Рассказы
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2015
Катя Капович родилась в Молдавии, училась на Урале, первую книгу стихов издала в Израиле, в Америке живет с 1992 года. Стихи публиковались в журналах «Воздух», «Арион», «Знамя», «Новый мир», «Звезда» и др. В 2001 году за сборник английских стихов «Gogol in Rome» удостоена премии Библиотеки Конгресса США. Лауреат Русской премии 2013 года в номинации «малая проза», живет в Кембридже, работает редактором англоязычного журнала Fulcrum, преподает литературу и ведет мастер-классы. В «Волге» публиковались стихи (№9-10, 2013).
СВАДЬБА
Ирина Матвеевна Зябликова, маленькая женщина того деликатного сложения, которое у французов называется «птит», прилетела к дочке на свадьбу и привезло младших девочек с собой. У нее тонкие лодыжки и короткий, оправдывающий фамилию, вздернутый нос, которого она немного стыдится.
Дочь в Америке похорошела. Они долго едут в такси, дочь рассказывает про свадьбу. Свадьба будет роскошной, на берегу океана. «Гостей будет ломища, Паша оплатил билеты!» – хвастается Алена. Захлебываясь от гордости, она рассказывает матери про то, что в конце торжества за ними приплывет парусник, на котором они отправятся в свадебное путешествие. Она называет города, отели, где они будут останавливаться. Ирина Матвеевна улыбается. Она вспоминает, как много лет подряд стирала в ванной, на руках, одежды дочки. Никогда она не доверяла стиральной машине. Та рвет вещи, истрепывает хлопок, шелк. Потом она точно так же стирала платьица младших. Она смотрит на свои руки. Теперь они отдохнут, эти усталые красные руки. Ах, как хорошо, что Алене не придется так работать. Муж у нее надежно устроен. Нет, что ни говори, а девочке ее повезло!
Но перед свадьбой Алена почему-то все утро сидит на подоконнике в одной комбинации. Ее длинные каштановые волосы распущены, падают на грудь. Ирина Матвеевна слишком занята с младшими сестрами, чтобы уделить ей внимание. Их надо одеть, причесать. Одиннадцатилетняя Зина вертится, роза с ее платья падает на пол. Ирина Матвеевна, уколов палец, подкалывает атласную розу к поясу.
Наконец они одеты и одна за другой выбегают из комнаты.
– А помнишь, мама, Сашу Рудного? – неожиданно спрашивает Алена.
– Помню, – отвечает Ирина Матвеевна рассеянно, думая про себя: что за Саша Рудный?
– Я его тоже пригласила, а он не приехал!
– Ничего-ничего, – утешает мать.
Алена еще ниже опускает плечи, вздыхает и все смотрит в окно, и теребит в пальцах локон.
– А помнишь, как он носки в прихожей менял? – спрашивает она, улыбаясь воспоминанию. – Смешной! Боялся, что они пахнут!
В дороге жених много говорит о политике. Он говорит о демократах, которые непременно победят на выборах. Сам он, хоть ему не выгодно финансово, голосовал за демократов. Видно, что он человек умный, с принципами. Ирина Матвеевне неловко. Она, чтоб ее не выгнали из школы, проголосовала, за кого ей велели. Как гадко! Потом Павел сообщает, что жить они с Аленой непременно переедут в пригород.
– В пригород? – переспрашивает Ирина Матвеевна.
– О школе надо подумать! – говорит Павел назидательно. – В городе только в частную можно отдавать. Нет, в пригород, пригород!
Вот они и приехали. На берегу моря разбит огромный шатер. Вокруг шатра стоят жаровни, бегают повара, обслуга. А поодаль стоят специально нанятые охранники и никого из посторонних не пускают к месту торжества. С собой Ирина Матвеевна привезла фартук, который, видать, не придется надевать. Столы ломятся от еды. Вегетарианский стол. Рыбный. Стол с фруктами.
Ее представляют гостям. Она прикладывает руку к сердцу, догадываясь, что они хвалят Алену. Они складывают губы в трубочку и издают голубиный вздох, и она догадывается, что на сей раз они умиляются сестрами. Она улыбается, улыбается.
