Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2015
Сергей Кубрин родился в 1991 году в городе
Кузнецке Пензенской области. Выпускник юридического факультета Пензенского
госуниверситета. Дебютировал в «Волге» с рассказом «Муха» (№7–8, 2009). Печатался в журналах «Сибирские
огни», «Дети Ра», «Октябрь», «Урал». Участник Форума молодых писателей России
(2009–2012). Лонг-лист премии «Дебют»
(номинация «крупная проза», 2010, 2011), лауреат итальянской литературной
премии «Радуга» (2010).
Он говорит, идти нужно сейчас, пока темно. Вроде баллончики с краской уже наготове. До танка минут двадцать пешком, за полтора часа управимся.
Я догоняюсь последним стаканом «петуха», настойкой местного разлива. Никак не могу опьянеть, то есть я, конечно, пьяный, но голова соображает, и ноги слушаются, и ночь не кажется волшебной.
То ли дело Витек – упился в хлам. Держится за дверную ручку, дверь скрипит и стонет, а Витек все шатается, туда-сюда, как маятник. Полез в карман джинсов. Хмельная ударная волна чуть не равняет его с шахматной плиткой пола.
Я протягиваю пачку.
– Нет, – говорит, – ключи.
– Ключи?
– Потерял.
Я закуриваю. У Карлитоса можно курить дома, можно все: хочешь бухать – бухай, переночевать негде – позвони Карлитосу, выручит, падлой буду. Одно условие, куришь – открой форточку и послушай, как поет твой новый друг.
Карлитос – известный рокер в нашем городе. Гастролирует по соседним регионам и вроде как имеет популярность среди продвинутой альтернативной молодежи.
– Спой про бабку, – просит Витек.
– Нет, бабка умерла, больше не пою.
– Играй уже что-нибудь.
И Карлитос заряжает новую песню. Эксклюзив, говорит, специально для вас. Мне нравится, как он поет, честный пацан. Гитара слушается, струны если и дрожат, то сливаются с правильной хрипотцой голоса.
Потом он включает что-то из «Muse», и я, наконец, пьянею.
«…is growing like the new born», – кричит Карлитос.
Как новорожденный к грудной соске, тянусь я к бутылке. Колонки ревут, и вот-вот прибегут соседи.
– Они еще ментов могут вызвать.
– Вызывали?
– Да не парься, нормально все.
Я думаю, как же счастлив Карлитос. Так вот легко посреди ночи может врубить музыку, достать гитару и сам заголосить про бабку ли, про фашистов или кого-то еще.
– А почему Карлитос?
– Люблю Испанию, знаешь? За Барсу болею всю жизнь, а гитару, на которой сейчас играл, из Мадрида привез.
– И как там в Испании?
– Лучше, чем здесь. Мне вообще Европа нравится, я туда свалить хочу. В Европе – жизнь.
– А тут не жизнь?
– Так уж вышло.
В дверь стучат. Карлитос убавляет звук, идет разбираться. Из прихожей слышны соседские вопли, что-то про детей и работу, совесть и порядок. Суета сует, до чего сейчас – точно – нет дела.
Витек спрашивает, может, я видел ключи.
– Связку.
– На улице потерял, сто пудов.
– Поищем?
Не хочется уходить, но Витьку надо помочь.
В конце концов, как-то он должен будет попасть домой. Каким бы великим ни казалось дело, чем бы ты ни занимался, с кем бы ни говорил, хоть до глубокой пьяной ночи, всегда нужно возвращаться домой. Потому что дома ждут и, скорее всего, беспокоятся.
С Карлитосом мы познакомились в баре, где можно было курить после двенадцати. Витек сказал, я стал меньше тусоваться после службы. За прошедший год, пока простреливал мишени и наматывал километры в кирзачах, в городе открыли много хороших мест.
– Надо правильно отдыхать. Пошли бахнем, у меня там знакомый бармен, такой вискарь подгонит, у тебя все армейские звезды с лычками из глаз посыплются.
