Публикация, примечания Татьяны Нешумовой
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2015
Бернер Николай Федорович (псевдонимы: Николай Божидар, Божидар и Дир, Nikolas Berner, Ф. Николаев; 1890–1969) – поэт, автор рецензий на поэтические сборники. Родился в Киеве, учился в киевской гимназии вместе с Александром Вертинским, затем в Московском университете на юридическом факультете. Поэтическим учителем своим считал В.Я. Брюсова. Автор книг стихов «Одиннадцать» (М., 1915), «Осень мира» (Киев, 1922), «След на камне» (1952, Зальцбург). С 1912 печатался на страницах альманаха «Жатва», журнала «Путь», сборника «Песни жатвы», в 1920-е – в московских неподцензурных машинописных журнале «Гермес» и альманахах «Мнемозина» и «Гиперборей». В 1925 был арестован, пять лет отбывал срок на Соловках. После заключения сослан в Брянск. В 1934 году – в Воронеже. Во время Великой Отечественной войны попал в лагерь для перемещенных лиц в Зальцбурге, потом жил в Мюнхене, позже во Франции, где и умер в доме для престарелых. Подробнее см. о нем: Устинов А. Две жизни Николая Бернера – Лица: Биографический альманах. Вып. 9. СПб., 2002. С. 5–64.
Публикуется по: РГАЛИ. Ф. 1346. Оп. 2. Ед. хр. 10.
Подборка стихотворений (машинопись с правкой и рукописи) сопровождается заметкой неустановленного лица: «До революции 1917 года Николай Бернер был весьма видным поэтом на Украине. Особенно хорошо были известны его стихи в Киеве в 1910–1916 годах. Печатался в “Киевской мысли”, а также во многих журналах.
За антисоветский характер своих стихов Ник. Бернер в 1927 году был сослан на Соловки, где находился до 1931 года.
Стихи “1854 год на Соловках”, “Десять лет”, “Горькому” и другие написаны в Соловках. В этих стихах полностью сказались мысли, настроения, мировоззренческие сдвиги, связанные с пребыванием в ссылке».
1854 год на Соловках
Поэма
Пролог
Первая нежная зелень.
Вскрытое море. Июль.
Вечер кремля канителен
От разгулявшихся пуль.
Выброшен с башни старинной
К бою растущему флаг.
Вечер акафистом длинным
Льется в тускнеющий мрак.
С моря угроза нависла,
Давит соборная тьма.
Глохнет и путает числа
Узник, сходящий с ума.
Тлеет кромешное лето.
Глух севастопольский год.
Что это – сполохи света
В крутени черных высот?
Что это – сноп ли надежды?
Воздуха-солнца глоток?
Пыткой смеженные вежды
Приподымает восток.
Глава I
Свой подвиг пастыря творя,
Заядлым фанатизмом страшен,
Во имя бога и царя
Метал ты ядра с древних башен.
Ты Соловки оборонял
От бомб английского фрегата,
Ты в сердце узника-солдата
Надежду вольности ронял.
Ты с арестантов кандалы
Снимал для стойкой обороны,
Чтоб узник, волей обольщенный,
К престолу возносил хвалы.
Спаситель древнего гнезда
Наград высоких удостоен,
Но тот, кого гнала нужда
Щитом стать крепостных пробоин,
Убогий пасынок судьбы,
Хотя бы гренадер Сергеев,
Жизнь отдающий, не жалея,
Жестокосердию борьбы.
Простой[1] мужик земли Рязанской,
Он службы царской тягло нес,
Замученный[2] учебой пес,
Колодник[3] веры христианской.
Не чая света на пути,
Он убегает в топь Сибири,
Бедняк, взыскующий о мире,
Которого не обрести.
Таких, как он – ах, легионы –
Безвестных париев земли,
Невзгоды их, лишенья, стоны
В пластах гранита залегли.
Кто слушает века – услышит,
Как вросший в землю монастырь
Костями засадил пустырь,
Тысячеустным воплем дышит.
Глава 2
Кандальный стук. Дозор охраны
Который год.
