О журнале «Контрапункт»
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2015
Страницы? Да, желтоватые и белоснежные, прозрачные до пробоя закруглений при ударе клавиши. Ленты, копирки, средство «Штрих». Удивление малой продуктивностью «Эрики» в песне Галича – и по 6 в закладке торчало… Невозможность первое время запомнить, что точка и запятая в компьютерном раскладе – это не 6 и 7 с нажатой клавишей прописных…
Конкретику по «Контрапункту» можно посмотреть в замечательной статье Сергея Рыженкова («НЛО», № 48, 2001). Здесь же – несколько штрихов, то, что было в затакте, впрочем, едва ли не большем по времени, чем сама музыкальная тема «Контрапункта».
Замысел литературного журнала родился в начале 1980-х из вопроса Бориса Ивановича Иванова во время моего очередного к нему визита на Карповку за свежей порцией самиздатской периодики: «Почему бы вам в Саратове не выпускать журнал?»
Вопрос был вполне закономерен – связи Саратова с двумя столицами по части неофициальной литературы были налажены уже несколько лет. «Часы» и «Обводный канал» читались в Саратове узким, конечно, кругом, но в процентном соотношении населения вполне сопоставимым с ленинградским. Не только, конечно, периодика, но и реки текстов текли полноводно в обе стороны.
То время, тесное и удушливое, его тактильность, его свойства и качества сейчас трудно вспомнить, а представить – возможно ли? А ведь их нужно умножить на порядок, когда мы говорим о Саратове – он был закрытым городом с жесткими консервативными традициями. Еще и поэтому настолько мощным был для нас этот свежий порыв ветра, воздух настоящей литературы, которая, оказывается, автономно существует при государственной монополии на печатный станок.
Конечно, это было до перестройки, когда каждый год прибавлял окружающему какую-то почти реальную тусклость и ущерб. Тем дороже были эти контакты; поезда сновали: ночь дороги до Москвы, а от нее еще одна до Питера повторялась много раз в год, а дни в столицах собирались в недели. И, если использовать метафору взаимного обмена, то можно сказать, что это был живой организм.
Начиная с 1984 года в «Часах» и «Обводном канале» было несколько публикаций саратовцев (питерцы вообще охотно печатали провинциалов), наши полуофициальные поэтические вечера проходили в «Клубе-81».
Но вопрос Бориса Иванова оказался актуальным только через какое-то время. Тогда я мыслил, скорее, форматом поэтического альманаха и несколько раз предпринимал попытки его собрать, но неизменно спотыкался из-за нежелания некоторых авторов по тем или иным причинам выходить на такой уровень публичности. Ведь альманах – это как бы уже что-то вроде организации, коллективного действия, а не просто подборка стихотворений, кочующая из рук в руки. А уж журнал…
Но прошло совсем немного времени, и журнал стал вполне органичен. Первый номер помечен 1988 годом – «Контрапункт» в виде литературной ассоциации уже существовал, и отсутствие журнала стало ощущаться достаточно остро. Несмотря на название, это был отдельный проект двух издателей – Сергея Рыженкова и меня – с определенными договоренностями о редакционной политике.
В то время стали появляться журналы нового типа – прежде всего, фактурно. По сравнению с солидными пальто-переплетами «Часов» и «Канала» пробитая дыроколом стопка страниц была одета в легкую курточку прозрачной папки для бумаг; первым эту практичную моду ввел «Митин журнал», если я не ошибаюсь, такой же гардероб был и у «Контрапункта».
Провинциальные литературные журналы медленно, но верно стали появляться в обозримом пространстве самиздата, общению и обмену способствовали квартирные конференции независимых издателей и открытые частные библиотеки. «Контрапункт» был вполне выделяем на этом фоне, благодаря многолетним контактам издателей с иногородними литераторами их произведения органично выглядели на страницах саратовского журнала, да и задумывался «Контрапункт» отнюдь не как издание сугубо регионального направления.
