Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2016
Вячеслав Харченко родился в 1971 году в Краснодарском крае. Закончил
школу в Петропавловске-Камчатском, выпускник МГУ им. Ломоносова, учился
в Литературном институте им. Горького. Участник литературной студии «Луч».
Стихи и проза печатались в журналах «Новая юность», «Арион»,
«Знамя», «Октябрь», «Крещатик», «Новый берег» и др.
Живет в Москве. В «Волге» публиковались рассказы «Шахматист» (2014, №3-4),
«Сколопендра» (2015, №7-8).
1.
Дом решили строить на холме. Для этого купили участок на возвышенности, который никому не был нужен, потому что странно приобретать землю неровную, если есть вполне чистенькие, ухоженные куски без рытвин, буераков и колдобин. Хозяин земли, человек пылкий и южный, смуглый, с небольшими залысинами, понимая, что Олегу и Любе некуда деваться, заломил такую цену, что Любаша сначала отказалась. Но чуть позже, когда наступила сентябрьская дождливая разноголосица, и тонкие, въедливые, скучные струи осели на весь Подмосковный регион, продавец позвонил сам. И Савушкины, скинув цену на пятьдесят процентов, приобрели запущенный участок с березками, сосенками и кустами боярышника, раскидистого, как брызги акриловой краски, разлетевшейся во все стороны по деревянной поверхности под легким нажимом детской руки.
Олег и Люба стояли возле автомашины и смотрели с удивлением на природное пиршество и никак не могли понять, зачем они ввязались в авантюру. В Москве есть трехкомнатная квартира со всеми удобствами, а друзей с дачами так много, что можно в течение летнего сезона переезжать с одной на другую, нигде не задерживаясь более недели.
В правом дальнем углу шести соток высилась старая изуродованная мхом и лишайником толстенная и высокая яблоня, увешанная в урожайный год поздними и еще как следует не поспевшими плодами. Зеленые, величиной с добрый кулак яблоки свисали, как стоваттные лампочки, и казалось, что если подключить дерево к электропитанию, то наступит яркое новогоднее празднество и сотня огоньков озарит окружающее пространство веселым и упоительным светом.
Было сложно объяснить, как яблоня оказалась на заброшенном участке. Значит, кто-то за ней ухаживал и растил, лелеял и холил, но потом через десяток лет под натиском ВТО бросил все на произвол судьбы, удалившись от дел в город, позабыв обязанности перед бедным деревом, перестав обрабатывать купоросом, белить ствол и уничтожать вредителей.
Когда смешные и суетливые таджики с опущенными и курчавыми черными головами рубили заросли и корчевали растопыренные пни, то яблоню и боярышник оставили. Так посреди холма образовалось пустое пространство, готовое для дальнейших действий – укладки фундамента и постройки дома. В октябре, до холодов успели залить бетон, чтобы за год конструкция отстоялась, и можно было в следующий сезон начинать работы: громоздить брус, ставить лаги и возводить крышу, опершись на ленточную твердь, раскинувшуюся на холме змейкой, пожирающей собственный хвост.
Олег и Люба любили посидеть на лавочке, сделанной из срубленных берез, на пустом участке и пофантазировать, какой будет их дача.
– Это будет домик-пряник, – повторяла Люба, сама до конца не понимая, что она вкладывает в эти слова.
– Представь, что я здесь хожу беременная, – говорила Люба и со спины обнимала Олега, спокойно курящего очередную смолистую сигарету.
В мае следующего года, когда сладкоголосые соловьи поселились в яблоне и тонким и протяжным щебетом охватили пространство участка, Люба начала разговаривать с бригадами о стоимости работ, сроках и технологиях.
Олег не вмешивался. Странно, что он не вмешивался, но вся эта утомительная идея с дачей не доставляла ему удовольствия. Будучи городским человеком, далеким от инженерных дел, тяжелым на подъем журналистом столичной газеты, он скептически смотрел на всякое деревенское хозяйство, и если и соглашался участвовать в процессе, то из любви к жене. Само строительство, сама сельская идиллия, все эти яблони, орешник, зеленая хрупкая травка вызывали в нем не прилив радости и восторга, а трудноуловимое зудящее беспокойство. Словно под вечер, перед ночным сном в дом проник тонконосый, настырный комарик, и теперь невозможно отключиться, пока не будет выловлен и уничтожен преступник, или пока не станет обработано пространство комнаты ядовитыми парами антикомариного средства.