И сумрачный, и бездыханный,
И гулкий свод.
Часы и дни все та же дума
Одна в душе:
Вдруг угадать наличье шума,
Исход во тьме.
Но звуков нет – о них восплачет
Не раз душа.
Передрассветный блик маячит,
Уснуть спеша.
Исчезнет он и распадется,
Надежды знак.
Неровным, грозным пульсом бьется
Темничный мрак.
Глотает каменную плесень
Заложник лет.
Его пытливым взорам тесен
Огромный свет.
Он строил мир, как математик,
Из строгих числ.
Но отомстил ему фанатик
И русский смысл.
За то, что не коснел в застое,
За дар борца,
За то, что подрывал устои –
Кусок свинца.
Из-за угла удар смертельный
Задумал шпик.
На нем – след раны огнестрельный
Рубцы от пик.
На камень подземелья брошен,
Не умер он.
Ему, полуживому, тошен
Бесславный трон.
Недаром в нем – тоска звучала,
Как в ночь набат.
Недаром к пропасти примчала
Волна утрат.
Он – крепостной России странник
В людском аду…
Не странник Он, нет, Он – избранник
На череду!…
Час недалек. Так. Жребий вынут,
И дрогнул свод.
Вот он из пасти тленья кинут
В водоворот.
Он с башни озирает море,
И кремль, и вал.
С собой самим в бессрочном споре
Седым он стал.
И вдруг пальбою ошарашен –
Недобрый знак.
Он отступил – вздымают с башен
Трехцветный флаг.
Залогом страдного бесправья,
Веков тюрьмы
Трехцветный флаг самодержавья
Взнесен из тьмы.
Как долгожданная свобода
Затем пришла,
Чтоб ринулся борец народа
В защиту зла.
Разгневан Он. Он озабочен,
Но жребий пал:
Клинком страдания отточен
Девятый вал.
Глава 4[4]
Гром победы раздавайся,
Веселися, храбрый росс.
Пальба растет ежеминутно.
Упала бомба у ворот
Прядильной башни. «Стройся, взвод!»
Была команда. Час попутный.
И только взор подъемлет мутный
Один безумец в жуть высот.
Так вот она, святая слава,
Где искажен природы лик!
Он видит: бесноватых лава,
Кровавый меч – собрат владык.
Он видит: духовник Варнава
Крест подымает, лют и дик.
И над людским столпотвореньем
Ход крестный возрастает пеньем,
Святой водой кропится штык.
Кто возглашает: «Стойте, братья!»
Там узник – молнией заклятья
Над толпами кремля возник.
Как лист, обугленный пожаром,
Он пулей сбит. Но вот рука –
Рука соседа-старика
Его приподымает. В старом
Солдате – в дряблой той руке,
Посул горячечной тоске.
В мозолистой руке солдата
Успокоительнейший дар.
Смертельным зноем горло сжато.
В сухой груди жестокий жар.
Вот залпы с дальнего фрегата.
Взмыл остывающий пожар.
Сам ад в лицо страдальца пышет:
«Сей жизни скоро ли конец?!..» –
Так мыслит узник. Еле дышит.
Жжет грудь расплавленный свинец.
Взор неподвижен. Звон колец
Чугунных внятен. Он мертвец.
Нет, не мертвец. Он ласку слышит,
Он чувствует издалека
Все ту ж заботу старика.
В себя приходит, а над ним
Хлопочет гренадер Сергеев.
«Что это? – сон? – скользящий мим?
Или действительность?…» – как дым
Остылой битвы, дума тлеет.
И память в нем живет едва,
Но в сердце падают слова
Безмерного успокоенья.
Так дальняя растет молва
Залогом смутным торжества
Из самых недр изнеможенья.
Глава 5
Он с часом каждым здоровеет.
Над сводом каменной тюрьмы
Ему в лицо прохлада веет,
Какой не постигали мы.
И он одну мечту лелеет:
Дожить бы до первин зимы.
Когда все шумы станут глуше,
Когда покроет рыжий пух
Бойницы стан. Страдальцев двух
К побегу осмелеют души.