Сегодня жарко, а будет еще жарче. От жаровен в воздухе колеблется мираж. Ирина Матвеевна, которая устала кланяться и улыбаться, вдруг видит пруд. Студенткой она копала его, потом они разгружали камни, мостили берег. Там ей случайно разбил камнем бровь Витька Солодов. Пруд назывался «Комсомольское озеро». Она вспоминает Витьку, прикладывая руку к брови, нащупывает шрам. «Ирка, Ирка!» – она слышит Витькин голос и вот-вот очнется от сна.
Но это только бьет музыка. Свадьба уже в полном разгаре. Музыканты играют, и пары молодые и пожилые танцуют на красном ковре, которым устелен деревянный пол шатра. Ее дочь в ослепительном малиновом платье, выше и стройнее всех, плывет по кругу в объятиях мужа. Ирина Матвеевна счастливо смотрит на дочь. Гремит музыка, гремит. Ирину Матвеевну подхватывает под руки полный человек в зеленых штанах и большой оранжевой кофте. На нем, когда он взмахивает руками, гремят железные значки и фальшивые медали. Он ходит вокруг Ирины Матвеевны вприсядку. «Казачок!» – кричит он. На минуту она радуется: «Русский?» «Русска нет! Американ! Казачок, казачок!» – кричит он, утирая потный лоб ладонью и снова хватая ее за руку. Она крутится и улыбается ему. Она не знает, что делать с руками, ногами. Ноги устали в итальянских туфлях на высоком каблуке. А народу собралось много, и все они хлопают им – и жених, и родители жениха.
Приданое дочери составлял чемодан с простынями, махровыми полотенцами и пододеяльниками, которые Ирина Матвеевна собирала много лет. Чемодан так и остался нераскрытым. У дочери все есть: постельное белье, пуховое одеяло, полотенца. Наконец Ирине Матвеевне удается избавиться от ухажера-плясуна. Она, чуть не упав на красном плюшевом ковре, пятится и все продолжает улыбаться. О, это проклятая улыбка, прилипшая к лицу! Никак Ирине Матвеевне ее не отодрать. Обернувшись и видя, что ее никто не преследует, она выходит из шатра и по тропинке идет к океану. Вокруг бродят охранники, они одеты в темно-синие рубашки, под мышками круги пота. Ирина Матвеевна им тоже улыбается, прикладывает руку ко лбу: ах, как жарко! Раскаленное солнце висит над блестящей острой травой. Сейчас, сейчас ей будет лучше. Она уже скинула туфли и бредет по горячему песку босиком. Вот сейчас бы скинуть и душное платье и нырнуть с пирса в морскую воду. Но как скинешь платье, когда вокруг столько людей. Охранники смотрят на нее удивленно. Куда она идет и зачем? Она и сама не знает, куда и зачем она идет. Подальше от громкой музыки, от человека в зеленых штанах.
Скоро подрастут и сестры Алены и тоже уйдут из дому. Она останется одна. Она садится на камень и смотри на океан. Музыка теперь звучит далеко, все заглушают волны. Они наплывают на острый берег – вжик.. «Вот тебе и вжик!» – вслух произносит Ирина Матвеевна. Нынче она – учительница французского, а потом она выйдет на пенсию, и все ее забудут. И тут она вдруг вспоминает этого самого Сашу Рудного, смешного, в коротком пиджачке. Он приносил Алене первую вишню в пакетике, свернутом из простой газеты. Она еще сидит, морщит лоб, пытаясь вспомнить что-то.
Ей пора возвращаться. Она снова надевает туфли и идет через заросли травы к шатру. Молодые охранники не хотят ее пропускать. Они машут руками, показывают, что туда нельзя, там свадьба. Та смена, что была раньше, уже ушла, а эти ее не знают. Она прикладывает руку к сердцу: она мать, мать, понимаете? Они качают головами, складывают руки крестом, показывая, что вход запрещен, и жестом показывают, что она туда должна идти, туда, через траву к шоссе.