Первое время Олег пытался вникать в процесс: читал статьи и книги, сидел на строительных форумах, старался вместе с Любой радоваться мелочам и деталям, но постепенно, исподволь, несмотря на любовь к жене, в нем поселилось стойкое отторжение. Люба заметила перемену в настроении мужа, и ей такое поведение Савушкина не нравилось, но понимая, что сделать ничего невозможно, а отказаться от мечты походить беременной по дачному участку она не могла, Люба взвалила заботы о даче на свои плечи, что вызывало удивление у бригадиров. Они привыкли разговаривать с мужчинами, а тут к ним выходила молодая красивая женщина, хоть и начитанная о строительных работах, но все-таки дилетант.
В результате такого казуса было смешно наблюдать за переговорщиками. Одни старались, видя неопытность Любы, завысить цену, другие не принимали ее всерьез и пытались достучаться до Олега, у некоторых вид Любы вызывал обильное словоотделение: строители стремились Савушкину заболтать, переломить или даже запугать какой-то мужской дерзостью, лихостью и грубостью.
Бесконечный поток желающих построить их дом уже изрядно надоел Олегу, и ему хотелось побыстрее выбрать кого-нибудь, но Люба стойко переносила все сложности и превратности, а потом Олег просто забыл обо всем, перестал обращать внимание и даже не замечал, как мелькают перед глазами претенденты.
Где-то в июле, через два месяца Савушкина заявила, что нашла работника. Олег не обратил на это внимания, но Люба сказала, что строитель отказывается назвать цену. Это было необычно и странно, потому что от цены и приходится плясать, а тут надо ввязываться в авантюру, не рассчитав расходы и не поняв, сколько денег уйдет на строительство.
– Как же так, это невозможно, – Олег ходил кругами по московской квартире и пытался достучаться до Любы.
– Так не делается, на основании чего ты его выбрала? – но жена только обнимала Олега и целовала в морщинистый покатый лоб или проводила ладонью по коричневым вискам с первой снежной проседью.
Когда же Любаша с ликованием стала рассказывать, как они с Игорем (новым работником) выбирали пиломатериал (при этом глаза ее блестели и сияли, над верхней бархатной губой выскочила бисеринка пота, Люба активно жестикулировала и радостно подпрыгивала на тахте), Олег понял, что происходит что-то очень важное и пугающее для него. Савушкина еще никогда не говорила так восторженно о чужом человеке, тем более мужчине. Он пошел на кухню, задернул шторы (Олег не любил, когда его было видно из ночного окна) и дрожащими руками закурил сигарету. Когда Люба стала прогонять его на лестничную площадку, то заупрямился, хотя всегда жене подчинялся, потому что еще хорошо помнил, с каким трудом они вычищали от копоти подвесной потолок.
– Кто он, кто же он, – думал Олег и глубоко впускал в легкие вонючий вьюнок дыма. В конце концов он закашлялся, потушил сигарету под гибкой струей воды и выкинул рыжий окурок в унитаз.
Утром в субботу он с сослуживцами поехал в тир, а Люба рванула на дачу. Тир, как и его газета, был ведомственный, милицейский, и находился в подвале серого, утробного здания, выложенного из тяжелых бетонных плит, отштукатуренных и покрытых едкой бордовой краской. Сегодня Олегу Савушкину не везло, и когда они с главным редактором и кураторами сидели в парилке и пили пиво, то Олегу стало казаться, что все над ним потешаются, потому что с пятнадцати раз он не выбил и трех мишеней. Кураторы ласково приобнимали его, а главный редактор подливал и подливал в пиво водочки, отчего Олег бросил машину у тира, а сам поехал домой на такси.
Олег проснулся утром с пистолетом в обнимку. Как оружие попало в его дом, Савушкин не понимал и не помнил. Он приподнял пистолет и внимательно осмотрел его. Не было сомнения, что это было боевое оружие, холодное и стройное, как надрез хирурга. Из дула еще веял приятный и опасный запах пороха. Пистолет стоял на предохранителе, но он (предохранитель) легко снимался, и оружие без какого-то видимого усилия легко переходило в боеготовность. В магазине находилось семь патронов.