В тревожном хрусте сентября
Знак, подаваемый к побегу,
Еще опасен. Эту негу
Льдяная усыпит заря.
Облит снопами янтаря,
Пусть встанет кремль навстречу снегу.
Раскинет золотые тропы
Дорога к степи снеговой,
А там… там пост сторожевой
К форпостам будущей Европы.
Глава 6
В гранитах – четче пульс минут.
Пульс сердца тут же бьется рядом.
Но близится исход досадам,
Побег морозы стерегут.
Они баюкают сознанье,
И беглецов они хранят,
И каждый шорох леденят,
Намеренно глуша молчанье.
Снега ничуть не выдают
Заботу трудную минут,
И поддаются вдруг засовы.
Негромыхающая дверь
Сдалась. Она – не страж теперь –
Доверенный судьбы суровой.
Глава 7
По глыбам и по ступеням,
И по спиральным переходам
Навстречу выстраданным дням
Они спешат подземным ходом.
Сергеев знает каждый пласт,
Где плесенью свод изукрашен,
И путь кремнистый им не страшен.
Вот наконец Окрайных башен
Уступ и спуск на твердый наст.
Идут в туман: дыбится бездна.
Там ветер сталкивает льды.
Крушений там в зиме беззвездной
Неисчислимые следы.
В даль гонит<ся> штурвал железный
Пустынями морской воды.
Что ни уклон – преградой новой
Крутого шторма грозный зверь.
Где выход к пристани теперь?
Все круче вал белоголовый.
Все пламенней угроза ветра,
Настойчивей кружали волн…
К последней пристани воздета
Надежда, движущая челн.
И перед гибелью возможной,
Бросая в ночь предчувствий груз,
Скрепляют клятвою неложной
Земного мужества союз.
Но брезжит утро снеговое,
И остов утлого челна
Выносит шалая волна
На материк… и роковое
Усилье кончилось. Их двое.
Обоим даль «озарена»!
Но одному она сияет
Как отдых, перевал, судьба,
Другому крест уготовляет
Бродяги, пария, раба.
Два света двух земных улыбок
И два гонца одной тоски,
И в каждом быль страдальных сшибок –
Трагические Соловки.
***
Меня бы … в сумасшедший дом –
К умалишенным, вот и баста!..
Лунатиков убогих каста,
К горячке вашей я ведом!..
Слепцу не лодка Ахерона
И не любовная – нужна,
А свой двойник столкнуть с перрона
Под насыпь… То ль не тишина!
Да, тишина! Ничто не движет
Чугунных шпал ночную гладь…
Костер зари – костяк мой лижет.
Такой заре не отпылать!
13/V 1930
О столбняке
Вольный сонет
…Итак, избавился от столбняка,
А было, не по-женски, слишком больно.
Какое мужество твоя рука
Вручает вдруг. Я стоек. Мне довольно!
Мы на террасе. Высоко и вольно!
Ах, как чудно бродяжат облака
И эти чувства – полая река,
А самый воздух льется столь раздольно!..
И воля ничему не подневольна,
Она не отдается никому.
Как в головокружительном дыму
Все отошедшее… всё то, что больно.
Так в сотый раз я бормочу: довольно!
А что довольно?.. Толком не пойму.
***
Да, чорт возьми! … Вы стали мне
Вот этакой еще дороже…
Пристало ли мне лезть из кожи,
Хиреть, страдать, роптать вдвойне?
Я ль безрассуден, чтоб в вине
Блажь затопить… Я стану строже!
Испепелить себя в огне
Безумия. Но… для чего же?
По трафарету ли припасть
К устам… К чему ж остаток дрожи?
Для Вас я только гость захожий –
Такая выпадает масть.
Я не умею, я не буду
Рычать: «Отдайтесь!..» или… клясть.
Скорей сотру, скорей забуду
Недель горячечных напасть.
И вот, как боль или простуду
В шумихе дня – забыть дано, –
Пускай покорствует талмуду
Фанатик… Гордости вино
Запенилось!… Ах, мне смешно
Любовному предаться зуду!..