Иринам Матвеевна послушно идет к шоссе. Жарко, трава колет лодыжки. Туфли проваливаются в сухой песок. Каблук она сломала. Шестьсот рублей. Ей приходиться красться, чтобы ее не заметили и не прогнали. Наклонив голову, она забирается в самую гущу травы. Музыка гремит громче, а потом вдруг стихает. Застыв перед дверью шатра, Ирина Матвеевна оглядывается и видит, как к берегу на широких парусах бесшумно подходит двухмачтовая яхта.
ЯБЛОКИ
Испекли бараний бок. А к вечеру их маленькая гостиная
заполнилась людьми.
– Хорошо сидим, – повторял муж Олечки, хотя разговор явно
не клеился.
– А помните Лапина? – спросила фотомодель Ната. Она в коротком, обнажающем ляжки платье, с дымчатым
шарфом на груди сидела в кресле, ее розовые от холода колени волновали мужчин.
– Что случилось? Не понравилось заграницей? – спросил
кто-то.
– Нет, просто приехал в гости, – сказала Ната и загадочно подула себе на шарф.
– Он ведь когда-то чуть не покончил с собой, – вспомнила
жена Лисицкого Тамара, – из-за несчастной любви!
Будто это из-за нее Лапин чуть не покончил с собой, она
сильно зарделась.
Желтое лицо Лисицкого брызнуло
смехом.
– Из-за чего? Из-за несчастной любви!
– Ну, да… –
ответила Тамара уклончиво. – А помните то прекрасное озеро, на которое он нас
возил? Харизматичный был человек.
Харизма, харизма… Слово залетало по комнате.
Они стали вспоминать озеро и уточнять маршрут, и, как
будто прямо же сейчас собирались туда ехать, рисовать на салфетке дорогу.
– Ничего не вижу в этом прекрасного, – отвечал Олечкин
муж.– У него ведь двое детей? Какая безответственность!
– Я фильм «Бег» пересмотрел, – вдруг вспомнил Семенов. –
Там Евстигнеев все повторяет: «А ты азартный, Парамоша!»
Я как раз тогда Лапина вспомнил. Он заводной был парень. Ха-ха… Может,
соберемся, как в былые времена?
Снова налили, поели бараний бок. Беседа потекла в другом
направлении, про Лапина забыли.
– Подождите, – воскликнула Оленька, – а кто ж играл
Черноту? Лавров?
– Да нет же, какой Лавров! Ульянов играл Черноту! И очень
хорошо играл! – ответил муж.
– Не может быть… А мне почему-то помнилось, что
Лавров…
– Тоже покойный, царствие ему небесное! – сказал муж и,
склонившись к ней, прошептал: «хрену принеси».
Потом вся компания пошла на перекур, Оленька осталась в
гостиной с Томашем. Тот был человеком умным, но
Оленька его побаивалась.
– Вы не курите? – спросила она робко.
– Вообще-то по-попрежнему
тянет…
Он пожал плечами.
– Да-да, конечно!
Она вспомнила, что он бросил, постучала пальцами по
столу, снова опасливо взглянула на Томаша:
– Тяжело, наверное, бросать?
– А вы, Оля, ведь с ним часто виделись? – спросил тот
вместо ответа.
Он был чехом, говорил немного с акцентом, хотя прожил в
Москве бог весть сколько лет.
Она взволнованно поправила скатерть.
– Да, хорошо, что он приехал, и одновременно странно это,
– сказал Томаш, снова беря рюмку в свои короткие
пальцы. – Вы когда его видели в последний раз?
– В последний раз? Это было, кажется, шесть с половиной
лет назад, в октябре. Кажется, – быстро добавила она.
– Он вам ничего не говорил?
– Про что? – спросила Оленька чуть испуганно.
– Про женщину, из-за которой он пытался…
– Нет, – сказал она быстро.
Неожиданно голова сына Димы показалась из-за плотной
шторы. Он вышел, держа в руках новый фотоаппарат.
