О стихах Татьяны Грауз
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2015
За стихами
Татьяны Грауз мне слышится ее реальный голос –
теплого, чуть приглушенного тембра. В нем есть тишина, какой-то из звуковых
изводов тишины. Стоит послушать, как читает автор, чтобы потом, глядя на текст,
помнить этот неторопливый темп и ясный тон.
В
пространстве этих кратких стихотворений слова расставлены, кажется, легкою
рукой. Но за этой – сродни музыкальному слуху – легкостью сквозит опыт боли и
радости, роднящий нас со всем, что живет внутри времени, а значит – уходит.
Когда мы говорим о поэтике скупо отмеренного, выстраивающего
собственное пространство слова, мы сразу вспоминаем Геннадия Айги. Есть и более
веская причина назвать здесь это имя:
дружба двух поэтов всегда значит больше, чем
факт биографии. Существует ли школа Айги, можно спорить, но, говоря о стихах
Татьяны Грауз, стоит привести его слова о самом себе: «..У
меня через каждую строку все меняется. И все должно быть цельно. И тут ритм
становится главной силой». В каждом стихотворении Геннадия Айги ритм образует
мощное, почти осязаемое смысловое поле, и оно удерживает все здание стиха вернее рифмы и регулярного
метра. В этих стенах – сосредоточенное молчание: оно отсекает лишнее, растит
созерцание. Это поэзия мета-языка, акустика
мета-разговора.
В поэзии Татьяны Грауз – та же
свобода ритмического высказывания: у каждого стихотворения складывается
(«сказывается») свой легкий канон. С поэзией Айги ее роднит и лаконичность,
порой заставляющая вспомнить о формах танка или хайку, и «хлебниковский» умный
глаз, проницающий внутреннюю жизнь слова, – всегда бережно, как отделяют живой корень растения, не повредив. Но пространство
этих стихов – иное. В нем больше предметов, касаний, окон, дальних голосов,
меток памяти, мелодий речи. Пушкинские «цветок засохший, безуханный, забытый в
книге» или «татьянин» первый снег из «Онегина» – вот какое дополнительное родство просится для этой лирической
стихии, исполненной высокой простоты и печали.
Старинное лирическое чувство – и
новая свободная форма. Чувство ищет новой точности выражения, – и вот перед
нами паузы-пробелы, лесенка, прихотливый рисунок строфы. А вольная форма ищет
границы, гармонии, соединения частностей в целое. Именно чудо целого –
найденного сверх-ритма, обнимающего целое стихотворения поверх ритма отдельных
строк, – может быть, главное в стихах Татьяны Грауз. И это целое чудесно не
силой, а мягкостью жеста, легкостью мелодического хода, которым оно удерживается
вместе. Мы перечитываем стихотворение и повторяем этот жест и ход: слова
расцветают.
В каждом стихотворении сверх-ритм свой. Он выстроен из иерархии пауз, из перекличек
звукосочетаний, из соотнесенности ритмов, из сразу угадываемых при чтении, словно
припоминаемых (таких знакомых!) интонаций – письма? жалобы? утешения?
Графическое расположение текста дополняет то, что выстроено дыханием. Нет
сломов, разрывов; есть долгие и короткие волны:
день строго говоря как день
и ночь нестрогая
и сумерками выструганные из темноты деревья
Форма этих стихотворений
легка, как след только что прозвучавшей фразы. Верлибр и в целом –
летучее вещество: он хранится в книге лучше, чем в памяти, а полнее всего
существует в живом авторском чтении. ХХ век показал нам, что верлибр может быть
замкнуто-герметичен, а может быть и бесконечен, как
джазовые импровизации. Поэзия Татьяны Грауз на этом фоне наделена особыми
свойствами: она замкнута и открыта одновременно. Вдруг внутреннее высказывание
складывается в ясный иероглиф стиха. Рука выводит его на запотевшем стекле
автобуса, наполненного людьми. Послание медленно исчезает, но кто-то успевает его прочесть, и уносит с собой.