Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2015
Рафаэль Мовсесян родился в 1987 году в Ереване в семье
архитектора-строителя. В 2010 году окончил Московский государственный
лингвистический университет (иняз) по двум специальностям – юрист и переводчик,
в 2014-м – ВЛК при Литературном институте им.
Горького. В 2015 году поступил в аспирантуру Российско-Армянского (Славянского)
университета (Ереван) по специальности «Русская литература». Публиковался в
журналах «Арион», «Радуга», «Литературная Армения» и др. Победитель Всероссийского
поэтического конкурса им. Николая Рубцова (2009), финалист поэтического
Гала-турнира «Пушкин в Британии» (Лондон, 2013). Живет в Ереване, работает
репетитором. В «Волге» публиковались
стихи (2013, №9-10).
1.
По этой
дороге я не шел почти пятнадцать лет. Выходишь из метро – и в горку по тротуару
до самого парка, затем по парку и, наконец, налево. Я все помнил. Помнил очень
отчетливо, задыхался. В висках стучало. Воля раскололась напополам. Я жаждал
как можно скорее дойти и вместе с тем – убежать прочь и никогда не вспоминать
об этом месте.
Было
уже темно, и все вокруг казалось ненастоящим. Два раза я останавливался и
смотрел на свои ладони, сжимая и разжимая пальцы. Да, это я. Тот самый, с
которым происходило все то, что происходило. Я зашагал быстрее, почти бежал.
Августейшая
луна не спускала с меня глаз. Где-то залаял пес. Жизнь скрывалась поблизости и
угадывала мое присутствие, так же как и я – ее.
Раньше
в этом парке не было каруселей. Все изменилось.
Я остановился
возле небольшого фонтанчика и сделал несколько глотков. Затем набрал в ладонь
немного воды и провел по лицу.
Теперь
и парк позади. Еще сто шагов, и вот я стою перед входом в тот самый подъезд.
Кажется, я считал ступени, этажи и в конце концов набросился на мертвецки белую
дверь. Страх пропал. Ни о чем не думая, я принялся стучать – сначала негромко,
затем – все сильнее и сильнее. Я замер и прислушался. Слабый голос несколько
раз повторил: «иду!». Через минуту раздался грохот поворачивающегося замка.
Дверь отворилась, и тогда возвратился страх.
Старушка,
щуря глаза, уставилась на меня и спросила: «Кто это?»
И вдруг
пришло осознание того, чего же я так боялся – увидеть ее настолько
изменившейся, настолько старой.
Когда-то
один знакомый рассказал мне историю о том, как они с друзьями в третьем классе
бросили на раненую крысу огромный камень. И каждый из них знал, что там, под
камнем, она мертва, но никто не осмеливался сдвинуть булыжник с места из страха
увидеть, насколько крыса изуродована. Ведь мальчики знали: это сделали они.
Пятнадцать
лет, на протяжении которых я не звонил и не писал, показались мне этим самым
камнем.
– Кто
это? – повторила старушка, придерживая одной рукою дверь, другою – дверной
косяк.
– Это
я, бабушка!
Собственный
голос показался мне неуклюжим и чужим.
– А,
да. Заходи.
Пожилая
женщина стала медленно разворачиваться и направилась в сторону гостиной. Много
раз проигрывая в голове нашу встречу, я никогда не мог представить такой
обыденности в ее голосе, когда она увидит меня.
Каждый
шаг давался бабушке с большим трудом – нижняя часть ее тела сильно располнела.
Она села на стул возле стола.
– Как
ты, Давид? Почему так давно не приходил?
–
Бабушка, я не Давид. Я – Тигран!
Она
очень плохо слышала, поэтому я повторил еще раз, но громче. Старушка
раздраженно причмокнула губами и на мгновение наклонила голову.
– Уф!
Не выдумывай. Как ты, Давид?
–
Бабушка, я не Давид! Я – Тигран! Твой внук! – я почти кричал и с трудом
сдерживался, чтобы голос не сорвался.
– Мой
внук?
– Да!
Да!
– Как?
Мой Тигран?
– Да!
Бабушка
повернулась и, направив толстый указательный палец на стену, дрожащим голосом
спросила:
– Вот
этот вот мой Тигран?
На
фотографии мне было пять или шесть лет. Что-то как будто со всей силы ударило
меня, и я начал падать в бездонную пропасть, откуда не слышны никакие в мире
звуки, кроме одного единственного вопроса – «вот этот вот мой Тигран?».
– Да!
Да! Твой Тигран!
2.
Бабушка
не слышала вопросов. Она спрашивала сама, а я отвечал. Рассказывал о том, что
давно окончил университет и работаю. По выходным хожу в бассейн. Нет, еще не
женился. Только прилетел, оставил чемодан у друга и сразу же пришел к ней.
