Д. Веденяпин. Стакан хохочет, сигарета рыдает
Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2015
Д. Веденяпин. Стакан хохочет, сигарета рыдает. – М.: Воймега, 2015. – 76 c.
Ждать книгу любимого автора, точно зная, что книга эта вот-вот выйдет, конечно же, очень приятно. Особенно когда у автора давно и весьма активно учишься. Ну, или подворовываешь – мы же понимаем: с точки зрения поэтического ремесла это одно и то же.
Иногда, как, например, в случае вот с этой книгой, к доброму чувству ожидания примешивается некоторая тревога. С одной стороны, за годы, прошедшие от выхода предыдущих сборников – «Между небом и шкафом» (2009), получившего премию «Московский счёт» и ничего не получившего, но, пожалуй, более интересного «Что значит луч» (2010), – Дмитрий Веденяпин публичными чтениями своих стихов баловал слушателей нечасто. Однако почти любое его выступление было хотя бы локальным событием: очень уж иначе звучали его свежие тексты. Нет-нет, техника оставалась безупречной, интонация абсолютно узнаваемой, но вот на уровне тонкой структуры менялось нечто важное. Вот и хотелось разобраться – что именно. С другой стороны, время от времени появлялись странноватые подборки, например, про сестёр сисю, писю и попу. Ясно, что автору это было надо, но зачем? Тоже хотелось понять.
Забегая вперёд, скажу, что сестрички в этой книге есть, как есть и более, пожалуй, забористые стихи об участниках поэтической секции с фамилиями Мудозвонов, Мудильников, Мудякин, Мудовиченко и Мудаков. Тексты эти погоды не делают, к счастью. Скорее – выполняют роль предохранительных клапанов в книге, где плотность поэзии создаёт иногда очень высокое давление. Каким именно образом создаёт? Ну, вот об этом и хочется поговорить.
Начало сборника вызывает удивление очень неожиданного свойства. Вы спросите: «А разве удивление бывает ожидаемым»? Да вполне! Повторю: на слух тексты Веденяпина за минувшие пять лет стали другими, а тут книга начинается настолько прежним образом, что некоторые стихи кажутся буквально парафразами или уточнениями стихов предыдущих. Вот Промелькнула бабочка из прошлой жизни. Только не из прошлой. И не промелькнула. Они, бабочки, по-прежнему творят мир и свет в стихах Веденяпина. В буквальном смысле: перемешивая собственные тона до нужного колера:
…Над клумбой у грибка
С песочницей кружат два мотылька:
Небесно-голубой и бледно-жёлтый.
И получается зелёный день,…
Свет этот творит и заливает мир, как и было раньше в стихах Веденяпина. Да и сам мир во многом остался прежним. Прекрасные московские евреи отбыли за океан или за море, но не стали от этого менее интересными объектами любви. Довольно, впрочем, ироничной. Собственно, и здесь-то, на родине, всё не сильно испортилось, кажется:
Март, апрель,
Май, рояль… – Будь любезен!.. – Не буду!..
Всё-таки Рихтер есть Рихтер – в Москве ль,
В Переделкино, всюду.
Словом, мир устоялся, мир неизменен, мир защищён. Хотя бы словом и ритмом. О чём-то подобном относительно стихов Веденяпина давно писал в «Коммерсанте» Григорий Дашевский. Более того, если сей мир всё-таки чем-то не мил, а милы лишь его детали, существует универсальный, давно опробованный метод:
Надо спрятаться в стихи,
Где, как в зеркале, видны
Мхи, стрекозы, валуны.
Зеркало – ещё один важный компонент поэтики Веденяпина. А может быть, и ключевой. Зеркало это слишком живо и слишком многомерно, чтоб отражать только мир явленный. Глубина его фокуса крайне велика. Видны в том зеркале предметы по преимуществу вечные, но порой в нём отражаются преходящие, однако важные факты, имеющие, вопреки собственной актуальности и временности, весьма пролонгированное значение.
Ну, во-первых, СССР кончился. Совсем. На уровне имён, артистов, героев, теледикторов, генсеков. Почти закончился он давно, но различие между «почти» и «совсем» – колоссально. Теперь персонажи той страны оказались в одном мире с людьми куда более давних эпох, что порою ведёт к странным сближениям:
…
И как в песне Зыкиной, в смысле долго
Под балконом (ох, держись за перила!)
Тявкал грузовик, текла «волга»
И «победа» фыркала и пылила.
Николай Бердяев любил свободу,
Пушкин тоже, хотя иначе,
А Подгорный так говорил: «Задачи
Поставлены, цели определены – за работу, товарищи».
