Евгений Стрелков. Фигуры разума: Истории о науке
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2015
Евгений Стрелков. Фигуры разума:
Истории о науке.
– Нижний Новгород: Издательство
«Дирижабль», 2015. – 192 с.
Говоря о науке, мы часто забываем о том, что она не является неким безличным механизмом, производящим знание. Что наука с самого своего становления вращается вокруг фигуры ученого, т.е. конкретного человека. В этой связи подзаголовок книги Евгения Стрелкова «Истории о науке» как нельзя лучше отражает ее содержание, поскольку история науки подается автором не в последнюю очередь через биографию ученого. Повествование, правда, начинается здесь не с момента рождения очередной «фигуры разума», а с некоторого смыслообразующего события, и отнюдь не заканчивается вместе с физической смертью персонажа. Судьба человека плавно перетекает в судьбу его идей, и здесь Иосиф Гамель предваряет Маршалла Маклюэна, а Александр Витберг – Николая Федорова и Константина Циолковского и так далее. В результате получается как бы своеобразная сетка из пересекающихся траекторий жизненного пути и логики развития идей, что добавляет текстам дополнительное измерение и пробуждает, соответственно, дополнительный интеллектуальный аппетит.
Столь же прихотлива структура книги, по которой отчетливо заметно, что писалась она (наверное, точнее сказать «собиралась») постепенно, а отнюдь не строилась по единому плану. Представленный в эссе материал довольно часто пересекается, а иногда вообще дублируется. Что, впрочем, совершенно нормально, поскольку из биографии слова не выкинешь, да и автор, по его собственному признанию, «художник по духу». Именно поэтому в процессе создания книги «Инженерные новации рифмовались с поэтическими экспериментами, космические программы сочетались с социальными утопиями, физика прирастала лирикой, научный поиск оборачивался гражданским подвигом». В этой связи отмечу, что особое очарование придают «Фигурам» многочисленные исторические фотографии, схемы (например, схемы первых детекторных приемников) и фрагменты воспоминаний, призванные подтвердить авторские гипотезы.
Достаточно органично вписались в книгу также кадры из медиаработ
и фото инсталляций современных российских художников, поддерживающих и
развивающих направление научпоп-арта: Николая
Селиванова, Ольги Хан, Андрея Митенева, Андрея Суздалева,
Довольно спорное обоснование необходимости рассказывать о науке непосвященным содержится в предисловии Андрея Ваганова, полагающего, что современная российская «публика» насытилась и желает испытать «на вшивость» свое естество. Этим, по его мнению, объясняется «громоподобный» успех книги Коры Ландау-Дробанцевой «Академик Ландау. Как мы жили». Не поленился, зашел в Интернет, почитал комментарии… Признаюсь, такого громоподобного успеха и таких уничижительных оценок едва ли можно пожелать произведениям своим друзей и знакомых.
А вообще мнение автора предисловия прекрасно сочетается с общим настроением «Фигур», пронизанных каким-то неистребимым юношеским романтизмом и гордостью за отечественную науку. Евгений Стрелков утверждает: в ряде случаев мы не были первыми, но мы всегда были восприимчивыми к открытиям мировой науки и часто (в силу всегдашней нехватки средств) дорабатывали эти открытия так, что западным коллегам не оставалось ничего, кроме удивления. Ну, да, только к чему делать культ из извечного презрения государства, т.е. чиновника, к представителям научной элиты?
Кстати, об элите. Для меня осталось вопросом, на какую «публику» рассчитана эта книга, кто все это прочтет и осмыслит? В предисловии Андрей Ваганов пишет о том, что автору удалось сохранить баланс между элитарностью и массовостью. Не могу с этим согласиться… На мой взгляд, чтобы сохранить этот баланс необходимо было либо каким-то образом выровнять лексику в сторону языка массового потребителя, либо давать определения использованным понятиям. Иногда научность (читай «элитарность») языка просто подавляет, например: «Еще не была создана зонная теория полупроводников, которая позволила бы объяснить электролюминесценцию в кристаллах». Ну, какой нормальный житель России поймет этот птичий язык без соответствующих пояснений? Исследователи, к сожалению, также не смогут воспользоваться представленными в «Фигурах» архивными материалами, так как куцый ссылочный аппарат не позволяет этого сделать. Таким образом, читательская аудитория значительно сужается до небольшого круга просвещенных личностей, которые смогут оценить как литературный язык Евгения Стрелкова, так и глубину авторского проникновения в сферу научного знания.