и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2015
Вадим Месяц родился в 1964 году в Томске. Окончил физический факультет Томского государственного университета, кандидат физико-математических наук. В 1993-2003 годах – куратор российско-американской культурной программы при Стивенс-колледже (Хобокен, Нью-Джерси). Редактор-составитель трех поэтических антологий, в т.ч. «Антология современной американской поэзии» (совместно с А. Драгомощенко, 1996) и антология современной русской поэзии «Crossing Centuries: The New Generation in Russian Poetry» (cовместно с Джоном Хаем и др., 2000). Автор более пятнадцати книг стихов и прозы, лауреат премии New Voices in Poetry and Prose (1991, USA), Бунинской премии (2005), премии им. П.П. Бажова (2002), финалист Букеровской премии (2002) и др. Организатор «Центра современной литературы» в Москве и руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Стихи и проза переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, латышский, румынский, польский и испанский языки.
Кино и немцы
А.Остудину
Сгустился сумрак утлых чердаков,
осенний дым клубится из подвала.
И холод перекрестных сквозняков
за кончики приподнял одеяло.
Мы чувствуем пружины в позвонках,
нервозность целлофановой брюшины.
Луна рисует мелом на щеках,
и расправляет сложные морщины.
И друг за другом в мусоропровод
летят коты, орудуя хвостами.
Тысячелетье новое грядет.
Все кладбища усыпаны цветами.
Полуночной грозы электрошок
сбивает с ног могучего атлета.
Ногою наступи в ночной горшок
и с грохотом беги до туалета.
В шкаф платяной стремительно войди
пытаясь тщетно отыскать рубильник.
И получи для смелости в пути
от бабушкиной шубы подзатыльник.
Спрячь под подушку даму козырей,
уткнись лицом в обшарпанный застенок.
Сейчас в квартале Красных фонарей
у проституток длится пересменок.
Дрожит живая пена на смычке.
В дверном проеме вспыхивают лица,
где висельник на бельевом крючке
как пойманная рыба серебрится.
Арбузы
Каждый художник – с отрезанным ухом.
Ухо отрезано. Сам небрит.
Если на миг ослабеешь духом,
то сразу станешь совсем забыт.
С грузовика – продают арбузы.
Грузчики пляшут. Звучит гобой.
Если уловишь дыханье музы
больше не будешь самим собой.
Галлюцинация – это приятно.
В безумии спрятан предел ума.
Если на брюках остались пятна,
то без сомнения – от дерьма.
Бросит жена – заведи собаку.
Пару собак. Чтобы про запас.
Если случайно полезешь в драку,
попробуй профиль сложить в анфас.
Мы не послушались астронома,
кричавшего – к нам прилетит болид.
Где наш Содом? Больше нет Содома.
Руки дрожат. Голова болит.
Город сгорел тополиным пухом.
Курит чинарики архимандрит.
Каждый певец обладает слухом.
У каждого в землю талант зарыт.
Восток вещей
Они сходят с ума,
прижимая к щекам фотографии
незнакомых детей, небоскребов и пирамид.
И вчерашней газетою застилают постели.
И свечу зажигают в чулане как вечный огонь.
Половина пути была пройдена незаметно.
Почему остаток представляется тяжким?
Может, самое страшное позади?
Коридор в отпечатках ладоней.
На стенке окно нарисовано синим мелком.
Восемь слов по-немецки. Цитата из Гете?
Где пролитая кровь? Кто вымыл пол?
Той весной я был абсолютно счастлив.
Я говорил, ищите меня на востоке вещей.
Всматривался в предметы, сличая ауру каждого из них.
Карандашного грифеля запах, сок сырого картофеля,
целлулоид горящий, расплавленный в банке свинец:
милая мелочевка внимательной жизни.
Я на кросна натягивал простыни нашей любви,
и мазал гуашью, разбавленной пивом.
Я пообещал когда – то, что больше не позвоню.
И сдержал обещание…
Когда тебе станет грустно,
вспомни аквариум в детской тюрьме,
как разновидность магического кристалла.
Или зданье дурдома из красного кирпича,
очень похожее на древний кремль…
там за окнами бьются летучие мыши
чтоб взмахами крыльев погасить пожар.
Пробуждение
В дворцовой спальне
спрятан сон младенца:
иголка в сене, бусинка в глазу,
кривые соловьиные коленца,
усыпанные листьями в лесу,
невидимый, неслышимый, немой,
он как живая бабочка зимой.