Вот и мы говорим: задачи, цели…
Брежнев с факелом, воздух свободы…
Он, этот самый СССР, не был страной бабы Нюры (ещё один, не менее важный, чем луч или зеркало, объект стихов Дмитрия Веденяпина), он был нашей страной. Любили мы его или нет, но он был частью нас, а мы – его. Теперь, когда такая махина ушла окончательно, полностью и навсегда, собственную временность осознаёшь яснее. Стало быть, острее сознаёшь свою причастность вечности. Когда Веденяпин опубликовал в «Новом мире» краткую подборку из цикла «Памяти СССР», это казалось эпизодом, моментом. Но в новом сборнике тема стала одной из сквозных. Причём звучит эта тема отнюдь не ностальгически. Аналитически, скорее.
Внешние перемены как таковые – маловажный факт для философской лирики (а если уж жанровые определения необходимы, то поэзия Веденяпина проходит большей частью именно по этой категории), однако кое-какое влияние таких перемен окажется неизбежным. Например, больше некуда и незачем спешить. Помните давнее, но уже в этом веке написанное стихотворение про озарение Саид-Бабы? Там лирическому герою, вышедшему из притчи Идрис Шаха, важно было вовремя найти дверь, и он сделал это едва не в последний момент. Теперь многое стало иначе и неподвижней, отчего на прошлое можно смотреть с неизменного расстояния. Здесь опять бабочки в помощь, они теперь живут не одно лето, а не менее половины человеческого века и
свободно мигрируют
по всей Голарктике.
Однако моя бабочка
оказалась домоседкой.
Тем летом я видел её
ещё несколько раз –
(…)
Вчера, сорок семь лет спустя,
в лесу, на пронизанной солнцем просеке
неподалёку от эстонской деревни Кясму,
за тысячу двести километров
от подмосковной Александровки
я опять встретил свою бабочку.
Конечно, она уже не та:
поседела и летает не так стремительно,
но ошибиться я не мог –
Бабочка в качестве образа вечности и неизменности это ход, конечно, парадоксальный, но парадоксом не выглядящий – в силу своей органичности и в данном тексте, и в контексте книги. А контекст этот очень интересен. В отличие от своих предыдущих сборников, в этот Дмитрий Веденяпин включил лишь стихи, написанные за последние пять лет, расположив их к тому же в хронологическом порядке. И, согласитесь, минувшие пять лет были не самым тихим временем?
Здесь есть нюанс: бывают удивительные случаи, когда сугубо лирическая книга предрекает будущее, хотя бы и ближнее, точнее самых искушённых аналитиков. Так произошло, например, со сборником Александра Белякова «Углекислые сны». Выпущенная в 2010-м, книга эта дивно предсказала подступающую затхлость и духоту. А вот стихи, написанные одновременно с некоторыми отнюдь не лирическими событиями, могут ли они избежать сиюминутности? То есть, конечно, могут: в том случае, когда автор принципиально игнорирует некие фрагменты действительности. Это не случай Веденяпина. Его взгляд на прошлое ли, в перспективу ли всегда из настоящего.
Вот и удалось ему малопредставимое: написать книгу о не очень хорошем и политизированном времени, избежав этой самой политизированности. Кажется, прямая отсылка к актуальным событиям лишь одна. В стихотворении о путешествующих скандинавах. Начало апологетическое:
Вот они,
загорелые, сухопарые, улыбчивые,
распространяя эманации чистоты
(моральной и физической)
и духовной подтянутости,
выходят из стеклянных дверей
опрятного сельского магазина.
Закрепив пакеты с покупками на багажниках
своих статных горных велосипедов…
Помните, именно таких безупречных пенсионеров любила изображать наша пресса эпохи раннего капитализма, рассказывая об единственно правильной форме государственного устройства? Ну, вот. Поэтому финал оказался немножко предсказуем:
…
Вот они,
живое воплощение и оправдание
европейской культуры,
уже в седле,
вот трогаются
и, набрав скорость,
исчезают за поворотом.
Остаются сосны,
пустое шоссе
в миражных солнечных лужах,
светло-голубое небо.
Я не спорю –
ислам тут
ни при чём.
Когда-то Ингмар Бергман снимал фантастически красивые фильмы о кризисе европейской культуры. Реакция на тот кризис оказалась мирной: появились хиппи. Затем хиппи сделались взрослыми, но кризис остался. Ответом стал «Калигула» с МалькольмомМакдауэллом и совсем уже не мирные панки. Теперь бывшие хиппи и панки рядышком заседают в Европарламенте, а никуда не девшийся цивилизационный кризис в своих драмах показывает Ларс фон Триер. Каким будет следующий ответ, не знаю, но вот Андерс Беринг Брейвик уже случился и Варг Викернес до него тоже. А ислам действительно ни при чём, да.