Олег хотел позвонить главному редактору, но зачем-то завернул пистолет в черную битловскую футболку, лежавшую на прикроватной тумбочке, и положил сверток в походный рюкзак. Уже через два часа Олег ехал с ним по Егорьевскому шоссе на дачу.
2.
Когда Игорь видел Любашу, то начинал яростно вкалывать. Игорь Иванович хорошо помнил завод, на котором работал кузнецом. Цеха, зевотные и прожорливые, требовали новых сгустков металла и, проходя через извилистый конвейер, холодные полотна превращались в новенькие, пахнущие краской и смазкой сеялки, закупаемые всеми колхозами и совхозами Подмосковья. В незабвенные годы они шли нарасхват, и Игорь Иванович очень гордился, что работает на значимом и известном на всю страну предприятии. С тех пор чувство необъяснимой гордости не покидало Игоря Ивановича, хотя во время реформ развалились сначала колхозы, а за ними и завод.
На оставшемся от предприятия дачном участке Игорь Иванович выковал забор и железный домик. В жару дом нестерпимо нагревался, а осенью, в первые ночные заморозки, в нем было чудовищно холодно. Зато он значимо отличался от типовых щитовых домишек остального кооператива, а когда в СОТе в нулевые годы появились первые богатые москвичи, то Игорь бросил пить (что его сильно отличало от других заводчан) и принялся подрабатывать тем, что строил рубленые дачи, изучив дополнительно специальности плотника, кровельщика и бетонщика.
Он очень любил свое дело. Сидишь на балке, на крыше, а ветер ласковый и протяжный, радостный и спокойный овевает седой ежик волос, греет коричневую перцовую рябую кожу, лижет мускулистую фигуру, и видится Игорю Ивановичу, что он былинный богатырь, непонятно как выдюживший в беспощадной битве. Полегли его соратники, красное знамя досталось врагу, гимны старые забыты и прокляты, вожди трусливо разбежались, только трубач еще стоит на холме и не сдается, выдувает незамысловатую песню и надеется, что еще соберутся оставшиеся в живых бойцы, чтобы продолжить славное дело. Но только один Игорь Иванович сидит на коньке, мурлыкает веселенькое под нос и забивает стрелы гвоздей одну за другой. Такое счастье охватывает весь организм, что нету ему описания. Только славная мелодия рвется из груди и где-то на западе уже розовеет. Уже закатывается алое, яркогубое солнце, чтобы Игорь мог закончить труд. Спуститься с крыши на твердую, зеленую, певучую землю, умыться из багряного колодца холодной свежайшей водой и гордо, как полагается настоящему работнику, дойти до стола с яствами (курица-гриль, запеченная картошка, яблоки, ржаной хлеб, чеснок, зеленый лук), который уже приготовила хозяйка строящегося дома – рыжеволосая, как сказочная лисица, ласковая Любаша. Ради нее Игорь бросил строить дом председательши кооператива, ради нее он уже месяц не пил даже пива, ради нее Игорь Иванович поругался с бригадой жадных молдаван и решил строить все сам, ради нее он унес из своей семьи умывальник, чтобы вмуровать его в кухонную стену возводимого дома Любаши.
Единственно, что смущало Игоря Ивановича, – это его косноязычие. Наглядевшись на Любу, зажмурившись, как сытый и довольный кот, понимая всю пропасть, лежавшую между ними, Игорь не знал, как заговорить с Любашей. Он долго слушал ее, внимательно запоминал все желания и претензии, но говорил только по делу и по работе, а когда возникало желание сказать что-то еще более значимое и важное, смущался и багровел, как четырнадцатилетняя школьница на первом свидании.
