***

шиповника разгаданная суть
волос молвы разинутая радость
левопроточной головы
трескучая совистость
куста правильного хвоста
истереблённые снеги
деревонебные сада
у мрака человека
тянучие сияния в рамке
шума шекспировых сонетов
неслышные вибрации весны
в единоперстном лете

Ода ночи

Я так люблю дрожанье ночи
и юбки неба оползень дурацкий,
мне мило скучного дозора
упрямство в фонарях,
в ту самую юбчонку вперившихся косо,
как будто видно в надутом колоколе тверди –
другие берега?..
тугие пряжки звёзд?
иль отражение кривое
самой желтоголовой солдатни?
Как же я люблю земли немые руки,
держащие на скользком весу
чужую кровь, которая и мне одежда.
Я не могу не закрывать глаза,
когда колдуний праздничный корабль
меня – ночного мотылька –
своей ароматной горстью бережно хватает,
перевозя в иные долы,
к чужим камням, к не знакомым мне кустам можжевельника,
к зеркалам озёр, покрытых влажной пылью
с колеблющейся юбки неба, –
вот нега, вот покой,
вот долгожданное блаженство.
Мне хорошо, когда, на крашенном золой
и киноварью дорогой пиру,
я гость, оставшийся один
в мокром от густых отсветов
чадящих свеч углу,
никем (и меньше всех – собой) не званый гость,
на дымчатом пиру,
спасибо, Боже, за сию ночную малость.
Я так люблю, когда я мёртв
и лодочник простуженный,
как гаденький фонарь, всё тянет пясти
к прорехам в саване моём.
Как славно быть потерянным подарком в запертом депо,
как радостно в бесхозном саду
висеть желтеющими грушами,
покачиваясь от столкновений
с электричками ночных мотыльков, – я их всех,
как дочерей, как тёмных скал
в озёрной глади треснувшие отраженья,
как пятна крови на дороге в пыли, – люблю.
О Господи, возьми меня в ковчег, нагого,
мне хорошо бы было, когда пьяные мартышки,
накурившиеся змеи, истеричные ласточки,
напуганные высотой небесного покрова,
одной спокойной, тёплой ночью
меня с тобой ко дну б пустили…
О радость пьянящих железных ароматов,
о полусвета хитрая игра,
две дочери мои, предавшие отца слепого,
как я вас люблю, как дую на горячее небо в ответ,
чтоб вас не обожгло,
и ты, любимая младшая дочь,
раскидистая сень колючих можжевельников,
которая любила меня сильнее всех,
как я хочу тебя прижать
к израненной твоей нежностью груди.
Вы все, мои кинжалы,
пламя летучее моё
и девушка-змея, одетая в цветастую лазурь,
когда засну, не покиньте меня,
ибо ночь так одинока
и неподвижна.

***

три четверти кипящего огня
размазаны по донышку сосуда
и чёрный нож из моего вина
проходится зимой по сдавленному саду
как волосы ложатся обручем на темя
когда горит тоска в холодном чреве
так я ложусь и пахну золотой смолой
сжимая голос неживой

***

С. С.

Ландыш-лучик, милый ландыш
С головой как пух во льду.
Что ты плачешь, ландыш-радость,
Наводя тоску на сад?

Раньше, юный колокольчик,
Ты весне звенел –
А теперь стоишь христосик
На ночном холму.

Кто рассыпал эти камни
У твоих корней –
Раскалённые зеницы
Ангелов из тьмы?

Кто одел тебя в костюмы
Из багрянца и кармина,
Приказав зачем-то слугам
В сад земной тебя сослать?

Засыпает сад душистый,
Темнота целит цветы –
И чего ж ты плачешь, чистый,
Когда кровь твоя свята.

***

кому и как ответит небо
когда в оранжевый песок
сухим подобьем бересклета
чинным подолом ветряным
совиной памятью             живым
свидетелем кровистого забега
ударит капля           солнечный челнок