Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2016
Николай Николаевич Фоменко родился в 1953 году в г. Россошь Воронежской области.
Окончил театрально-декорационное отделение Ростовского художественного
училища им. М.Б. Грекова. С 1978 года живёт в Артёмовске Донецкой области. Рассказы публиковались в журналах «©оюз Писателей», «Esquire»
(Украина), «Новый Журнал», «Крещатик», «Отражение» и др. Лауреат литературной премии имени О.Генри
«Дары волхвов» (2011), литконкурса «Русский Stil» (2012), лонг-листер
«Русской Премии» (2014).
Внешне город почти не изменился. Даже реклама висела с прежними процентами, и стрельба слышна только в районе аэропорта. Её можно было принять за поздний летний гром или взрывы в карьере, где добывают доломит, если бы они не звучали так часто, если бы выстрел не сопровождался далёким разрывом снаряда. Гаубичная батарея, видимо, стояла на Лидиевке, на пустыре за терриконом. Когда стреляли сразу несколько орудий, улица возле террикона вздрагивала, словно от испуга.
Во дворе на бельевой верёвке остались висеть прищепки, в траве лежал детский мяч. Доцветали розы. Увядающие цветы были в каплях дождя…
…Дождь шёл всю ночь и всё утро. С плоского железного навеса на перрон скатывались блестящие струи воды. Они разбивались о чёрный асфальт. Иногда струи сносило ветром, тяжёлые капли долетали до брошенной на дороге пивной банки и барабанили по ней. Люди молчали, в утреннем сумраке все казались в сером…
…Экран телевизора успел покрыться пылью. На спинке стула висели детские штанишки, на подоконнике цвела орхидея.
– Ты не выключила холодильник?
– У меня там замороженные ягоды.
Со звуком сыплющегося из самосвала щебня улетели в аэропорт реактивные снаряды. Их разрывы отозвались толчками в пол. Отец сидел на стуле, опустив голову, и гладил ладонью волосы.
Вскипятили чайник, позавтракали. Отец переоделся и вышел во двор. Под орехом стоял стол и два стула. Давно помутнел и потрескался лак. Ножки в грязи. Летом за столом обедали и пили кофе с булками. Для Андрея на широкую табуретку поднимали детский стульчик. Получалось что-то вроде трона. Ветер закидывал на стол углы скатерти, поэтому ставили всегда тяжёлую вазу с полевыми цветами. Их рвали на пустыре, откуда теперь стреляют пушки.
Поздоровалась соседка, баба Катя. Она стояла на пороге своего дома, и ей было видно полдвора. Баба Катя старая, но не глухая. Ей не нужно кричать в ответ.
– Как ваши дела? – спросила она.
– Как у всех, – ответил отец.
– Надолго приехали?
– По обстоятельствам, – уклончиво ответил отец.
Семейство бабы Кати состояло из женщин. Её муж погиб в шахте, муж дочери погиб в тюрьме, внучка в семнадцать лет родила тоже девочку. Что-то было в этой семье и во многих соседних семьях нездоровое, словно неблагополучие, как проказа, заражает каждое новое поколение, и все, кто здесь появляются, рискуют заразиться их неблагополучием.
– У вас не стреляют? – спросила баба Катя.
– Пока нет.
– А у нас, слышите, что делается. Я вам скажу – это киевская власть во всём виновата. Мы всегда жили тут дружно, кто бы откуда ни приехал. Говорят, нас уже продали американцам.
– Вы думаете, мы нужны американцам?
– Мы-то, понятно, не нужны – земля наша, шахты.
Отец досадно крякнул. Не хватало ещё спорить с бабой Катей.
– Как, по-вашему, надолго война? – не унималась соседка.
– Надолго.
– Вы думаете?
– Слишком много желающих повоевать, – сказал отец зло.
– Поля теперь с вами живёт?
– Да.
– Вот ведь как! Достаётся всем. Охо-хо. А мне, наверно, на роду написано: детство на войну пришлось, и вот опять стреляют.
Потоптавшись на месте, баба Катя вошла в низкую дверь. Просторнее стало в её дворе, словно убрали большой серый камень.
Отец на корточках собирал орехи. Вчера был сильный ветер, и орехов натрусило полно. Вышла из дома Поля. В куртке мужа она была похожа на девочку.
– С кем ты разговаривал?
– С бабой Катей.
– О чём?
– О чём теперь говорят – о войне.
– Она сепаратистка.
– Я знаю.
– Она тебе об этом сказала?
– Нет. Кем она ещё может быть? Обиды на жизнь много, а мозгов мало. Знаешь, я иногда всерьёз думаю, что мне в моей жизни помешало имя отца. Мне не дали собственное имя и назвали в честь отца. Это лишило меня индивидуальности. Правда, бред? Но иногда я так думаю.
– Имя можно было поменять, – сказала Поля. Она подняла несколько орехов и бросила в ведро.
– Вот и они думают, что можно поменять страну. Но я-то точно знаю, что дело не в имени.
– А в чём?
– А ты думаешь, в имени?
– Нет, не думаю.
– И правильно делаешь. Всё дело в требовательности к себе.
