Из цикла «Конец эпохи двух нолей»
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2016
Александр Дергунов
родился в 1968 году в Москве. Имеет два высших образования, степень к.э.н., степень MBA from University of
London. Автор научных публикаций и ряда изобретений. Публиковался
в журнале «Знамя». С 2007 года живет в Киллалу, Онтарио,
Канада.
– На завтра вот этого. –
Грязный коготь продавил бланк штатного расписания. Никто не возразил. Хозяин
кабинета отвернулся от собравшихся и оскалился на своё
отражение в стеклах. Мелкие глазки. Желтые клыки. Надбровные дуги выдавлены с
пологого лба массивными черепными пластинами. Так выглядят в учебнике древние
рептилии.
–
Да ведь он без году пенсионер, – не смогла промолчать Большакова.
–
А Сапожникова утверждает, что без разницы, – проговорило чудовище, прикрыв
крокодильи зрачки мутной пленкой безразличия.
–
Сука эта ваша Сапожникова, – снова сорвалась начальница отдела кадров.
Услышав
знакомое слово, низколобый ящер проявил интерес и уставился на оппонента –
интеллигентную даму пятидесяти лет.
–
От вас, Ольга Александровна, я подобных выражений не ожидал.
Большакова
зло кромсала блокнот, украшенный мезозойскими ящерами. Пронзая пером
нахрапистого ти-рекса, она представляла, как перо
протыкает жирную брюшину сидящего напротив гада. Тот,
развалившись в директорском кресле, к нарисованному собрату сострадания не
проявлял. В конторе про начальствующего звероящера говорили шёпотом и в глаза
величали его Котиковым Петром Сергеевичем.
–
Я понимаю, Ольга Александровна, выбор не простой. – Директор вновь отвернулся
креслом к окну. – Завтра жду вашего решения.
–
Завтра я работаю в другом месте, – сообщила Ольга Александровна.
–
Ну, тогда послезавтра.
–
И послезавтра тоже. Я уволилась с первого числа, – спокойно напомнила
Большакова. Она привыкла к патологическому беспамятству директора. Особенно во
всем, что касается живых людей.
Дверь
за собой она закрыла уже без злости. Даже с облегчением. Не ей придется завтра
озвучивать приговоренным сотрудникам решение руководства.
Ольга
Александровна Большакова никогда не мечтала о карьере в кадрах. Случайно
выбрала завод, чтобы отбыть три года по распределению. Там встретила много
хороших людей. Свою любовь, впрочем, выбрала не из их числа. Когда завершился
роман, долгий, на два года, директор завода отнесся к дурехе
по-отечески, помогал с жильем, путевками и яслями. Растить одной ребёнка не
мёд, да грех было жаловаться. Другие тащили на себе вдобавок больных родителей
и пьяниц мужей.
Место
в яслях получили не сразу. Одалживая кадровичку
человечностью, заводчане заходили после смены нянчиться с малышом. Помогали
все. Даже Чижиков – баламут и пьяница с золотыми
руками, не способный связать двух слов без матерных междометий, – приносил к
вечеру выточенную за смену игрушку и улыбался так же беззубо и бесконечно
счастливо, как получивший подарок малыш.
Когда
сын пошел в школу, то невозможно было уже представить свою судьбу отдельно от
судеб, стекающихся утром к проходной. На многих свадьбах, днях рождениях и
похоронах успела побывать Ольга Александровна, прежде чем научилась видеть
живых людей за сухими строками личных дел.
Смена
эпох не отозвалась на заводе большими переменами. Вынесли куда-то красные
знамена, отменили партийные взносы, перестали стирать голубиный помет с черепа
Ильича. В остальном жизнь текла по-прежнему – гудели машины, начальник производства
ругался со снабженцами, тяжелые краны отгружали готовый продукт.
–
Теперь вы хозяева завода, – торжественно заверял коллектив бывший парторг,
устроенный в комиссию по приватизации.
–
Да вроде мы и раньше были, – недоумевали рабочие.
–
Но теперь вы хозяева настоящие, – объяснял партийный лидер, обменивая ваучеры
на акции предприятия.
Парторг
лукавил.
Настоящие
хозяева появились лет пять спустя. Завод штурмовали
новогодним вечером, пока рабочие провожали год деноминации и дефолта.
Вышедшие
после праздников заводчане были встречены новой охраной и незнакомыми людьми в
кабинетах. В выломанных дверях срочно менялись замки. Исподлобья щурились
охранники уголовной внешности. Ходить по заводу под их присмотром было
жутковато.
