, обычный человек.
Как видим, пары эти
абсолютно зеркальны, как минимум, а как максимум – это одна и та же пара. В
реальности есть Санька, молодая мать-одиночка с двумя детьми, и ее возлюбленный
– обычный человек. Она искала ангела, спасителя, и увидела его поверх реального
человека, обычного клоуна – или внутри него. А реальный обычный человек искал
ангельскую душу, мечтательницу, нежную и хрупкую – и увидел предмет своей мечты
внутри реальной женщины. Они так друг друга увидели: внутренним взором, и здесь
мистический, духовный их путь неотделим от реального.
Попробуем теперь
посмотреть на некоторые фрагменты, смысл их сразу изменится, если принять версию
о том, что в романе только одна героиня и только один герой. Вот первая встреча
Саньки с ее ангелом:
И она пошла
к нему, послушная, сразу же сдавшаяся, холодея и обливаясь потом, ватными
ногами, все ближе и ближе, не в силах отвести глаза.
«Клоун, – бессмысленно
сопротивлялась Санька, – con de
mime, чего уставился? Мало мне в жизни веселья, еще
шуты всякие будут пялиться…»
Почему бы не
предположить, что этот новоиспеченный ангел и ее клоун – одно и то же лицо. Или
вот эпизод: герой (реальный, обычный) встречается с реальной Санькой на улице:
Однажды во
время своих блужданий по городу он встретил Саньку, бежавшую с одной работы на
другую.
– Эх,
завидую вам, влюбленным балбесам, – сказала она, глядя ему в глаза с какой-то
даже злостью. – Как бы я хотела вот так же на все забить, шататься по улицам,
считать ворон в скверах… И не вскакивать по ночам в ужасе, чем я буду завтра
кормить детей…
– Понимаешь,
– попытался объяснить он, – ты думаешь, это потому, что я влюбился в твою
сестру. Но на самом деле…
– На самом
деле ты влюбился в меня? – невесело засмеялась Санька. – Расслабься. Шутка. Я
ни на что не претендую. Просто ужасно завидую, правда. Мне кажется, в моей
жизни уже никогда ничего такого не случится…
– А ты
попроси ангелов, – неожиданно предложил он.
– Ангелов?
Они меня уже давно не слышат.
– Может
быть, ты давно не просишь?
– Может
быть… Может быть…
И многое сразу видится
по-другому. Например, становится понятно, почему Париж и прочие элементы
путешествия Саньки с ангелом столь эфемерны. Собственно, если перечитать роман
с точки зрения моей концепции, то он весь будет восприниматься иначе.
Вот, к примеру, финал –
Санька, случайно ставшая участницей протестного движения (против вырубки леса),
оказывается за решеткой. Ее младшая сестра (условно говоря) по поводу вырубки
таинственного леса и исчезновения Хозяина леса впадает в депрессивное состояние
и оказывается в психушке.
Суть в том, что надо
преодолеть раздвоение, найти опору для каждой из половинок личности, и тогда
появляется другое имя, Мария. Это имя возникает несколько раз – в устах ангела,
когда он поминает потерянную возлюбленную, в психушке, когда обычный герой
ведет речь от имени Хозяина леса – Марией он называет свою возлюбленную,
младшую сестру, которая, по сути, есть внутренний, духовный ребенок Саньки, ее
тайное, оберегаемое от реального мира естество. И еще раз:
Но
Санька и без всяких докторов уже знала, что это – правда. И даже знала, что там
– девочка. И что звать ее будут тем самым именем, которое он с таким трудом
выговорил тогда, на краю земли: Мария.
Ребенок-сестра Мария,
пока не рожденный ребенок Саньки Мария, и еще девочка, которую пара хочет
усыновить и которая называет свою маму Марией. В общем, головокружительные
скачки в разные реальности создают простор для трактовок.
О киноромане Анна
Козловой сказать могу намного меньше, так как и вариантов интерпретаций он дает
намного меньше. В сущности, «F20»
послужил мне как бы зеркалом, отражением романа Ключаревой, в результате чего я
попала в плен отражений уже внутри «Счастья».