– Что толку, если один человек требовательный к себе, а остальные живут, как идиоты, – сказала Поля. Она собирала орехи в карман, потом перекладывала в ведро. – Ты вот всю жизнь был требовательным к себе, и не продал ни одной картины.
– В том-то и дело, что я не был по-настоящему требовательным. Я, Поля, наверно, проиграл в этой жизни, как многие.
– Почему же ты не сепаратист?
– Потому что мне винить некого. Я даже в бога не верю.
– Тебе не страшно не верить?
– Нет.
– И я не боюсь.
– Тебе рано об этом думать. Я старик.
– Мы с подругами ещё до университета ходили несколько раз в церковь. Всегда нас встречали какие-то злобные шипящие бабки. Даже вспоминать неприятно.
– Я как-то в Киеве видел священника на скамейке возле духовной академии. С тех пор не могу забыть. Вера, наверно, то же, что любовь или талант в искусстве. Она не всем доступна. Верующих по-настоящему, правдиво и глубоко очень мало. Тот, возле духовной академии, точно был верующий. Знаешь, я ему тогда позавидовал и, кажется, завидую и теперь.
– Нет, бабки не были верующими. Я это сразу поняла и решила, что мне в церкви делать нечего. Молодой был священник?
– Лет под пятьдесят.
– Что в нём было особенного?
– Несуетливость. Понимаешь, он был над всем. Но не от высокомерия, а от знания. Что-то он точно знал, что позволяло ему быть совершенно спокойным. Я всегда чего-нибудь жду: удачи, неудачи, беды, оскорбления, позора, а он ничего не ждал – он всё знал и ко всему был готов. Так мне показалось.
– Ты с ним не разговаривал?
– Нет.
– Почему?
– Вокруг были одни туристы. И я, наверно, был похож на туриста. О чём бы мы говорили? Нет. Мне и в голову не пришло заговорить с ним. Это всё равно что заговорить с деревом или закатом.
– У тебя много было в жизни таких встреч?
– Нет, не много. Таких встреч много быть не может, потому что они производят слишком большое действие.
– С тобой тогда что-то произошло?
– Так чтобы кто-нибудь заметил – нет. Но, конечно, произошло. Я понял, что надо или верить, или не верить. Всё, что посередине, трусливое суеверие или невежество.
– И ты решил не верить?
– Да. Потому что верить я не способен. Я в этом убедился.
– Когда ты в этом убедился?
– Я убеждался много раз.
– И всё же ты считаешь, что верить лучше?
– Да.
– И никак нельзя себя заставить или научить?
– Думаю, никак. Я же не стал художником, хотя и понимаю, как нужно рисовать.
– Для меня ты настоящий художник.
– Не продавший ни одной картины.
– При чём тут это.
В аэропорту поднялась стрельба. Ветер донёс автоматные и пулемётные очереди. Крупнокалиберный пулемёт звучал солидно, как контрабас. В ответ на пулемётную стрельбу снова бабахнули гаубицы.
– Из чего они палят? – спросила Поля.
– Наверно, из гаубиц.
– А если начнут стрелять в ответ?
– Кто-то должен корректировать огонь.
– Как это?
– Кто-то должен рассказывать, куда падают снаряды, попадают они в цель или нет.
– Значит, этот кто-то должен быть здесь?
– К примеру, я мог бы залезть на этот орех и передавать по рации.
– Перестань, ты мог бы залезть!
– Я пошутил.
– Что мы будем обедать? Давай я приготовлю рыбный суп.
– Из чего?
– Есть банка ставриды.
– Приготовь, а я подниму орехи на чердак.
– Смотри, чтобы тебя не приняли за корректировщика. Может, всё это потому, что мы не верим в бога?
– Чепуха. Это всё от плохого воспитания.
– Всего лишь! Так просто?
– Двенадцать заповедей не религия, а норма поведения воспитанного человека.
– Пап, Андрей просил, чтобы мы его красный кран привезли.
– Не выдумывай.
– Почему?
– Лучше взять что-нибудь полезное.
– Микроволновку ты не хочешь брать.
– Она слишком тяжёлая.
– Кран лёгкий.
– Он очень большой.
– Андрей так бы обрадовался.
– В первую очередь надо взять тёплые вещи.
Поля не ответила. Она повернулась и пошла в дом. Отец смотрел ей вслед. Поля сняла куртку, протянула руку с курткой к крючку. Куртка не зацепилась за крючок и упала. Поля возвратилась и повесила куртку. Набрала в кастрюлю воды, очистила несколько картофелин. На кухонном подоконнике лежали наручные часы мужа…
…Это был её подарок, и муж долго носил их, пока искрами от болгарки не испортил стекло. С тех пор часы лежат на кухне. По этим часам он собирался утром на работу. Уходил в шесть. Поля вставала и клала ему в рюкзак еду, приготовленную с вечера. Он старался, чтобы она не проснулась, и несколько раз забывал еду. Поля решила, что будет обязательно подниматься и класть еду в рюкзак сама…
…Почистила луковицу. Щёки в слезах. Вошёл отец.
– Не подумай – это от лука, – сказала она.
– Конечно, – сказал он и, взяв ключи от чердака, вышел.