Нужно сказать, что политические в тогдашнем смысле материалы в «Контрапункте» были неизбежны – именно благодаря «диким нравам» нашего города в плане секретности и прессинга. Какие-то публикации на общественные темы мне сейчас кажутся упречными, но в то время наш мирный фронт противостояния системе был весьма разнообразен, и то, что сейчас может неприятно удивлять, тогда казалось не имеющими значения деталями.
Напоследок отмечу, что в последние годы в Интернете стали появляться оцифрованные коллекции периодического самиздата (сканы машинописных страниц). Центр Андрея Белого, помимо прочего, может гордиться полным комплектом «Часов» (http://arch.susla.ru), а на сайте университета Торонто (http://samizdatcollections.library.utoronto.ca) появилась коллекция с номерами журналов «37», «Обводный канал», «Северная почта» и многих других.
Из журнала «КОНТРАПУНКТ», 1988, №1
Евгений МАЛЯКИН
***
Неважно, как будешь писать –
каракулями или вязью,
что пылью истории стать,
что стать ее горькой грязью.
Решенье приходит из рая,
последствия следуют в ад,
на вдохе в клавир попадаешь,
на выдохе вынут назад.
Завистник над свечкой зависнет,
держать за язык огонек –
играй, пока время не свистнет
волшебною флейтой в свисток.
***
Видно ты не страна – сторона,
так и жизнь стороной обойдешь,
да полыни мешок наберешь,
сам не зная, какого рожна.
И гремят во хрусталь синевы
крутолобые колокола,
и царевы летят сокола
из ворот белотканной Москвы –
соколиной охоты твоей
глухарям ли твоим не любить!..
дай хотя бы по-волчьи завыть
над снегами холмов и полей.
для приюта твоим головам
зарываешь, Россия, столбы,
и привычно бредешь по грибы,
суковатою бьешь по буграм…
А я, пасынок твой, дурачок
с камышовою дудкой в руке –
от пеленок усвоил шесток,
да от камня круги по реке,
и, наверно, преданье не врет –
если надо, воспрянешь, спасешь…
но теперь меня вынь да положь
примороженной щукой на лед.
***
Слух, как плюшевая губка,
всё впитает, что дадут –
воркование голубки
и Октябрьский салют.
Обоняние постыло,
в носоглотке пыли ком –
от того воняет мылом,
от того – плохим пивком,
Осязание упруго,
только радость в нем не та –
то под пальцами супруга,
то на коже краснота.
Вкус воспитан на подножном
и сомнительном меню –
то отравишься пирожным,
накиряешься в свинью.
Пропитание для зренья
как у граждан бангладеш –
в полном смысле совпаденье –
что не хочешь, то и ешь.
Правде, есть шестое чувство
для избранников небес
и подвижников искусства –
но и это темный лес.
…Жизнь горазда на подсечки
тем, кто слишком с ней знаком –
ляжешь чистенькой овечкой,
а проснешься – пауком.
***
О, сад моих друзей…
А.П.
Как бы не вышло сломаться садовой трещоткой
на смех скворцам и рассветной воде полуголой
медленной лодке
скользящей по омуту лодке
с хлебом на задней скамье и каменной солью.
если бы выйти в тягучий надрез винограда
блеском холодного мяса и сладкого сока,
в темный разлом деревянной садовой ограды
к спящей дороге
к тропинке, уснувшей до срока…
Разговор с отражением
Когда допьешь себя до пустоты
ночной степи под желтым лунным веком
войди в меня – чем я тебе не ты?
читай меня – чем не библиотека?
играй меня – чем я тебе не роль?
вселенная без времени и края…
и слаще соли будет только соль,
и хуже жизни – только жизнь иная…
Дмитрий Александрович ПРИГОВ
За столом никто у нас не лишний, а у вас?