– Как
давно я тебя не видела… А знаешь, я сегодня ночью уже умирать собиралась. Мне
так плохо было. А тут ты пришел…
– Бабушка,
как ты сейчас себя чувствуешь?
– Что?
–
Сейчас хорошо себя чувствуешь?
– Да,
хорошо… Ты мой шладкий!
Она
называла меня так, сколько я помнил себя, непременно используя букву «ш» вместо
«с», и при этом бабушка начинала широко улыбаться, наклонялась вперед и нежно
опускала свои ладони на мои.
Она
говорила, как сильно любит меня, как сильно скучала, как перечитывала письмо,
которое я написал ей десять тысяч лет назад и о котором не помнил. Вспоминала
случаи из моего детства. А я сидел и мечтал о том, чтобы она обвинила меня –
что забыл ее, что облысел, что не женился. Хоть в чем-нибудь. Но из ее уст
лилась бесконечная любовь, которая выкручивала суставы, обволакивала горло.
Господи,
что происходит? Кто я и кто эта старая женщина, сидящая напротив?
И вот
она встает со стула, чтобы принести какие-то мои игрушки и то самое проклятое
письмо, которое она перечитывает каждый вечер перед сном. Письмо, в котором у
нее есть любимые отрывки.
«Я
похоронила папу, маму и пять моих старших братьев и сестер. Я одна теперь
осталась». Как же может так оказаться, что человек, которому девяносто лет,
когда-то был в семье самым младшим? Как же может так оказаться, что эта
старушка с обвисшим лицом и такими грустными глазами когда-то училась ходить,
меняла зубы, играла с куклами? Я снова посмотрел на свои ладони и на несколько
секунд вышел в коридор, чтобы увидеть себя в зеркале.
– Слава
Богу, соседи иногда помогают: в магазин ходят, мусор выносят. А у меня так ноги
опухают и болят. И сердцем плохо. Сегодня я уже помирать собиралась, а ты
пришел, мой шладкий! А знаешь, я еще поживу! Нет, не хочу умирать! Поживу еще!
Так она
несколько раз начинала говорить о том, как ей плохо, и о том, как смерть
приближается, но всякий раз заканчивала тем, что «не хочет умирать, еще
поживет».
В
душной комнате у меня кружилась голова, хотелось на свежий воздух. Я сказал
бабушке, что буду заходить к ней каждый день. Она не отпускала меня, боялась,
что или я больше не приду, или она умрет. Умоляла посидеть еще полчаса, и я
остался. Та сила, которая неудержимо влекла меня сюда, теперь выталкивала
наружу – уйти, уйти. Через двадцать пять минут я сказал, что должен уходить.
3.
Армянский
день клонился к полудню и обещал быть очень жарким. Ноги вновь вели меня по
заветной дороге из метро. Я внимательно рассматривал облицованные туфом
пятиэтажные здания, вглядывался в лица прохожих, думал о пожилой женщине,
нетерпеливо ожидавшей меня в крошечной однокомнатной квартире.
В
магазине продавец сложил в два больших пакета фрукты, овощи, гречку, макароны,
хлеб. Оказавшись на нужном этаже, я поставил продукты на пол и начал стучать.
Приблизительно через пять минут, когда стук был уже такой силы, что свою дверь
приоткрыл даже сосед, наконец послышался тихий и измученный голос – «иду!».
– Бабушка,
в какую поликлинику ты ходишь?
– Я уже
давно не была. В восьмую. Тебе зачем?
– Хочу
поговорить с твоим врачом.
–
Слушай, зачем тебе?
– Хочу
забрать тебя с собой в Москву.
– Что?
– Я
спрашиваю, хочешь со мной в Москву поехать?
– В
Москву? Ну, как ты себе это представляешь? Я тебе буду обузой.
– Ну,
прекрати! Я поговорю с врачом, посмотрим, что скажет. Как зовут врача?
Я взял
такси. Те пять минут, что мы ехали, водитель без конца рассказывал о своем
сыне, который этим летом поступил в университет на бюджетное место. Я кивал и
думал о том, насколько изменится моя жизнь, когда мы с бабушкой приземлимся в
Шереметьево.
В
ожидании лифта я рассеянно оглядывал обшарпанные светло-зеленые стены первого
этажа поликлиники. Рядом кто-то говорил по-русски. Сдавшись, я направился к
лестницам и, отсчитывая ступеньки, поднялся на пятый этаж.
Врачом
оказалась молодая женщина. Когда я, постучав в открытую дверь, вошел в кабинет,
она со скучающим видом заполняла какой-то бланк. Я остановился возле высоких
белых медицинских весов и, поздоровавшись, представился.