Я согласился. В самом деле, гражданку я долго не мог принять. Когда оставалось сто дней, все думал, вот вернусь, закручу-заверчу, как прежде, и даже больше, гулять буду ночами, наперекор всем уставным запретам. Хрен меня кто остановит. Никто не указ, командиров нет, веселись до упада.
Но стоило дембельнуться, снять форму, повеселиться день-второй, как захотелось обратно в армию. Может, не столько хотелось служить, сколько окунаться в прежнюю муторную жизнь. Все-таки странно мечтать о суточных нарядах или карауле. Но и рутина повседневных проблем не вдохновляла.
В баре уже курили. Дым стоял прочной завесой, словно кто-то бросил маскирующую шашку. Казалось, вот-вот появится противник и надо будет сражаться – бить в морду, колотить в живот.
Никто не появился. Все мирно сидели за столиками, обсуждали что-то несерьезное. Я увидел знакомых, но Витек предложил отделиться. Пошли, говорит, за другой стол.
– Пока тебя не было, все поменялось.
Я не стал спрашивать, что и почему. Только поднял руку, вроде здорово, и все такое. Пацаны кивнули и тоже не подошли, будто еще год назад мы не куролесили на шумной кухне студенческой общаги.
– Такие дела, братан. В лицо улыбаются, а за глаза говном поливают.
– А что там?
– Да забей, прошлый век. Одно скажу, держись от них подальше. Мутные темы они закрутили. Сейчас типа самые крутые на районе.
– Да видел я крутых, и не таких видел.
– Не, хочешь – иди, конечно. Пообщайся, порешай. Но я тебя предупреждал.
– Да ладно, вот они сдались. Давай уже своего бармена. Обещал же.
Вискарь кончился, и пришлось пить ром. Бармен сказал, подняв большой палец: «Вот такой вот ром! Сами увидите».
По сути, мне было все равно. Я всегда пил, что наливали: коньяк или ром, виски или родную водяру. Какая к черту разница, если итог всегда один – ватная поступь, свобода мыслей, потеря ключей, наконец.
– О, хорошо идет, – тянул Витек.
– Нормально.
– Знаешь, скучно как-то стало жить. Я вот смотрю, жизнь-то проходит. Мы вроде молодые, а время бежит. Понимаешь?
– Ну, типа того.
– А дальше, год-два, блин, ты же первым женишься. Я-то тебя знаю.
– Да ладно.
– Прохладно. Ну, или я женюсь, вопрос времени, все равно, рано или поздно…
– Так это ж правильно.
– Правильно-то, правильно. Я тебе вот что хочу сказать, – продолжал захмелевший уже Витек, – так ведь и жизнь пройдет. Одним махом. Работа, семья, дети, блин, – нужна ведь какая-то особая миссия. Предназначение, понял? Ну, хоть бизнес какой, чтобы денег, как шлюх на «горе». Или там, спасение человечества, или ноу-хау, или…
– Ноу, как?
– Тебе там в армии все голову отбили, может, не всю?
– Да пошел ты.
– Забей. Ну, изобрести можно какую-то шнягу, чтобы цивилизация сделала новый шаг, чтобы в космос можно было мотаться, как на рыбалку.
Витек бурлил, заведенный. Трещал автоматной очередью, останавливался, переводил дыхание, менял магазин, и снова рвался в словесную атаку. Понимаешь, говорил, понимаешь, понимаешь?
Я, скорее всего, понимал, потому что очередной глоток ромовой бодяги даже намека не давал на ожидаемую головную трель.
Написал сослуживец, коротко, по-армейски: «как оно?» Я ответил «ок», решил, на самом деле не совсем «ок». Должно быть, у сослуживца тоже – так себе, потому что был уговор не теряться, писать и звонить в любое время. Но если пишет ночью – сто пудов, что-то не ладится.
– Ты слушаешь?
– Да, – ответил я, – слушаю, конечно.
– Есть вариант идти в политику. Нормальное дело – политика. Только не все эти междоусобчики, ну, понял, какие. Нужно играть в большую политику.
– А как в нее играть? – машинально спросил я, тыкая кнопками.
– В этом и проблема. Нужен лидер, люди нужны, которые за этим лидером пойдут. Ты бы вот пошел за мной?