Сегодня с утра Люба приехала на электричке, поэтому шла от станции с рюкзаком десять минут пешком, а когда пришла на участок, то Игорь Иванович сделал вид, что не заметил ее. Он любил смотреть, как Любаша любуется его работой, и в этот момент Игорь начинал рдеть и улыбаться, словно тульский пряник. Вот и сейчас Игорь Иванович как бы удивился приходу Любаши, хотя увидел ее издалека, подошел поздороваться и намеренно задел ее бедро рукой, и Люба это заметила и оценила, отстранившись и удивившись, наклонив голову вбок, разглядывая его поперечные морщины на потном лбе и небольшую лысинку на макушке. Стало казаться, что Люба сейчас расплачется, но она переборола себя и, с трудом улыбнувшись, пошла осматривать проделанную работу.
За месяц, к сентябрю, Игорь Иванович возвел стены из бруса и подвел их под крышу. Дача должна простоять для усадки еще год. Тогда можно будет приступить к отделочным работам. Смачный и оранжевый брус, пахнущий деревом и смолой, сиял на солнце, как корабль Колумба. Прямо у яблони, возле ствола разместилась куча материала, закрытая от непрошенных глаз толем. Из-за возведенного двухметрового забора слышался шум разыгравшихся детей, и Любе хотелось, чтобы кто-то еще вошел на участок и порадовался вместе с нею.
Они открыли люк в доме и спустились вниз, чтобы осмотреть черновой пол. Хорошо промасленные лаги были завернуты в специальную влагонепроницаемую ткань, шпунтованная доска, аккуратно подогнанная друг к другу, сколоченная так, что не видно было шурупов, не скрипела и не дрожала. При ходьбе по ней возникало неясное чувство полета, и было приятно и важно, что можно снять обувь и лихо и незаметно потанцевать на полу под забытую и щемящую музыку радио «Ретро FM», несущуюся из плеера.
Когда они с Игорем Ивановичем поднялись наверх, Игорю стало казаться, что кто-то за ним наблюдает. Это было странное и ни на что не похожее чувство, последний раз он его испытывал в юности, в военкомате, когда Игоря Ивановича призвали в армию. Потный и усталый уролог с расстояния пятнадцати метров попросил Игоря приспустить трусы (непонятно, что врач мог разглядеть с такой дистанции) и, что-то буркнув, записал в его медицинскую карту слово «годен», что Игорь тоже с такого расстояния рассмотреть, конечно, не мог. И вот сейчас Игорю Ивановичу чудилось, что кто-то еще кроме Любаши следит за ним и оценивает каждое движение.
Когда они спустились, Любаша пошла в дом, а Игорь Иванович присел на лавочку и медленно оглядел участок. На яблоне сидел красноголовый дятел и звонко и громогласно стучал по стволу, извлекая на свет шершавых, блестящих короедов. Игорь Иванович достал пачку сигарет, и от неловкого и резкого движения дятел улетел, взмахнув крыльями, как последняя электричка. Слева за забором сквозь натянутую на столбы рыболовную капроновую сеть виднелись заросли черноплодной рябины и вязкого клейкого терна с черно-фиолетовыми плодами. За спиной стоял железный забор, за которым на детской площадке шумели дачные дети. Соседи справа делали бараний шашлык, и теплое дыхание поджаренного мяса сопровождалось их подвыпившим мычанием, похожим на разговор доярки с несмышленым теленком. С востока наползала лиловая грозовая туча. Люба стояла в проеме незастекленного окна с веником и совком и улыбалась кому-то неизвестному, но не ему. От Любаши веяло несобранной пшеницей и только что испеченным хлебом, юбка чуть сползла на бедра, между ними виднелась еле заметная бледная полоска незагорелой, незрелой, нежнейшей кожи. Игорь Иванович встал с лавочки, поднялся на холм, вошел в дом и оказался в проеме двери. Люба не замечала Игоря и, наклонившись к нему спиной, подметала пол.
Пошел дождь, запах сырости проник в дачу, с крыши закапало на землю. Так как водосток еще не был сделан, то лило по всему периметру, и от этого стояла стена воды, в какую сторону не посмотри. Игорь Иванович присел на крыльцо и глубоко затянулся сигаретой. Белесая «Ява» тянула веником, но он к этому запаху привык и не мог курить новомодные сигареты. Затушив окурок, Игорь полез на второй этаж по приставной лестнице и растянулся на полу. Чувство, что за ним наблюдают, не оставляло его.
3.