Кажется,
доктор обрадовалась внезапной возможности пообщаться с человеком, который не
пришел жаловаться на жизнь и здоровье. Она хорошо помнила мою бабушку и
сказала, что в последний раз та была у нее около года назад.
– Я
хочу увезти ее с собой в Москву. Я пришел, чтобы узнать ваше мнение. Она сможет
выдержать переезд или нет?
–
Нет-нет, это совершенно точно невозможно. Даже год назад это было бы
невозможно. А сейчас она совершенно точно не в лучшем состоянии, чем тогда. Она
просто не перенесет переезд – ни на самолете, ни на автобусе. Это будет
непосильно для ее организма. Совершенно точно!
– Может
быть, можно провести какое-нибудь лечение, после которого…
– Нет.
Забудьте об этом.
– Вы
уверены?
–
Да-да. Совершенно уверена.
4.
Покончив
к вечеру с делами, я сел в такси и назвал адрес. И вот снова стою перед входом
на мою Голгофу. Я постучал, и через некоторое время мне отворили.
Я нещадно ругал себя за то, что не
сдержался и заранее сказал о том, что заберу ее с собой. Как она теперь
воспримет то, что ничего не получится? Целый день бабушка лелеяла эту мысль, в
считанные секунды связавшую одиночество по рукам и ногам. Я сказал, что доктор
настоятельно рекомендовала никуда не уезжать, и, к моему удивлению, сидящая
напротив седая старушка спокойно восприняла эту новость. Она быстро сменила
тему разговора, а я глядел на нее и все думал, почему на этом лице не
отразилась даже капелька сожаления.
Кому это было нужнее? Мне, чтобы избавиться от
чувства вины, или ей, чтобы избавиться от чувства одиночества? И для кого же из
нас на самом деле я хотел это сделать? Мною было выдумано слово «долг», которое
закрасило собою слово «искупление». Ничего не вышло, и я в который раз
посмотрел на свои ладони.
–
Прости меня! – громко произнес я, перебивая бабушку.
Она
замолчала и удивленно уставилась на меня.
–
Прости меня! – повторил я и заплакал.
Казалось,
этот человек действительно не понимает, за что я извиняюсь.
– Все
хорошо, Тигран джан. Все хорошо.
Я не
понял, что означало это «все хорошо», но успокоился, а затем закрыл этот
короткий диалог на ключ в черную шкатулку, чтобы иногда по ночам приоткрывать
на несколько минут крышку и стыдиться себя.
В этот
вечер бабушка очень много рассказывала о новостях из газет. В толстых папках
она хранила сотни вырезанных статей. Электроэнергия дорожает, в продуктах
вредные вещества, на границе стреляют. Всем ее миром были воспоминания, а эти
статьи – робкой интуитивной попыткой ворваться в настоящее или хотя бы – зацепиться
за его краешек. Я вспомнил, как сам в детстве вырезал картинки из газет и
журналов, а потом подумал, что нет никакого «сейчас». Бабушка живет прошлым, я
– будущим. На самом деле нас разделяют по меньшей мере тридцать-сорок лет, и
каждый из нас разговаривает сам с собой.
Я
внимательно смотрел на бабушкины морщины, растрепанные волосы, шевелящиеся
губы. Существует ли эта старушка на самом деле? Существует ли то, что в скором
времени исчезнет? Я старался запомнить каждое ее слово, каждый жест.
Бабушка
попросила меня остаться на ночь, но это было выше моих сил, и тогда я начал
сбивчиво врать о каких-то делах и почти выбежал из квартиры, обещая вернуться
следующим утром.
5.
Я
поставил пакеты с продуктами на пол и начал стучать в дверь. На этот раз бабушка
не отвечала особенно долго. Прошло около десяти минут, и я почувствовал, что
ладони и кулаки уже болят. За дверью кто-то громко застонал. Я продолжал
колотить, и спустя некоторое время из нескольких едва слышимых бабушкиных фраз
понял, что она не может встать со стула.
Я
попросил соседей позвонить в службу спасения, и через четверть часа помощь
подоспела. Я снова и снова кричал бабушке, что скоро через окно в квартиру
войдет спасатель.
–
Только бы она не испугалась, – повторял я вполголоса самому себе.
Когда
открылась дверь и я шагнул вовнутрь, то увидел перед собой пожилую женщину,
сидящую на стуле в проходе между гостиной и коридором. Она плакала. От
бессилия. Одна ее рука держалась за спинку стула, а другая безвольно лежала на
коленях. Оказалось, что бабушка пыталась добраться до двери, сантиметр за
сантиметром толкая вперед себя и стул, на котором сидела. В конце концов она
застряла, когда ножка стула зацепилась за разорванный линолеум.
– Какой
позор, – выдавила из себя бабушка, когда мы остались вдвоем. – Когда я была
молодой, меня называли царственной. Посмотри теперь на меня. Что осталось от
этой царственной?