20/V 1930
Горькому
В тебе прозвучал человек.
А с жизнью так благостны встречи.
Так редок в притворственный[5] век
Писатель с лицом человечьим.
Силен самобытьем ума,
Не болен гордынею духа,
Твой голос – Россия сама,
В которой скудеет разруха.
В которой первины труда
Восходят надежным побегом.
С тобою сроднились года,
Как скифские версты под снегом.
Да. Клич буревестника ты.
И, как буревестник, ты первый
Смятеньем пронзил с высоты
В столбняк погруженные нервы.
Ты первый в полете обрел
Угрозный упор устремленья,
На пасмурных тучах – горенье
И слет на безвременный дол…
В тебе – мировая душа
И залежи русского быта.
Как льдистая ночь хороша
В осоках, в запрудах, в ракитах.
Природа – она велика
Видением в ней человека.
Бурлит ледоходом река –
То значит – рождение века.
То значит: лицо октября
Учуять в трагическом сдвиге.
Ах, редко рождает заря
Из рук откровение книги.
И книга такая сейчас,
Как сердце, как дума, как повесть:
То Горького зоркого глаз,
Писателя трудная совесть.
16/IV1928
Десять лет
Десять лет тому назад казалось
Это сказкой… Воплотился сон…
В канонадской теми загоралась
Весть неповторяемых времен.
Думали, что нету Рулевого,
Думали: корабль идет ко дну.
И в раскатах бешеного зова
Угадали в первый раз – весну!
Да, весну! Под скрежет пулеметов
Среди груды бездыханных тел,
Мира Брестского упала нота –
Для безумцев[6] день осиротел.
Восклицали: вместо «неделимой»
У разбитого корыта мы!..
Как ветрами голода гонимы,
Как слепцы, стучали в двери тьмы.
С каждым часом крепли братства узы
К ночи канительных передряг.
Запылал кумач рабочей блузы,
Ленина восстал грозовый шаг.
Чтобы древний быт перебороть,
Мы приняли жертвенную долю,
Закалили дух, смирили плоть,
И над нами прозвучало чудо,
Так на ржавом лезвие штыка
Загорелась истина… Откуда
Исступленный лозунг «В.» «Ч.» «К.»
Охраняя грозный строй коммуны,
Красный Кремль, Вождя и Бунтаря,
Первого чекиста голос юный
Раздался на гребнях Октября.
Был он нужен нам и неизбежен
И суров, как дикая судьба.
Только сон сантиментально-нежен –
Сон свободы, явь ее груба!
Строим мы из твердого гранита
Не картонный домик – бастион.
Жизни строй[7] заждался динамита,
И его конец давно решен.
Нами сброшен оловянный идол.
Только нам и удалось восстать.
И Дзержинский наших дум не выдал,
Чтобы гидру белых растоптать.
Видишь, Кремль одет в кровавый траур,
Кроет прах бессмертных мертвецов.
Ветхий мир – надтреснутый брандмауэр –
Заалел огнем со всех концов.
. . . . . . . . . . . . . .
Десять лет! О, юноша-ребенок,
Закаленный непогодой век,
Как медведь, среди ночных просонок
Из берлоги вставший Человек.
В нем – наследье дремлющего зверя,
Бродят ощупью глухие сны.
Он наивен в первобытной вере –
Сон – едва родившейся страны.
Встань, «О.» «Г.» «П.» «У.», на новой страже!
Пестуй молодого дикаря!..
Пусть твоя рука ему укажет[8]
Светлый праздник даты Октября.
[1] Зачеркнут первоначальный вариант: Вот тот.
[2] Зачеркнут первоначальный вариант: Тот загнанный.
[3] Зачеркнут первоначальный вариант: ревнитель.
[4] Так у автора.
[5] Зачеркнут первоначальный вариант: в бездушный наш.
[6] Вписано: заблудших.
[7] Зачеркнуто и вписано: Ветхий мир.
[8] Первоначально: Пусть ему рука твоя укажет / Светлый путь Атланта-Октября.