– Ты что здесь делаешь? – вскрикнула Олечка, которая не
подозревала, что в комнате, кроме них с Томашем,
находится кто-то еще.
– Папа сказал, что вы – знаменитый фотограф! Я тут хотел
показать…
Он протянул фотоаппарат.
Томаш
бросил на Оленьку взгляд и стал медленно профессионально рассматривать кадры.
А ей вдруг безумно захотелось чаю. Крепкого черного чаю,
и чтобы в нем непременно плавал лимон. Чай у них обычно заваривал муж по своему
особому методу. Она поставила полный чайник на плиту и опустилась на стул. У
нее болела голова.
Вернулись гости, снова резали баранину. Она неохотно
присоединилась к ним. Когда все потом ушли, оба, и она, и муж, были рады.
Собирали со стола, но до конца убрать не хватило сил.
– Что ж ты хрену не подала к столу? – спросил муж,
укладываясь спать.
Утром он ходил обеспокоенный: на их застекленном балконе
образовалась наледь, могла померзнуть картошка. Потом он вспомнил вчерашний
разговор про Лапина. Это и обсуждалось за завтраком:
– А все-таки я не верю, что из-за женщины. Наверняка было
что-то еще, о чем мы не знаем. Может, долги? Меж нами говоря, жил не по
средствам… Так? Двое детей! Все-таки ничего нет лучше зеленого чая. Ты как
считаешь?
– Да, – сказала Оленька. – Зеленый чай…
– Я не про это. Я про Лапина.
– А… – сказала она. – Я не знаю. У меня что-то голова
болит.
Муж отхлебнул чай и покачал головой:
– Ну ладно, Лапин не Лапин – возьму-ка
я Димку сегодня в бассейн.
Когда муж с сыном ушли, она пошла в гостиную. Стулья в
ней по-прежнему стояли в порядке вчерашних гостей. На столе осталась какая-то
еда. Она ничего не стала прятать в холодильник, просто все, что было на столе,
вытряхнула в мусорное ведро и с мешком в руке подошла к двери. Потом
передумала, поставила мешок в прихожей, накинула плащ и вышла. Подошел
троллейбус, старый, дребезжащий, но, слава богу, пустой; ей не хотелось ни с
кем встречаться взглядом. Она подумала, что, наверное, еще очень рано, раз
троллейбус так пуст, и, взглянув на часы, поняла, что уже перевалило за полдень.
У вокзала она пересела на загородный автобус.
Когда она выходила в знакомом пригороде, параллельно с
ней из-за туч выкатилось маленькое розовое солнце. В те дни она не
присматривалась и теперь плохо узнавала местность. И она, и Лапин выросли в
пригороде. Одни и те же длинные, безрадостные поля были в окне. Может, они даже
и встречались когда-то в детстве. Рядом с ней по дороге бодро шла высокая
старуха. Она несла в руке потрескавшуюся клеенчатую сумку. Оленька спросила ее,
открыт ли старый переход за хлебным магазином. Переход сократил бы ей путь, он
соединял главную улицу с теми домами, в одном из которых жил Лапин.
– А что ж с ним сделается? – удивилась старуха. – Открыт,
конечно.
Старуха маленькими глазами посмотрела на нее:
– Идешь к кому-то?
– Да.
Она хотела пойти быстрей, но старушка тоже прибавила
шагу. Ей, видимо, скучно было идти одной, и она надеялась разговором сократить
себе путь.
– К кому же? Я, может, знаю?
– Вряд ли. Лапин его имя.
– Нет, – сказала та. – Такого не знаю. Где он живет?
– Он, собственно, там не живет давно.
– Ну тогда точно не знаю, –
сказала старушка, совсем не удивившись странному ответу.
Они пошли молча, и, постепенно
смиряясь с ее присутвием, Оленька снова забылась
воспоминаниями. В конце пути старуха снова заговорила с ней:
– Я, деточка, если что, сдаю комнату, и у меня все чисто
и недорого. Летом в огороде крыжовник и смородина, а осенью – яблоки… Если
будешь искать дачу, то вот тебе адресок.