– Естественно.
– Я знал. Если посидеть, подумать, можно программу написать. У меня есть один знакомый, я тебе рассказывал… Слушай, – опомнился Витек, – бухло кончается, – и он позвал бармена.
– Еще пятьсот, как считаешь?
– Да, давай. Слушай, я пойду позвоню, прям две минуты.
– Ноу проблем, братан.
Я уже набирал другану, думал, что сказать. А думать и не нужно. Любое слово помогло бы, одно «здорово, боец» или «как там, на боевой точке» его спасло.
На выходе меня остановила Мира.
– Не уйдешь, не уйдешь, – залепетала она и, схватив за руку, потащила обратно.
– Две минуты, Мир, ну?
– Никаких минут. Я тебя сейчас кое с кем познакомлю.
В прошлые выходные мы выступали с Мирой на поэтическом вечере. Я читал свои армейские стихи, Мира – последнюю подборку, которая вышла в столичном журнале.
Мне нравилась Мира, легкая, непосредственная. Она говорила, не стесняясь, об отношениях мужчины и женщины, терпеть не могла свойственного местной богеме пафоса, хоть и считала, что поэту должны подавать красную икру и бокал шампанского.
– Мира, – обрадовался Витек, – садись. А у нас тут ром.
– А шампанское? Я пью шампанское. Хотя ладно, у меня болит зубик, я все равно ничего не буду.
– Как же так, ну, выпей, полегчает.
И она все-таки выпила.
– Мне позвонить надо, – попытался еще раз.
– Я тебе говорю, он сейчас придет.
– Кто? – спросил Витек.
– Кто-кто, это секретик. Ты его знаешь, не тебя знакомлю.
Тут и появился Карлитос. В тонком свитере с высоким горлом, в болотных, почти камуфляжных, штанах-галифе. Я узнал его. Все знают Карлитоса, не каждый, правда, может взять вот так и выпить с рок-звездой за одним столом.
– Это Карлитос, – сказала Мира, – Карлитос, – это мой друг. А Витю ты знаешь.
Мы заказали пива. Карлитос угощал. Ну, как угощал, сказал бармену, чтобы записали на счет.
– Я им до хрена должен, штук двадцать. Хуже не будет.
– Пригласишь на концерт по халяве.
– Сочтемся.
Карлитос рассказал, как Мира забрала его с одной вечеринки, куда уже приехали менты, чтобы разогнать пьяный дебош музыкантов.
– Вот за что люблю Миру, – сказал рокер, – она всегда появляется в нужный момент. Пришла такая, посмотрела, о, говорит, Карлитос, а, ну, забрал гитару и вперед. Я отвечаю, ладно тебе, давай останемся, веселуха в разгаре, обычные дела. Она шарф мне повязывает, куртку притащила. Ну, умничка, я тащусь. А на выходе – бобик, мы по дворам, по заборам, и вот сюда.
– У-уу, – затянула Мира, – все не так было.
Она стала рассказывать, как было на самом деле, но я почти не слушал. Пытался набрать сообщение, но пальцы отчего-то дрожали и не могли попасть в нужные буквы.
– Бахнем?
– Давайте.
Мы выпили, и Карлитос потянулся за гитарой.
– Нет, шумно здесь, – остановила Мира.
– Так уж вышло, – согласился Карлитос.
Мира достала свой любимый айфон и предложила сделать селфи. Мы прижались плотнее, чтобы уместиться в кадре, Карлитос вытащил мясистый, какой-то густо-фиолетовый язык, а Витя, как всегда, попытался поставить Мире рожки, но та встрепенулась, заметила и сказала тихо: «Не надо».
Знакомые пацаны гудели за соседним столом. Я обернулся. Заметив, что смотрю, они притихли, но один, бородатый, не выдержал и продолжил смеяться, и остальные тоже зарядили гогот.
– Ну, как там, в армии? – спросил Карлитос.
– Нормально, – улыбнулся я.
– Нормально, – повторил рокер, – я вот не служил, не знаю, нормально – это хорошо, или нормально – это плохо.