Савушкин бросил машину у въезда в СОТ. Олег вынул из багажника сверток с пистолетом, поставил машину на сигнализацию, проверил, закрыты ли двери, и пошел по дороге к дачному участку. Идти было минут пять вдоль краснокирпичных особняков москвичей. Иногда из-за поваленных деревянных заборов торчали полусгнившие щитовые дома заводчан. Кто-то даже до сих пор выращивал картошку, а некоторые самые стойкие лелеяли огурцы и помидоры в полиэтиленовых теплицах, на солнце похожих на ледяные горки, особенно если теплицы были круглые, собранные из алюминиевых полуколец.
За Савушкиным увязалась собака сторожа, черно-белая и заливистая, когда находилась на привязи. Сейчас же пес сорвался с цепи и являл окружающему пространству теплый и податливый характер, не спеша труся за Олегом и виляя толстым проволочным хвостом. За сто метров до подхода к дачному участку Савушкин услышал, как поет его жена.
– Сердце, тебе не хочется покоя, – пела Любаша, и ее звонкий, радостный голос, столь любимый Олегом, почему-то сейчас раздражал Савушкина. Он встал за забором и прислушался. Никого, кроме Любы, не было слышно, тогда Олег обошел участок слева, вошел в заросли черномазого терна и увидел Игоря Ивановича, стриженая голова которого торчала из окна второго этажа. Он задумчиво шевелил губами и что-то прикручивал шуруповертом.
Савушкин развернул битловскую футболку и достал пистолет. Он прицелился в Игоря Ивановича, но забыл снять оружие с предохранителя, выстрела не последовало. В этот момент Игорь посмотрел в сторону зарослей и разглядел Олега. Савушкин, понимая, что его заметили, бросил пистолет в кусты и поспешил в сторону калитки и хотел открыть ее ключом, но калитка была не заперта. На ключе болтался коричневый брелок в виде Олимпийского Мишки, сохранившийся у Олега с самого детства, когда он, восьмилетний, ходил с отцом на открытие Олимпиады-80, пил лимонад и рассматривал чернокожих атлетов. Помнится, Савушкин так засмотрелся на них, что у него выпал из рук леденец-звездочка и рассыпался сладкими осколками по влажному вязкому свежему асфальту. Негр засмеялся и наклонился к нему с высоты своего двухметрового роста. Негр был баскетболистом и приехал из Анголы. Баскетболист поднял Олега на руки, и Савушкин очутился выше всех, выше Останкинской башни.
Любаша разглядела мужа и засмеялась:
– Это мой Олег приехал, – сказала она Игорю Ивановичу.
– Здравствуй, – Игорь протянул Савушкину мозолистую, заскорузлую руку с черными ногтями. Олегу не хотелось здороваться с Игорем Ивановичем, но он все-таки переборол себя и пожал протянутую ладонь, ощутив тяжесть рукопожатия Игоря Ивановича.
Любаша подошла к Олегу и обняла его, поцеловав в губы, Игорь Иванович отвернулся и, что-то насвистывая, пошел к вагончику. Игорь немного сгорбился и со спины напоминал костыль в руках инвалида.
– Как он смотрит на тебя, – сказал Олег.
Люба ничего не ответила, подошла к колодцу и набрала воды. Скрипнула дверца, и противный, режущий звук распространился по всему участку, словно заводской гудок.
Соседи слева за забором под баян орали «Мурку». Маленький семилетний рахитичный мальчик наигрывал знакомый мотив, а нестройный хор мужских и женских голосов, как в караоке, нескладно и надрывно тянул:
– Мурка, ты мой Муреночек.
Лиловая туча ушла в сторону, в лазурном и янтарном небе появился сокол, высматривающий с неба безрассудных полевок, пожирающих дачные отходы в вонючих компостных ямах. Из-под забора вылез сонный серый полосатый кот и уселся вылизываться возле калитки.
Вечером Олег, Игорь и Люба ели приготовленного на углях цыпленка. Олег и Люба разделывали птицу вилками и ножами, а Игорь Иванович брал белую крахмальную мякоть в тяжелые каменные ладони, разрывал на куски и забрасывал в рот. Через два часа за Игорем Ивановичем заехал сын и увез его на мотороллере на дачный участок Игоря. Из-под гладких и упругих колес летела липкая осенняя грязь, и все сапоги Игоря Ивановича были усеяны мелкими и суматошными кляксами.