В скрипящей двери
спит скрипичный ключ,
но за ночь совершит пол-оборота,
письмо идет на плаху под сургуч,
в гороховый стручок ложится нота;
тюльпаны перемотаны бинтом,
и тянутся во тьму овальным ртом…
Ребёнок дышит, кутаясь в тепло
лоскутных одеял с лебяжьим пухом,
запотевает синее стекло,
соприкоснувшись с беспокойным духом,
что рвется вместе с птицами на юг,
сломав три старых трости и каблук.
Вращается живой калейдоскоп,
переполняясь бричек пестрым бегом,
со всех сторон подтаявший сугроб
бока латает прошлогодним снегом,
пока в печи румянится пирог,
нежданный как подкидыш на порог.
Кормилицы ночлег сторожевой
спокоен, будет день и будет пища.
Сон короля, топор без топорища,
уходит в черный омут с головой;
и в сладострастной патоке халвы
увязли хлебосольные волхвы.
Наследный принц,
что фляга с молоком,
ты в будущем безвестном целиком,
а прошлого захлопнулись страницы.
Петух поет в пылающей столице,
колеса мельниц вертятся кругом.
И мира разбегаются границы
застигнуты внезапным сквозняком.
Апокриф
Скелеты из шкафа спешат на свет,
и тут же находят рояль в кустах.
Мы ищем в завете крутой совет,
но там все стоит на своих местах.
Мария рождается в сентябре,
когда созревают в садах плоды.
Зло густо замешено на добре,
подобно муке в синеве воды.
Ей выбор назначен родить царя.
И вот он приходит в рассветной мгле,
с людьми и животными говоря
гуляет с клюкой по родной земле.
Заглянет однажды в масличный сад,
подарит бродягам беспечный смех.
И тот, кто на Лысой горе распят,
назавтра искупит наш общий грех.
И вот приготовлен пасхальный хлеб.
И праздник украшен порханьем птах.
И в перестановках людских судеб
все прочно стоит на своих местах.
Крепость
Делать любовь
в гороховой соломе смерти,
вдумчиво будто строишь крепость
из разноцветных кубиков
женских душ.
Всю жизнь возводить ее
этаж за этажом,
чтобы сегодня
разрушить
одним щелчком,
встретив тебя.
Синкопа на свежем воздухе
В клетке, подвешенной под потолком,
смерть в окруженье шальных канареек
рот прикрывает атласным платком,
ею исчерпан запас батареек.
В горле слипается каменный ком
из мармелада и раковых шеек.
Мы облачаемся в пробковый шлем,
мы покупаем москитную сетку.
Как соблазнить своим видом кокетку
(только на время, а не насовсем)
нам рассказал добрый сказочник Брем,
надо Альфреду поплакать в жилетку.
Я задыхаюсь в букетах духов,
в обморок падаю от фимиама.
Зверя будить и воспитывать хама
это – занятье для мрачных лохов.
Высшего света высокая дама
выжить не может без низших грехов.
Кто предпочел изучить телескоп,
выбрал для жизни другую планету,
место под солнцем согласно билету
занял среди марсианских особ,
тот безвозвратно отправился в лету.
Проклят навеки предатель и жлоб.
В сени вступает чеченский спецназ.
И, оставляя у коврика берцы,
важно вручает железное сердце
каждому, кто малодушен сейчас.
Все мы по-прежнему единоверцы.
Все мы вдыхаем на воздухе джаз…
Глухонемые ярмарки
1.
Помнишь, как китайцы пересыпали лед
ранним утром? Он стучал по днищу
их короба и отзывался эхом в горах Катскилла.
Мы рвали вишни в ничейных садах,
слушали соловья.
Его песни были похожи на брагу.
В индейском дыму я поднимаюсь над бездной.
Любая моя дорога как водопад.
Бегут по краям шоссе
бесшумные ярмарки глухонемые.
2.
Старый бандеровец плачет,
упав головой
на скатерть.
И проклинает отчизну.
Яблоки окаменели.
На дощатой стене сарая пляшут лохматые тени.
Карлос Сантана играет на школьном балу.
У нас по-прежнему нет детей,
и мы нянчимся друг с другом.
Прежний ужас нельзя включить, как настольную лампу.
И все же он повторяется через каждые семь лет.
3.
Медвежонок бежит наутек, испугавшись коровы.
Воротами крепостными закрывается лес.
Скрип петель созвучен скрипу уключин
лодки, идущей в холодный туман
вслед колесному пароходу.
Дышать становится тяжелее. И потом
в душе что-то лопается, словно бычий пузырь…
Я могу попросить прощенья даже у школьных подруг.
Даже у мертвых.