Но европейские дела – частный случай, конечно. Хотя и важный для такого безусловно европейского поэта, как Дмитрий Веденяпин. Но ещё важнее другое. В минувшие пять лет проигравшими ощутили себя слишком многие. Да почти все, если честно. Есть такое понятие «игра с нулевой суммой». Например, орлянка: один выиграл, другой проиграл. Есть игра с положительной суммой, когда возможен взаимовыгодный итог. А минувшие годы были игрой с суммой отрицательной. Ну, вряд ли кто-нибудь скажет всерьёз, что он планировал именно такой промежуточный финал развития? Не в политике, конечно, дело, а в том, как, например, рухнули многолетние дружбы. И главное – никто никому ничего не доказал. Теперь-то уж и не докажет. Бывают поражения явные, как, например, у последовательных и серьёзных борцов за справедливость:
…
Я смотрю на его андеграундный модный тулуп,
Диссидентскую бороду, облачко пара…
Вот тебе и советская власть, вот тебе и «хруп-хруп»,
Вот тебе и сансара!
Криптоцитата из Башлачёва совсем не призвана тут утешить проигравшего, скорей наоборот. Бывают поражения более скрытые, но и более тотальные при этом: сразу и на уровне культуры, и на уровне времени:
***
Старушка за восемьдесят –
землистые щёки,
«гробовой» платочек, очки
с какими-то неправдоподобно толстыми стёклами –
едет в метро.
В руках глянцевый журнал.
Вся с головою в чтение уйдя,
она штудирует
«Звёздные секреты стройности
от Виктории Боня».
Ещё лет десять назад
я бы недоумевал.
Сейчас я её понимаю.
Есть, правда, почти универсальный спасительный момент. Вполне конкретный исторический миг, прошедший в реальном мире сто лет назад. Потенциал Серебряного века всё ещё не исчерпан:
Когда мне говорят «начало века»,
Я думаю про тот, конечно, век,
Где Блок на фоне университета
Идёт сквозь мягкий довоенный снег.
И вот именно там, в том времени идёт тонкая настройка новых стихов Веденяпина. Про сдвиг от мистической философии, ожидающей озарения к большему скепсису, мы выше уже говорили, но внутри этого скептического мировоззрения есть великое множество градаций. Так вот: я б определил тон этой книги как перемещение от скепсиса в духе Георгия Иванова к Василию Розанову:
Орфей спускается в ад.
Собственно,
история этого путешествия
и есть архетипический сюжет
самых непридуманных русских стихов…
Стал ли скепсис глубже? Вряд ли. Это не тотальное безверие и тем более не нигилизм. Спокойное такое понимание и приятие неизбежного. Стала ли глубже философия? Не знаю. Стихи Веденяпина уже давно находятся в тех слоях бытия, куда многим путь заказан и где обычные понятия, в том числе и «глубже-мельче», утрачивают привычный смысл. Я б сказал, что сильнее выраженной сделалась разочарованность от знания. Тут не только соломоническая печаль от многих знаний, но скорее ощущение бесполезности этих самых знаний, избыточности их. Мешают они, знания, чему-то важному, скрытому, например, в специфике звучания сосен:
Я хотел бы не понять,
Но случайно взял и понял.
Понял и пошёл гулять.
На небесно-синем фоне
Лес шумел со всех сторон.
Сосны, подавляя стон,
Ограничивались скрипом,
Зеленели, золотясь,
Вышелушивая связь
Между знанием и всхлипом.
Так чему ж они всё-таки мешают, знания эти? Да вот чему: собственному мышлению. Об этом текст, представляющийся мне ключевым в книге. Он вплоть до финальной, по-фирменному, по-веденяпински переработанной цитаты цельный весьма. Поэтому рискну привести это не самое короткое стихотворение целиком. Очень уж оно диагностическое такое, сдержанное. Но подобная сдержанность многих яростей стоит:
Послушные дети
Чем одарённее человек,
тем монументальнее чушь,
которую он порет.
Заворожённые мощью,
подавленные суггестией,
сбитые с ног ударной волной
непреходящей ценности
и неисчерпаемой глубины,
мы (человечество)
из века в век,
из тысячелетия в тысячелетие
повторяем
как бы высеченные в камне
Глупости Великих Людей.
Собственно,
в постижении,
а точнее сказать,
запоминании
этих глупостей
по большей части и состоит
наше гуманитарное образование.
Надо отдать нам должное:
мы оказались добросовестными учениками
и на редкость послушными детьми,
никогда не нарушающими материнского запрета
из популярной советской песенки.
Помните?
За окошком свету мало,
Белый снег опять валит,
И опять кому-то мама
Думку думать не велит.
А вот где пролегает граница между уютным неграмотным идиотизмом и перебором знаний, мешающим размышлять, про то автор нам не говорит. Ну, так вот и подумаем, может? Если не совсем пока разучились и мамку рискнём ослушаться.