Она
горько улыбнулась, зажав губы в длинную дугу, а я молчал, потому что мне нечего
было сказать.
Впервые
за все эти дни я зашел на кухню . Муравьи
всего мира маршировали по столу, умывальнику и всем остальным предметам.
Положив продукты в холодильник, я вернулся в гостиную и внимательно оглядел ее.
Оказалось, что и здесь достаточно много насекомых, которых я почему-то раньше
не замечал.
Бабушка
стеклянными глазами смотрела в одну точку на стене.
– О чем
ты думаешь? – спросил я.
Она не
расслышала.
Вместо
крови по ее венам текли воспоминания.
Я
пообещал бабушке нанять сиделку и вышел на улицу в поисках места, где можно
сделать дубликат ключей.
Когда я
вернулся, бабушка по-прежнему лежала на кровати. Она не спала. Я помыл персики,
груши и принес их в гостиную в большой тарелке.
– Я
сделал три дубликата ключей. Оригинал останется у тебя, один дубликат я заберу
с собой в Москву, второй отдам соседям, а третий – сиделке.
– А кто
будет сиделкой? Придет, что будет здесь делать?
– Она
будет во всем помогать тебе: будет готовить еду, стирать, убираться в доме,
ходить в магазин, приносить тебе газеты. Мой друг найдет для тебя хорошую сиделку.
Он обещал, что завтра днем она уже будет здесь. Врач тоже приедет, осмотрит
тебя, назначит лечение. Я буду все оплачивать. Не переживай за это.
– А ты
ведь завтра улетаешь?
– Да,
завтра в час дня.
–
Останешься сегодня на ночь?
– Нет,
бабушка, нет. Извини. Не могу. У меня еще дела. Я приеду завтра рано утром.
Я уже
начал придумывать, что говорить, если
она спросит о том, какие именно у меня дела, но она не спросила.
Я
просидел с бабушкой ровно до полуночи, потом поцеловал ее, чтобы уйти, однако в
последний момент передумал и остался.
– А как
же твои дела?
– Я все
отменил.
6.
Она
храпела точно так же, как и много лет назад, когда я был еще совсем маленьким,
и боялся этого звука, а по утрам просил бабушку «больше не делать льва».
Я лежал
на спине, а на потолке рождались, растягивались, сокращались и умирали тени,
появлявшиеся из-за света автомобильных фар на улице. Машина времени перенесла
меня в прошлое и оставила там. Бессонница казалась то ли мучением, то ли
счастьем. Вдруг я почувствовал, что носом у меня пошла кровь. В первую секунду
хотел было повиноваться рефлексу и запрокинуть голову назад, но решил оставить
все как есть. Кровь стекала по моим щекам и скулам, а я улыбался. В последний
раз такое случалось в этой самой квартире, когда мне было лет пять или шесть. Я
хорошо это помнил. Тогда от неприятного ощущения текущей по лицу крови я даже
проснулся, но был настолько сонным, что поленился встать или позвать маму и
снова уснул.
Через
какое-то время, когда кровь перестала течь, я все же поднялся с кровати, пошел
в ванную, тщательно умылся холодной водой и, взяв в руку большой коричневый
кусок хозяйственного мыла, постирал наволочку.
Когда
комната стала заполняться предутренним светом, я встал с постели, оделся и сел
на стул в нескольких шагах от кровати, где спала бабушка. Она была так красива
в своей старости, и мне ужасно захотелось поцеловать ее. Бабушка проснулась без
двадцати девять и улыбнулась, увидев меня.
Затем
было долгое прощание. Я оставил денег, написал в ее блокноте телефон моего друга,
который после обеда должен приехать вместе с сиделкой, сказал, чтобы она ни о
чем не переживала, что люблю ее и что мы с ней обязательно увидимся следующим
летом, когда я снова буду в Ереване. И вновь мне в одно и то же время хотелось
и убежать, и остаться. И я сходил с ума от этого. Вот они – мои ладони. Я опять
смотрю на них. Все, что я делаю и не делаю, все – этими вот руками, которые
сейчас с безразличием глядят на меня в ответ.
7.
Я
солгал, когда сказал, что мы увидимся следующим летом. Я чувствовал, почти
знал, что это наша последняя встреча, но отгонял от себя подобную мысль на
расстояние выстрела.
Через
два дня позвонил друг и сказал, что бабушка умерла. Вернувшаяся из магазина
сиделка была первой, кто увидел ее смерть. В страхе девушка выбежала из
квартиры, оставив дверь распахнутой.
И мне
все представляется, как она бежит прочь от мертвой квартиры, мертвого дома,
мертвого города и не может остановиться.
Ереван, июнь