– Это хорошо.
– Ништяк. Одного не могу понять, зачем нужна армия. Какой в ней смысл, твою ж мать.
Я начал объяснять, сказал что-то об отражении первого удара, о мобилизационной готовности, о поддержании мира, и все такое. Но Карлитос вроде и слушал, но не соглашался. Скулы его подергивались, уголки губ дрожали – дождется, как я замолчу, ответит – в жизни все по-другому.
Он сказал, это все ложь, это фальшивка. Не может быть нормальным то, что связано с войной и смертью.
Я говорю, войны идут все время, как началась жизнь, как появились на планете первые люди, всегда воевали. Тут не выкрутишься. Никуда без армии. Либо ты, либо тебя.
– Да не гони, друг, – Карлитос засучил рукава, нервничая, – видишь татуировку?
На правой руке я прочитал «peace» и заметил сердце со спиралью бесконечности.
– Не должны люди воевать, у них другое предназначение. Любить и размножаться. Пока на земле есть свободные пространства, слышишь меня, пока хоть один клочок пустует, надо любить и размножаться. А вот когда совсем станет тесно, шагнуть будет некуда, сюда глянул – человек, обернулся – еще один, и целая масса людей, тогда и война потеряет смысл.
– Да ладно, думаю, вот у тебя толпа фанатов. Ты на сцене крутишься, в микрофон орешь, а в толпе, знаешь, до чего нервно. Один двинул, второй задел, тут не устоишь, в драку влезешь, отвечаю.
– Любить и размножаться, любить и размножаться, – повторял Карлитос, – до самого победного конца. Любовь, она тоже, как война. Две стороны, две идеологии, только разница есть, чуешь, друг. Разница, говорю, есть – любовь не разрушает, а возвеличивает, делает человека посредственного – настоящим.
И слово «настоящим» Карлитос повторил несколько раз.
– Началось, – хихикнула Мира, – запахло пафосом и страстью. Не ругайтесь, мальчики. Подскажите лучше, как вылечить зубик.
Мы посмеялись, и решили поговорить о чем-то другом. Карлитос развел руками, «так уж вышло» сказал и добавил – не обижайся, мне интересно размышлять с тобой.
Карлитос говорил спокойно, ровным хорошим голосом. На сцене он был другим – вертел стойку, обливался водой, бросал зрителям то концертные футболки, то шнурки, то фенечки.
Я не знал, есть ли правда в его словах. Ну, то есть нужна ли армия – раньше об этом не думал. Да и сейчас, если честно, не хотел забивать голову. Отслужил, как поется в дембельской песне, и Бог с тобой.
В туалете, пока мыл руки, подошел ко мне бородатый, тот самый, из компании бывших приятелей.
– Там пацаны, кореша твои, тему предлагают. Ты ж типа служил, да?
– Ну, типа, – согласился я.
– Борзый, чо ли? Не борзей, с миром я.
– Хотел-то чего?
– Короче, нам в команду нужны серьезные ребята, кто не очканет в ответственный момент. Рукастые, с головой, усек, да? Настоящие такие пацаны.
Бородатый разминал кисти, хрустел пальцами. Я не видел его раньше. Может, сбрей бороду, получилось бы узнать. Скорее всего, на районе он был чужим.
– Задача простая – выезжаешь на небольшие переговоры. Говорить не нужно, не кипишуй, у нас для этого есть люди. Будешь стоять ровно, и если все по мазе, может, и не придется вообще ничего делать.
– Камбэк в девяностые?
– Сечешь, фраер.
– Жаргончик у тебя, конечно.
Бородатый улыбнулся. От прежнего бандюгана ничего не осталось.
– Ты подумай, вот визитка.
– У меня есть номера.
– Нет, ты возьми, – и он всучил мне карточку. Я прочитал «Компания Батальон. Защита ваших рубежей».
Стало смешно, сколько их там, в батальоне. Опасные, должны быть, ребята.
Мира говорила о стихах Анашевича, о том, какой волшебный этот Анашевич и как бы хотелось живьем услышать его чтение. Карлитос, далекий от современной поэзии, но уважающий слово, кажется, записывал в блокнот фамилию поэта, а Витек рванул ко мне.