–
Ой, девки, если насиловать будут, двое справа, чур,
мои, – бодрилась Светка из контроля качества.
–
Ты если это дело любишь, лучше бы сразу в секретариат работать шла, –
огрызалась бригадирша, намекая на модельного
вида девиц, заступивших на вахту в приемной.
Поначалу
руководителей отделов не трогали. Лишь подсадили к ним в кабинеты новых
заместителей. Ольге Александровне досталось сто шестьдесят килограммов жировых
складок, прикрытых по бокам дорогим клоунским балахоном. Сверху это великолепие
было сервировано бараньими завитушками бесцветных волос. Толстый клоун
представлялась исключительно Сапожниковой, по фамилии влиятельного мужа.
Придя
утром в кабинет, Сапожникова заливала зад в офисное кресло и не отрывала свой
массив от основания на четырех колесиках. Отлеплялась от подставки только для
совещаний с руководством.
–
Ну что, коллеги, кого сокращать будем, – без всякой интонации спрашивал новый
директор. Глазки Котикова шныряли по строкам штатного
расписания, как по страницам ресторанного меню
–
И так работать некому, – убеждала Большакова, – к тому же у всех долгосрочные
контракты, по суду восстановятся.
–
Неужели никого лишнего?
«Никого,
кроме вас, Петр Сергеевич», – про себя дерзила кадровичка.
Но
вслух выражалась аккуратнее. Пожилая мама и сын-подросток заставляли выбирать
формулировки.
–
А в Германии, между прочим, в три раза меньше сотрудников на тот же объем
производства, – вставляла Сапожникова лыко в строку.
–
Так, может, в Германии и оборудование другое, – парировала Большакова.
Станки
на завод была завезены еще по репарации.
«Кстати,
в Германии на одного рабочего приходится в десять раз
меньше начальников», – это еще одна фраза, которую Ольга Александровна
позволяла себе лишь мысленно.
С
Большаковой не спорили. Смена кадровички была
вопросом времени. Ждали, когда заместительница поднаберется опыта. Однако
Сапожникова жрала в кабинете вонючие
гамбургеры и совершенствоваться не желала. С таким мужем учиться было ниже ее
достоинства. Для самоутверждения она как-то дождалась отпуска Ольги
Александровны и уволила пяток сотрудников.
Все
уволенные очень быстро восстановились, получив денежную компенсацию и бесценный
опыт борьбы со звероящерами. История приобрела широкую известность, а Котиков –
выговор от учредителей. Сапожникову он, конечно, тронуть не мог, но к Ольге
Александровне начал прислушиваться.
Всех
отстоять Большаковой не удавалось, но билась до конца за пенсионеров и одиноких
матерей. Унижаясь, просила за ветеранов, выросших на заводе и просто не
способных выжить за его пределами. Спорила до хрипоты, даже зная, что вопрос
давно решён наверху. Горечь собственного бессилия смывалась терпким вином на
уютных бабьих посиделках.
–
Ну, как такое бывает, Веруня Павловна, – жаловалась
она подруге, служившей в конторе секретарём, – в них же вообще нет ничего
человеческого. Этот Котиков пялится на меня своими
жидкими глазенками – и ноль эмоций. Откуда только такие гады
берутся?
–
Сына, откуда гады берутся? – кричала Вера в комнату.
Курносый пятиклассник умел разрешать самые сложные вопросы подруг парой нажатий
клавиш.
–
Из яиц, мам, – деловито отвечало дитя. – Гады – это низшие пресмыкающиеся,
самые древние позвоночные из хладнокровных.
Подруги
хохотали. Случайный ответ звучал откровением.
–
Хладнокровные гады! – трагически шептала Ольга
Александровна и комично возносила указательный палец в жесте прозрения. – Это
же они, Павловна! Звероящеры!
–
Мыши, Оленька! Мыши! – восторженно перебивала Вера.
–
Почему мыши? Звероящеры.
–
Кладовщица рассказывала, что мыши на заводе пропали, когда эти пришли. Верный
признак избытка гадов в округе.
–
Как же я сама не догадалась, – всплескивала Ольга Александровна руками.
Подруги
хихикали, представляя, как коротконогий ящер Петр Сергеевич натягивает с утра
костюм и прочие предметы туалета, превращаясь в человеческого директора.
–
А хвост, хвост, ты представляешь, куда он засовывает! – давилась смехом Вера и,
избегая оттопыренных детских ушек, не совсем приличными жестами завершала свою
мысль.