Спать Олег с Любой пошли в строительный вагончик. Савушкины включили обогреватель, нашли на радио «Классика» Рахманинова и слушали его до двенадцати часов. Когда Люба уснула, и ее мирное и теплое дыхание выровнялось, Олег взял фонарик и пошел в кусты терна искать пистолет. Но осенней ночью ничего не видно, и ему стало казаться, что пистолета не было совсем. Хотя Олег точно знал, что оружие он привез, и именно из этих мрачных кустов чуть не убил Игоря Ивановича.
Раскаивался ли Савушкин в своем желании – неизвестно. По крайней мере, он не знал, совершит ли это вторично. Точнее, теперь Олег твердо знал, что после рукопожатия, после «здравствуй» он не сможет выстрелить в Игоря Ивановича, и от этого чувства ему немного было жаль себя, жаль Игоря и жаль Любашу. Жалость душила Савушкина еще какое-то время, пока он не наступил на пистолет и не засунул его за пазуху. Тогда Олег решил все пустить на самотек и полностью довериться жене. Не ставить же ему здесь видеокамеру, хотя такая шальная мысль мучила его какое-то время, но Савушкин отогнал ее прочь как мысль глупую и сумасшедшую, а он считал себя полностью здоровым человеком.
4.
Поутру Савушкины пошли за грибами. Люба понимала, что чувствует муж, и сейчас, идя по лесу, рассматривая багряные листья клена и пожелтевшие полоски березы, она думала не о последствиях двусмысленного положения, а о домике-прянике, который Савушкина хотела возвести. Увидев, что получается у Игоря Ивановича, Любаша решила разрисовать стены петушками-гребешками, русалками и водяными, навесить резные наличники и разукрасить дачу в разные цвета, чтобы дом стоял на холме, как невиданная сказочная сладкая буковка, посыпанная сахаром и корицей, пышущая жаром, как пирог, только что выдернутый из горячей печки.
Грибов в лесу не было. Скоротечные и холодные дожди не пропитали, как следует, влагой землю, и от этого встречались только трубчатые хрупкие малиновые сыроежки, которые было страшно взять в руки. Так и норовили они рассыпаться в руках. Попалось еще два приплюснутых фиолетовых подосиновика и один изъеденный червями и лишайником белый гриб.
Олег то и дело останавливался и близоруко щурился. Вместе с пистолетом он оставил в вагончике и очки и теперь видел только на расстоянии, а вблизи все расплывалось, словно пространство было покрыто толстым слоем холодной и слюдяной воды. Савушкин прислонился плечом к толстому и разлапистому дубу и произнес:
– Надо Игоря рассчитать. Сколько, как думаешь, это стоит?
Любаша оторвалась от очередной сыроежки и внимательно посмотрела на мужа. Еле заметная дрожь пробежала по ее лицу.
– Кого мы на будущий год найдем? Кто будет доделывать дом?
– Пожалей меня, – взмолился Олег и, резко отбросив палку, которую использовал для поиска грибов, зашагал к дачному участку.
От его строевого шага из-под болотных резиновых сапог разлетались разноцветные листья, с бурого ясеня вспорхнула синица и устремилась в чашу. Не разглядев из-за дальнозоркости как следует дорогу, он провалился в канаву и, чертыхаясь и матерясь, окунулся по колено в студеную осеннюю воду, которая, если бы не сапоги, хлынула стылым потоком и прилипла к теплой коже, залив шерстяные носки. Выдернув ногу из грязной жижи, Савушкин обернулся на Любашу:
– Как он может строить дом, не называя цену? Он что, сумасшедший?
– Игорь просто честный человек. Игорь Иванович хочет, чтобы мы сами оценили работу, – у Любы перехватило дыхание, и она смотрела на мужа с плохо скрываемым вызовом. Домик-пряник все не давал Савушкиной покоя, и ей теперь думалось, что Олег просто чудит. Какая-то нездоровая мысль засела в его, в общем-то, здоровой голове и теперь не дает покоя, и еще Любе было очень больно и обидно, что Олег думает плохо и не доверяет.