Старуха, к Оленькиному удивлению, протянула ей визитную
карточку. Оленька посмотрела – баба Ира.
На развилке у магазина они распрощались, Оленька
повернула налево и пошла между двумя заборами. Дома за ними были облицованы
новым деревом, всё казалось другим, более нарядным, но ей почему-то стал
грустно и жалко того старого коричневого дерева с ветхими узорными наличниками.
Первый раз она пришла к Лапину
после того, как узнала, что у мужа кто-то был. Какая банальная связь, с горечью
подумала она. Муж ей говорил, что очень устал и хочет отдохнуть. На двоих денег
у них не было, и он поехал один. Она-то нигде не работала. Случайно прочтя электронное письме, она горько задумалась над участью
обманутой жены. Хотела позвонить мужу, потребовать объяснений. Все это было
абсолютно не нужно, сразу же поняла она.
Лапин, было похоже, испугался,
когда услышал ее голос за дверью. От неловкости начал расспрашивать о муже. «Он
в Турции», – ответила она и стала расстегивать платье.
Он остановил ее и, усадив в кресло, присел рядом на
корточках, слегка касаясь головой ее колен:
– Я был бы счастлив, если бы ты это делала, потому что
любишь меня.
Он подождал и, не услышав ее ответа, снова прикоснулся
головой к ее холодным коленям:
– Что происходит?
Она расплакалась и все рассказала. И, конечно, он ее
утешал и, конечно, это помогало.
Вернулся муж и, ничего не замечая, принялся обустраивать
их новую квартиру. Поставил зеркало в спальне. Она смотрела в зеркало: какая я
красивая и зряшная! На кровати образовалась
разделительная складка. Его половина была чуть более пролежанной. Ночами Оленька
мечтательно смотрела в потолок. Иногда вставала и выходила на кухню, или вдруг
замирала у двери в комнату сына, прислушивалась к дыханию. Не может ли ее
измена отразиться на его здоровье. Мальчик спал крепким сном.
Они с Лапиным продолжали
встречаться до поздней осени. Иногда она боялась, что их кто-нибудь увидит,
ведь на это озеро он когда-то таскал всю честную компанию. Озеро и впрямь было
особенным. Здесь пышно росла трава и квакали
невидимые, но очень голосистые лягушки, вечерами пели соловьи. Потом однажды
она задержалась у Лапина слишком поздно, ни автобус,
ни электричка уже не ходили. Порешили, что она
останется ночевать, а утром вернется с первым поездом. Утром выяснилось, что
муж не ложился. Она прошла на балкон. Он сидел там, перед ним была пустая
бутылка из-под виски. При этом он был совершенно трезв, как бывают
трезвы люди, у которых сильная боль уничтожает действие алкоголя. Он
рассказывал про свою связь, плакал, обещал, что это не повторится.
– Подумай о Димке! Подумай на секунду, что будет со мной,
с нами, – быстро поправился он.
Она позвонила Лапину, попросила о встрече. Это был
ноябрь, но было солнечно и тепло, как летом. Лапин встретил ее в саду. Она
говорила, что не может быть с ним. Он стоял и срывал яблоки. Когда она уходила,
он протянул ей одно. С этим яблоком в руках она и вернулась домой.
Лапина она больше не видела. Потом жизнь пошла своим
чередом. От каких-то общих знакомых она слышала, что Лапин продает дом, но дом
был старый и не продался. Потом Лапин уехал в Чехию, оттуда еще куда-то. Муж
никогда у нее не спрашивал, с кем она встречалась. Она была ему за это
благодарна. Через полгода в кармане его плаща она обнаружила розовый, пахнущий
духами телефон.
Дойдя до знакомой калитки, Оленька зачем-то встала на
цыпочки и достала пальцами огромную ветку, которую притянула к себе. Эта
единственная торчащая над забором ветка что-то Оленьке напомнила. Дерево ушло
на то, чтобы выросла такая ветка. Яблоки в основном лежали на земле, одно
только завядшее, сморщенное зачем-то удержалось на ней.