–
Да ну тебя, Верунь, – веселилась Ольга Александровна,
– вечно ты всякие глупости болтаешь.
–
Точно тебе говорю, Оль! – расходилась подруга. – Я видела, как он там хвостом
шевелит, когда думает.
–
О чем думает?
–
Откуда ж я знаю, о чем они там думают! – с удовольствием краснел Верунчик.
Одним
из первых приказов новые хозяева категорически запретили охране пропускать на
завод сверженного директора. Тот попал на территорию созданного им предприятия
лишь год спустя, на стареньком пазике,
под звуки духового оркестра.
Бывший
парторг вышел к гробу из-за спин новых хозяев, с многостраничной заготовкой
речи. Как штатный оратор, он был ловок в перечислении заслуг ушедших.
–
Господа! – бодро начал партийный лидер и драматически осмотрел зал.
Рабочие
на «господ» не откликнулись.
–
Товарищи! – зашел парторг с другого конца.
Голос
из зала довольно грубо подсказал, кто теперь парторгу товарищ.
Оратор
смешался и повернулся к гробу. Усопший лежал в окружении алых гвоздик и
медалей. Под густым гримом лицо застыло суровой маской. Пользуясь
беспомощностью покойного, в изголовье пристроились новые хозяева. Заплывший подбородками Котиков заскучал во главе почетного
караула и, перетоптавшись к орденским подушечкам,
сосредоточено мусолил большим пальцем медаль, словно проверяя качество
позолоты.
–
Прости, Михалыч! – только и смог выдавить оратор.
В
крематорий выделили один автобус, для ближайших родственников. Остальные должны
были проститься с усопшим в актовом зале. Но, шагая за автобусом, процессия
вытекла через открытые ворота и растянулась почти на километр – до трамвайных
путей. Весенний полдень до слез резал глаза пронзительной лазурью, и внезапные
вступления ветра освежали звучание духовых пассажей.
Подыгрывая
ветру, вдруг ожил молчавший много лет заводской гудок. Начал хрипло, но потом
прокашлялся и огласил округу густым чистым звуком. В стоне исполина прозвучало
и залитое в бетон негодование, и плач осиротевшей души, и робкая просьба о
помощи. Яростная мощь звука снесла загоны страха, измельчившего души. Каждый
идущий в колонне вдруг сделался огромным, и шагающие за гробом гиганты стали
единым существом. Казалось, что если сейчас колонна повернет обратно, то сможет
получить свой завод и все, что было за эти годы у них украдено. Не отвоевать,
не отобрать, но просто получить, ведь нельзя было представить себе преград,
способных встать на пути этой гулкой силы.
Но
пошли не забирать завод, а пить. Выпив, разбились по столам, потом разбрелись
по кучкам, которые через пару часов охрана без труда выставила за проходную.
Награды покойного, а заодно и портрет военных лет Котиков велел припрятать.
Наблюдая звероящеров, Ольга Александровна
выявила у них два основных инстинкта – воровать и увольнять. Лишь годы спустя
Ольга Александровна разгадала причину тайной страсти пресмыкающихся к
сокращениям. Уволенные возвращались в полное владение звероящеров предметами
обстановки. Например, после увольнения Чижикова в
кабинете директора появились дорогие настенные часы. Сокращение целого
нормировочного отдела обернулось новым автомобилем в гараже Петра Сергеевича.
Итальянские мебельные гарнитуры, дорогие иномарки и золотые канцелярские наборы
валились из жерла рога изобилия. Во входную горловину смахивалась живая плоть
людей.
Поняв,
что работать с пресмыкающимися больше не сможет, Ольга Александровна нашла
место в частной конторе. Сын вырос. Да и все остальные элементы мозаики, из
которых складывается спокойное счастье зрелости, встали на свои места.
Отгуляла
отпуск и написала заявление об уходе. Не без удовольствия смотрела, как
Котиков, перебирая толстыми губами, читает документ и никак не может осознать
смысла написанного.
–
Не понимаю, Ольга Александровна, – честно признался директор.
–
Там все ясно написано.
–
Ну не можете же вы уволиться, – заволновался низколобый.
–
Очень даже могу.
–
А кто же будет работать? – Петр Сергеевич был искренен.
–
Вы Сапожникову готовили на мое место.
–
Издеваетесь? – изумился директор.
Тупость
заместительницы Большаковой давно стала излюбленной темой заводского фольклора.
–
Ну, найдете ещё кого.
Котиков
заявление подписал и потом две недели заглядывал в отдел кадров, просил
Большакову остаться, соблазнял немыслимым окладом со
сказочными зверо-благами.