– Чего он хотел? Он что-то говорил?
– Кто?
– Ну, тот, с бородой. Ты с ним разговаривал?
– Нет, – соврал, – с какой стати.
– Фуух, – кивнул Витек, – я говорю, лучше не связываться.
Когда Мира прочитала «Собаку Павлова», успокоила на время зуб таблеткой пенталгина, когда пиво кончилось и Карлитос все-таки зарядил на гитаре песню про хипстеров, мы посидели еще немного, потрещали за правильную жизнь и решили собираться.
– Все ко мне! Будем петь!
– А пить? – с надеждой спросил Витек.
– Нет уж, без меня, Карлитос, – ответила Мира, – мне нужно домой, я обещала любимому.
– Мира!
– Нет-нет-нет! К тому же у меня зубик, – приложила к щеке ладонь и, надув красивые спелые губы, она добавила «бо-бо».
Я кивнул пацанам, прощаясь, и бородатый отдал что-то вроде воинского приветствия. Остальные держались ровно, смотрели, как ужратый Витек просит бармена записать на счет бутылку «Жатецкого гуся».
– У меня «петух» оставался, погнали.
Проводив Миру до такси, мы отправились за продолжением к Карлитосу. Он жил в соседнем доме, сталинской пятиэтажке, и пока шли, без конца говорил: «Вот Сталин, вот, что вы думаете… Сталин то, Сталин это…» После рокер ополоскал всю нынешнюю политическую элиту и, кажется, снова решил вернуться к армейской теме, но вовремя угомонился.
– Забыли, – сказал, – так уж вышло.
Не знаю, зачем я поперся, в самом деле, но Витек звал, а Карлитос настаивал. Нехорошо отказывать, подумал, к тому же других вариантов не появилось.
Тогда-то и потянуло рокера к великим делам.
Распив порядочно, убившись до нужного героического толка, когда любая дорога – известна, любая проблема – решаема, и только одна задача – сохранить, сохранить еще чуть-чуть это великое состояние свободы и храбрости, Карлитос предложил раскрасить танк.
– Тот самый танк? У редакции?
– Тот самый танк.
– Зачем это, я не понимаю.
– Не удивительно, друг, что ты не понимаешь. Нет, на самом деле, ты, конечно, все понимаешь, то есть тебе может казаться эта идея самой ужасной, ну, что-то вроде треш-выходки уличного музыканта. Но на самом деле, на самом деле, – протянул Карлитос, бахнул для чистоты мысли, – ты хочешь этого, просто дрянная служба выела весь твой мозг. И наверняка раньше ты был иным, все-таки Витек твой друг, а Витек – мой друг… Ну, ты понимаешь, друзья моих друзей, как же так… Витек?
– А?
– Пойдем красить танк?
– Пойдем, а зачем?
– Вот я тебе объясню, а заодно и твоему другу. Потому что пока я не пойму, что он – настоящий, не подделка там, знаешь, я другом его не назову.
– Он настоящий, отвечаю. Но зачем нам красить танк, а?
– Да затем, друг. Затем, что танк… вот, что для тебя танк?
– Танк и танк, – ответил Витек, – а есть еще бухло?
– Что такое танк? – спросил меня Карлитос.
Я налил Витьку и сам выпил, и стало проще говорить правду. Точнее, говорить так: не лезть в душу, чтобы понравиться, говорить то, что думаешь. Да и к каким хренам я должен перед ним выкаблучиваться. Ну, музыкант, подумаешь, известный человек, а что дальше. Танк он собрался красить.
– Танк, – говорю, – ну, как тебе сказать, мощное оружие, однозначно, танкисты все, знаешь, как втухают, туда коренастых берут, тебя бы не взяли, у тебя рост большой. Это символ победы, если ты про памятник, знак героизма что ли. Ты вот знаешь, – хотел я увлечь рокера, – Т-34…
– Ой-ей-ей… понеслось, поехало, боги мои боги, что вы сделали с этим человеком.