Любаше ситуация представлялась не стоящей выеденного яйца, и она не могла понять: сама мысль о том, что для кого-то Люба желанна и ей приходится отбиваться или отбрыкиваться, вызывает в муже если не ярость, то бессильную злобу. Любе, привыкшей везде быть в центре событий (и в кругу друзей, и в журналистской тусовке), взгляды мужчин были привычны. На знаки внимания, которые они оказывали в отсутствии мужа, Люба не реагировала. Олег просто ничего не замечал. Здесь же, столкнувшись с неподдельным интересом и попав в зависимость, Савушкин не знал, как себя вести, и от неопределенности еще больше распалялся.
Олег хорошо помнил пятидесятилетие шефа. Они встречали его в пафосном ресторане в центре Москвы, и Савушкин ввел нарядную и благоухающую жену в банкетный зал. Как развернулись все, как потекли слюни у этих тварей, как он весь вечер молча и злобно напивался, а Любаша порхала, как радостная и веселенькая птичка. Вокруг нее щебетали заштатные острословы и ряженые подхалимы, а он сидел в кресле и мрачно набирался. Когда вино ударило в голову, Олег взял жену за руку и увез на такси домой. Любаша не сопротивлялась. Теперь на работе его постоянно спрашивают, как красавица жена.
– Хорошо, я рассчитаю его, – крикнула Люба в спину Олегу, поджав губы и опустив голову.
Но в этом году Игорь Иванович на дачном участке больше не появился, и как не звонила ему Любаша и не говорила, что надо передать деньги, Игорь отнекивался и отвечал, что ничего не сделано. Помнив глаза Олега, Игорь чувствовал, что разговор пойдет короткий, и ему, скорее всего, больше не придется увидеть Любашу. В конце концов Савушкин смирился, что ему придется терпеть загадочного и таинственного Игоря Ивановича еще год, пока не завершатся отделочные работы.
В мае следующего года Игорь Иванович все тянул и не приступал к отделке, хотя времени всего-то надо было две недели. Если честно, то он боялся Савушкина. Он боялся его не физически (никакой опасности, исходящей от Олега, Игорь Иванович не испытывал), а скорее понимал, что Олег терпит его присутствие только благодаря Любаше, и если бы не она, то Игоря давно бы выставили за дверь, не заплатив ни копейки. Но именно деньги, деньги Игорю были не нужны, и сейчас он каждый раз, подходя к строящемуся дому, проверял, есть ли на участке Олег, но, как назло, несмотря на отсутствие полного интереса к даче, Савушкин всегда присутствовал. Сидел на крылечке, жарил шашлык или налаживал рыболовецкие снасти, которые он использовал при ловле карася, вдоволь расплодившегося в окрестных прудах, оставшихся вокруг СОТа после выборки торфа.
Однажды Олег ушел на рыбалку, и Игорь Иванович отомкнул калитку ключом, который ему дала Любаша, и вошел на участок. Люба из гибкого желтого пластикового шланга, по которому из колодца глубинным насосом нагнеталась вода, поливала стройную яблоню и не видела Игоря.
Игорь Иванович незаметно подошел к Любе со спины и обнял. Любаша сначала думала, что вернулся Олег, но по плотному, мужскому запаху и грубым рукам угадала, что это Игорь. Она разом съежилась, присела и расплакалась. Тушь потекла по щекам, глаза покраснели, а веки быстро распухли. Игорь Иванович торопливо снял ладони с ее груди и, ничего не сказав, ушел с дачного участка.
В течение последующих четырех месяцев он бестолково, урывками и небрежно завершил отделку дома. Кое-где торчали неправильно распиленные доски, остались щели, плинтус оказался не прибит, между верандой и домом виднелась узенькая полоска, и когда начинались грозы, то сквозь нее на пол сочилась дождевая вода. Лестницу на второй этаж Игорь Иванович так и не сделал, а флюгер остался ржаветь за вагончиком.
Савушкины повозмущались, но уяснив, что ничего путного от Игоря Ивановича не добьются, расплатились с ним в октябре по первому разряду и уехали отдыхать в Анталию.