–
На кого же ты нас покидаешь? – вроде понарошку
причитала подруга на кухонных посиделках.
–
Не маленькие уже, разберетесь, – Ольга Александровна сердилась, чтобы не
чувствовать себя виноватой.
–
Пожрут нас без тебя, и детишек наших, – продолжала подруга, но веселье
удавалось плохо – уже три месяца не было вестей от сына, неизвестно где
проходившего срочную службу.
–
Пожрут, Верунь, что со мной, что без меня, –
обреченно соглашалась Ольга.
Звероящеры,
лишенные сострадания, были, по ее мнению, той породой, которой предстояло
выжить в условиях изменившегося климата, наплодить хладнокровное потомство и
заселить серые просторы. Когда гадов станет слишком
много, они начнут пожирать друг друга. Следом, видимо, придет иная цивилизация,
еще более чуждая теплой органической жизни.
В
последний рабочий день Ольга Александровна почти с чувством облегчения
проходила по коридорам административного корпуса и читала таблички на дверях.
Всех этих людей она когда-то принимала на работу, пыталась помочь или хотя бы
понять. Было странно думать, что теперь они останутся без неё.
В
кабинете, где Большакова отработала четверть века, царил чудовищный хаос.
Сапожникова выгребла содержимое своего стола в картонную коробку и теперь, не
вставая с кресла, перекатывалась с коробкой на коленях к столу бывшей
начальницы.
–
Ольга Александровна, – с одышкой сипела Сапожникова, проталкивая кресло через
кабинет ногами-тумбами, – я вам тут собраться помогла.
Большакова
увидела: ящики ее стола опустошены в пластиковые контейнеры, хранившие до того
личные дела сотрудников. Прежнее содержимое контейнеров густо устилало пол
кабинета. Архив был обузой при переездах, но помог не одному ветерану избежать
унижений в бюрократических коридорах. Время от времени приводя папки в порядок,
Ольга Александрова с теплым трепетом перебирала пальцами судьбы людей, без
жалоб и подлостей отживших прошлый век и отвергнутых
за это веком настоящим.
Теперь
шесть десятилетий истории завода ждали на полу прихода уборщицы. Сапожникова
переезжала прямо по папкам, и древняя бумага рассыпалась с горестным шелестом.
–
Стоять! – неожиданно для себя заорала Ольга Александровна.
Сапожникова
изумленно застыла посреди комнаты. Большакова постояла минуту, успокаиваясь и
наблюдая паническое метание жирных глазок. Вид разгромленного кабинета поднимал
новую волну ярости, и начальница отвернулась к окну. Там завод покидала дневная
смена.
На
фоне опускающихся сумерек Ольга Александровна была хорошо видна в ярко
освещенном оконном прямоугольнике. Шагавший впереди рабочий, увидев Большакову,
остановился и поднял руку в жесте прощания. За ним встали другие и тоже
замахали хрупкому силуэту.
Желчный
свет уличного фонаря выщелачивал цвета, и группа рабочих выглядела пожелтевшей
от времени фотографией. Кадр был неровно обрезан по краям стволами деревьев, а
сверху украшен виньеткой переплетающихся крон.
Рабочие
что-то кричали, но слов было не разобрать – все заглушал ветер, унаследовавший
ярость заводского гудка. На что жаловался ветер, было непонятно – может, тоже
прощался, а может, требовал возмещения долга человечности. Мокрая взвесь
ноябрьского воздуха схватывалась ранними сумерками и загустевала
серой массой, размывающей лица людей в бесформенные пятна.
Совладав
с собой, Ольга Александровна обернулась к Сапожниковой.
–
Обо мне вы напрасно побеспокоились, а свои вещички собрали очень кстати, –
проговорила Большакова и, достав заявление об уходе, медленно порвала его. – А
ну-ка, поднимите ноги.
Заместительница
не понимала, что происходит, но на всякий случай прижала пятки к стойке кресла.
Ольга
Александровна аккуратно подобрала с пола несколько файлов и, подойдя к креслу
Сапожниковой, осуществила свою давнюю мечту. Она развернула кресло к двери и с
разгона запустила десятипудовый снаряд в коридор. Сперва
толкать было тяжело, но набравшее ход кресло было уже не остановить. Колесики
отчаянно скрипели, клоунский балахон развевался, Сапожникова, растопырив ноги,
отчаянно визжала.
Охранник
сделал вид, что ничего не заметил, но, когда Ольга Александровна покидала офис,
с уважением открыл перед ней дверь.