Говорил он как герой одной дешевой пьесы, которую я очень любил, а Мира не могла терпеть.
– Не может, – кричал Карлитос, – не может быть символом победы и героизма то, что несет в себе идею разрушения, понимаешь? Ты не понимаешь. Но ты представь, хоть на секунду представь, сколько людей погибло от одного этого танка. Б-дыщ, и нет никого. Понимаешь?
Он кричал чисто, протяжно, словно пел. Витек кивал, смотрел то на меня, то на Карлитоса и, казалось, совсем не понимал, что здесь, о чем говорим и с чего нам сдался какой-то танк.
– Пацаны, пацаны, – заголосил Витя, – пацаны, не надо. Давайте бахнем.
– Бахнем, как выполним миссию. А это, друг, – сказал мне Карлитос, – это реальная миссия.
– Раскрасить танк?
– Растоптать, обесчестить орудие убийства. Посмеяться над символом, как ты там сказал, символом, да?
– Ну что-то вроде.
– Нужно идти прямо сейчас, я знаю, ты пойдешь. Потому что ты – настоящий. Я много людей встречал, да ты, если б знал, как я барыжил на автовокзале, еще семь лет назад, когда не было Карлитоса… ты знаешь, друг, кого я там только не видел. Так вот, ты – настоящий.
Я не хотел быть настоящим, точнее, таким настоящим, каким пытался увидеть меня Карлитос. Но зачем-то же я спросил, где мы возьмем краску.
– Краска у меня есть, Бог ты мой, где возьмем краску. Этого добра…
Рокер потянулся к кухонной антресоли и достал дорожную сумку с баллончиками. – Я же еще уличный художник, знаете ли. Тут все цвета. Зеленый вот, желтый… нет, желтый – дурацкий цвет, я думаю, выберем розовый.
– Витек, тебе нравится розовый?
– Нет, – промычал Витя, пьяный и довольный.
– Для танка!
– Тогда нравится. А зачем нам красить танк, не пойму.
– Забей, просто пойдем, и все.
Мы курили и пили, Карлитос играл и голосил, как рота солдат перед отправкой на боевые рубежи. Мы искали ключи, Витя ныл и жаловался – вроде только-только поменял дверной замок, потому что старый – совсем уж состарился, и ключ стал проворачиваться, и все такое остатки, а ключа нигде не было, и Витя совсем раскис, и я вылил ему «петуха», ядреной коньячной настойки.
Пока мы искали ключи на улице, у подъезда, а Карлитос разбирался с настырной соседкой, которая, по словам музыканта, разрушает силу искусства, я все думал, как же так, почему этот Карлитос везде ищет какую-то угрозу. Разве так он устроен, разве впрямь боится, что однажды кто-нибудь уничтожит, например, его музыку. Что даже мнимой угрозы не должно быть – ни одного танка, который уже бессилен, ни одной соседки, твердящей: музыка в ночи – это хулиганство.
Неужели смысл художника – расчищать свой путь от грязи, а не преображать эту грязь. Самому создавать дорогу, а не бороться с ветряными мельницами. К чему раскапывать траншеи и при этом засыпать окопы той же грязью, которую только-только вычистил.
– Карлитос, я сегодня у тебя ночую.
– Да без проблем, – отрезал Карлитос, – на вот, сумку. Осторожней только, краска. Пошлите-пошлите, времени совсем нет.
– Слышишь, я потерял ключи, дружище, послушай же ты, я потерял ключи. Я сегодня переночую у тебя, ладно? А завтра я найду, мне кажется, я обронил их в баре.
Но Карлитос не слышал. Может, и слышал, конечно, потому что Витя не замолкал, и повторял: ключи-ключи. Но, в конце концов, Карлитос заявил:
– Либо ты идешь, либо ночуешь на улице.
И Витя выбрал – идти, сражать этот ненавистный всем, старый забытый танк.
Не знаю, зачем только шел – я. Мне бы приехать домой, лечь уже и отсыпаться, потому что завтра наверняка появятся дела, ведь надо искать работу, надо устраивать свою жизнь после армии, надо, в конце концов, привыкать как-то к прежнему распорядку, желательно мирному, потому что насытила до предела и годовая камуфляжная суета и былой гражданский круговорот.