Повествование Анны
Козловой, интересное, даже по-киношному
захватывающее, в отсветке «Счастья» может показаться
однолинейным, но это впечатление обманчиво. У Анны Козловой свои призраки, выписанные
очень зримо, и свои ангелы (точнее, волонтерская благотворительная организации
«Крылья ангела»). По сравнению с героинями Ключаревой девочки Анны Козловой
выглядят реальными гопницами, но вот послушайте,
сколько нежности:
Его
мягкий, горячий язык сплетался с моим языком. Когда меня целовал Костик, я,
конечно, подставляла губы, но только потому, что знала – так надо. С Мареком я
очень мало собой владела, я не знала, надо так или не надо, мне было просто
наплевать. Ему отвечала не я, а мое тело, оно терлось об него, нащупывая под
джинсами эрекцию. Мне хотелось слиться с ним, остаться с ним навсегда. Наверное, тогда, на набережной, я и поняла, зачем были написаны все
эти тома, которые я читала дома под сероквелем, зачем
на пьедестале безымянного памятника выбили четверостишие, зачем мама, встретив
в психдиспансере Толика, привела его к нам жить, и
зачем все эти люди, все эти безумные старики, мужчины и женщины наперебой
убеждают друг друга, что жизнь надо прожить, во что бы то ни стало надо
прожить.
Или вот, финал:
На
могиле, оставленной женщинами, я заметила книжку без обложки. Она лежала на
скамейке, ветер перебирал желтые страницы. Я подошла и взяла книжку в руки,
открыла наугад. Там было написано: «Жизнь стоит прожить, и это утверждение
является одним из самых необходимых, поскольку если бы мы так не считали, этот
вывод был бы невозможен, исходя из жизни как таковой».
Девочки Анны Козловой
нестандартны, их видения – отдельная сказка (о названии: F20 – медицинское определение,
попросту – шизофрения, безумие). Вот разговор голосов в голове старшей сестры
(в реальности как бы передача на радио «Эхо»):
– Видите ли, тоталитарные режимы всегда
очень настороженно относились к сумасшедшим. Собственно, они положили начало
тому, что мы называем карательной психиатрией.
– Позвольте, – возразил мужчина, и я поняла,
что его голос мне тоже знаком, – но тоталитарные режимы, в сущности, и есть
апофеоз безумия.
– Несомненно, – согласилась Судья, – идейная
платформа, на которой они наспех строятся, вполне ненормальна, поэтому всегда
на первое место выдвигается понятие некой новой нормы.
– Новой нормы? – переспросил мужчина.
– Да, – сказала Судья, – и проблема в том,
что эту норму встраивают во все сферы жизни, даже в такие, где нормы быть не
может в принципе. Например, в сексуальные фантазии.
– Почему же в сексуальных фантазиях нет
нормы? – вступила в дискуссию еще одна женщина, я с ужасом узнала Голос добра и
человечности. – Если человек мечтает о насилии над собой или другим, об
убийстве – это ненормально.
– Вы знаете человека, который страстно
фантазирует о том, чтобы после официального заключения брака совершить со своей
второй половиной половой акт в миссионерской позиции, как предписывается
традиционным обществом? – спросил мужчина.
В иронии автору «F20» не откажешь, как, впрочем, и
Ключаревой (по аналогии пришел на ум образ правозащитницы
из «Счастья»):
–
Здравствуйте! Вы – в ополчение? – Из палатки высунулась худющая старушенция в круглых
очках. – Детей брать не советую. В этой стране по детям и женщинам принято
стрелять из боевого оружия.
– Господи, –
попятилась Санька, инстинктивно прижимая к себе мальчишек. – Какое еще
ополчение?
– Защитников
леса! Я – координатор, Ида Бронштейн. Ида Моисеевна, если угодно. Полвека в диссидентском
движении. – Старушенция сунула Саньке костлявую ладонь. – Вы анархисты?
Троцкисты? Надеюсь, не правые? Хотя временная коалиция тоже возможна.
Кстати, не стоит
упускать из виду, что «F20»
Анны Козловой не совсем роман, а «кинороман», и подход к нему, вероятно, должен
быть не вполне идентичен чисто литературному. В этом же номере «Дружбы народов»
Анна Козлова (в составе круглого стола «Идём в кино?») как раз и говорит об
отличии сценария от романа, а также о своих взглядах на творчество.