В определенные исторические периоды язык описания какой-либо сферы человеческий деятельности становится предпочтительным языком описания как всей суммы культурной активности человека, так и ее отдельных областей (зачастую, конечно, способом метафорических уподоблений). Обнажая со временем как свою историческую ограниченность, так и абсурдность тотальных амбиций описать всё в его предельной специфике, подобная тенденция в конкретный момент своего объявления и стремительного завоевания людских умов отражает какие-то новые, неизвестные или не работающие досель механизмы и уровни единства всей человеческой деятельности. Такими языками объявлялись (естественно, не претендуя на какую-либо полноту перечисления, просто помянем некоторые последние) языки биологии, социологии, психоаналитики, структурализма и т.п. Как мне представляется, сейчас наиболее соответствующим как состоянию человеческих дел в мире, так и по способу освоения единства человека с миром является экологический способ мышления и язык.
Теперь более конкретно о делах искусства.
Буквально в течение полугода культурная жизнь Москвы выплеснула на зрителя, слушателя, читателя гигантский поток неведомых ему до сей поры не только произведений и имен, но и стилей, направлений и способов существования в искусстве. Объявилось огромное количество нерешенных, неартикулированных отношений, типа «новоявленный художник» – зритель, «новоявленный художник» – «официальный художник», «новоявленный художник» – функционер, «новоявленный художник» – «новоявленный художник», «новоявленный художник» – искусствовед, «расширившаяся культура» – зритель, «расширившаяся культура» – искусствовед, «расширившаяся культура» – художник. Многие из этих отношений, возможно, являются модификациями уже известных, но в сумме они порождают ситуацию.
Очевидно, что кроме просто пока узнавания, образовательного уровня и разного рода социальных моментов, вносящих определенную путаницу, основные несходства в разрешении этих взаимоотношений будут зависеть от того, функциями какой основной культурной модели они предстанут.
Посему, буквально после двух-трех так называемых «авангардных» выставок проблемой оказалось не пестование новых стилей и направлений (я не имею ввиду социальный аспект происходящего), так как в своем прежнем, докультурном существовании они, как оказалось (в подтверждение неумолимости осуществления и манифестации вечных внутренних, имманентных законов развития искусства), уже вполне сформировались, набрали максимально-необходимую массу как деятелей, так и зрительского окружения, чтобы оформиться в отдельно функционирующий организм. Проблемой стало осмыслить их место в культуре. И следом, буквально тут же, в процессе неловких попыток осмыслить и описать всё это посредством нарративных способов и терминов, отработанных в пределах старого культурного сознания, встала почти глобальная проблема – проблема нового культурного сознания.
По причине стремительного наверстывания упущенного (кстати не впервые в нашей истории), нам приходится синхронно решать проблемы, которые должны были решаться во временной последовательности (что, конечно, вносит в этот процесс определенную смуту «вечного покоя» и «вечных истин»; и из-за временно синхронности – непонимание неизбежности прослеживания всё-таки логической последовательности этого процесса). То есть речь идет о переходе от моностилевого сознания к плюрализму (накопление и одновременное сосуществование множества стилей) и затем к экологическому сознанию (структурному осмыслению этого явления и образованию метакультурного сознания, способного отрефлектировать этот процесс и созидать на этом уровне).
Надо сказать, что наличие и функционирование достаточно долгое время так называемой «неофициальной культуры» тоже не способствовало этому процессу, так как в состоянии социально навязанного ей противостояния как способы выжить, в противовес официальному моностилевому сознанию неофициальная культура мыслила, а многие ее бывшие представители мыслят и до сих пор, оппозициями (которые, как показывает опыт, являются основными принципами мышления в пространстве преимущественно мифологически-идеологического напряжения), сводя проблематику культурного строительства к проблемам вековечно воспроизводящегося противостояния живого, нового и застойного, академизирующегося. Но в нынешней культурной ситуации проглядывается проблема не вечного единства борьбы противоположностей, но проблема единства многофункционального организма; вернее, не отменяя первую, вторая на данный момент объявляется как бы доминантной, «стягивающей» на себя все другие.