Перемен хотелось. И спокойствия. И понимания – все не зря, не зря.
А Карлитос предупреждал, пока шли.
– Вы должны понять одно. Само собой, нас могут забрать мусора, даже если не сейчас, то потом. Они, суки, проворные твари, достанут из любого подполья. Но, помните, друзья мои, любимые, мы совершаем великое дело.
Как-то в армии комроты отправил нас, провинившихся за самовольный перекур солдат, начищать колеса огромных КаМАЗов. То есть, скорее всего, КаМАЗы эти были вполне обычных размеров, но величие их перед нами, никчемной затравленной солдатней, удивляло. Так вот, комроты говорил что-то похожее, будто важная задача – придать блеск и чистоту опоре и основе наших защитных бронемашин.
Но не было никакой брони у этих долбанных КаМАЗов.
И будь возможность, каждый из солдат выцарапал бы на двери или штампанул на том же колесе что-то вроде: «ДМБ-14» или «Армавир – навсегда».
И кто-то даже достал самодельную заточку, без которой передвигаться по части – почти смерть, и стал царапать, и вот появился зародыш буквы. Но нет, никак нет, ни в коем случае.
Не потому что – страшно, что пришлось бы, в случае командирской облавы, умирать в нарядах или вовсе – не приведи Бог – попасть на вахту за причинение ущерба госсобственности. Никто, ни один солдат, самый зашуганный или борзый, старый, молодой, самый обычный или мазаный капитанскими звездами – не мог потревожить святую воинскую мощь.
И я не мог.
– Я не могу, – говорю, – ребячество какое-то.
Танк, вытянув пушку, смотрел, беззащитный, как довольный Карлитос достает баллончик. Могло показаться, сам танк не против и даже рад подобной забаве. Стоял безропотно на мертвых гусеницах, и ждал. Хоть кто-то, по крайней мере, заметил его старый, обшарпанный вид. Танк, забывший, что вообще такое запах краски, вырванный словно с поля боя, принявший участь – напоминать, но потерявший это внимание, ждал, и вот дождался. Подумаешь, розовый цвет. Какая разница.
– Чего ты не можешь, – грызнул Карлитос, – тебе что, слабо?
Он бросил мне баллончик, я машинально поймал. Стоял, как дурак, не зная, что делать.
– Да ладно, веселуха же, – радовался Витек, распыляя вовсю наполнитель.
– Витек, погнали отсюда. Переночуешь у меня, пошли.
– А как же танк? Смотри, – и Витя оставил мощную розовую полосу, бабий отпечаток на мужественно ржавом панцире танка.
– Что, танк? Что, танк?! – не выдержал я.
Карлитос оглянулся, Витя замолк, и все они ждали, что я скажу. Но нечего было говорить, я швырнул баллон в сумку.
– Харе уже, честное слово.
Я мчал, как трус, сдавленный обидой, растерянный. Как же так, думал, правильно ли сделал, мог ли сделать иначе. Я бежал от новых друзей, от другого Витька, от мутного Бородатого бандюгана, от легких денег и правильной жизни. Все – и великое дело, и борьба за справедливость, вопросы мира и совести, правды и смысла – гнались за мной, а я бежал, бежал, бежал.
Оставив перекресток, обернулся. Появилась откуда-то Мира, он била в бок бесстрашного Карлитоса, тыкала в экран айфона, кричала: «Смотри, думаешь, я не узнаю, где ты? Думаешь, я такая дура, чтобы отпускать тебя одного!»
Карлитос собирал сумку, Витя сидел на бордюре и курил.
А я бежал и бежал. Куда бежать, куда теперь.
Когда прозвенел телефон и я услышал голос Кирюхи, я понял – не нужно никуда бежать. В самом деле, какой к чертям танк – я же собирался набрать ему.
– Кирюха, братан, ты как?
– Да паршиво, если честно…
Боже мой, как я был счастлив. Как счастлив я был.
2015