Уже первые экспозиции невыставлявшихся художников и буквально несколько месяцев их открытого функционирования обнаружили картину сложную. Оказалось, что все, кто внешними обстоятельствами был сбит в один круг запрещенных, невыставляемых, при разрушении внешних ограждений тут же разлетелись столь далеко, что через некоторое время степень родства между ними и вовсе трудно будет установить. Иногда легче определить связь некоторых направлений и стилей с другими родами искусства, нежели между ними внутри изобразительного искусства; так абстракционизм и конструктивизм прослеживают общие структурные основания с джазом; концептуализм и вовсе существует на границе с литературой, и многие его произведения только волевым авторским назначением определяются на службу в изобразительное искусство (иногда они мигрируют со временем, или бываю двойного подданства); деятели нью-вейна и постмодерна зачастую являются деятелями рок-движения; о степени родства перформансов, хеппенингов и акций с новой театральностью и говорить не приходится.
Так что нынешняя ситуация, когда в культуре функционируют множество тенденций, без видимых признаков ущербности и аутсайдерства, многим из них, и при условии, конечно, дальнейшего естественного развития культуры и фунционирования по естественным законам, трудно будет воспользоваться для описания всего этого наиболее распространенной у нас прогрессивистской моделью. То есть моделью, когда все сменявшие и сменяющие друг друга стили и направления как бы служат для выстраивания и торжества последнего, самого истинного, отменяющего все предыдущие по причине их тотальной неистинности или временной обветшалости, разрешая некоторым из них существовать в сферах маргинальных или кичевых.
Точно так же, когда набор параллельно существующих стилей (и к тому же многих отважных и отчаянных попыток самым немыслимым образом выяснить, либо обострить взаимоотношения искусства и неискусства, попыток радикального пересмотра их границ, ставших уже стилевым актом), значит, когда набор сей достаточно велик, когда накопилось уже порядком и нео-стилей, когда сам стиль еще не успевает отжить, а уже воспринимается с позиции ретро – авангардистский способ мышления тоже не в состоянии описать нынешнюю ситуацию.
Пожалуй, понять культуру в ее нынешнем состоянии можно только как экологическое пространство, где каждый занимает свою нишу и исполняет свою миссию, взаимодействуя с соседями, не навязывая им свой способ порождения произведений искусства, законы функционирования среди зрителей, законы конституирования «художников» и «гениев». Ни одному из них не дано «стянуть» на себя глобальное артикулирование культуры (как это было возможно раньше при одном, доминирующем направлении в искусстве). Ясно, что при таком понимании культуры ущерб одного из ее составляющих есть ущерб для всех остальных, так как только культура целиком (и в отношении каждого из ее членов и в презентации наружу) может осмыслить и артикулировать целостное понимание мира.
Подобный подход порождает и новый способ, и новый уровень художествования, который, конечно, как было сказано выше, не мешает взять на себя описание мира в целом, но являет возможность внутриязыковых связей всех ниш экологического пространства культуры, т.е. тот уровень, который осмысляет все стили и направления как художнические позы и художественный язык описания, обнаруживает законы поведения в культурной ситуации и работает с ними.
В свое время схожими проблемами, правда, на более узком пространстве, занимался концептуализм. В наше время, уйдя от жестких норм стилевого проявления концептуализма, его «табу» и тотальной серьезности, многие художники вполне отрефлексированно, и в то же время волне искренне «впадая» в стиль, являют в сфере художественного творчества аналог метакультурного, экологического сознания – метахудожественное сознание, которое (дабы отделаться от навязывания у нас всему непонятному и будоражащему имени концептуализма, но и памятуя все-таки, что он стал некой точкой отсчета нового измерения в культурном сознании) я бы назвал концептуалитетом. Концептуалитет предполагает понимание каждого стиля и направления истинным в пределах своей аксиоматики и дает возможность спокойного сосуществования их в культуре.
И под конец следует заметить, что всё это не отменяет вдохновенный, «откровенческий» способ существования в сфере культурно-экзистенциальной и напряжение эстетического противостояния в сфере социо-культурной.