Повесть
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2014
Инна Халяпина родилась в Киеве. Окончила Ленинградский институт
киноинженеров. Работала на Киевской киностудии художественных фильмов имнеи
Александра Довженко. После развала Советского Союза уехала в Германию, где
долгое время была редактором и ведущей русского радио «Акцент» –
одного из первых русскоговорящих радио в Германии. Писать начала два года тому
назад. Публиковалась в журнале «Крещатик».
На балконе завелись осы. И обнаглели.
Одна из этих тварей ужалила в нос Мулю. Пришлось в срочном порядке бежать к
ветеринару. Муля по дорогое выла и привлекала внимание неравнодушных прохожих.
Народ наш к чужому горю сострадателен.
Ника взяла веник и пошла на балкон искать осиное логово. По правде говоря, лучше было бы взять
лопату, так как с веником выходить на этот балкон не имело смысла. Ника
протискивалась скозь завалы предметов, назначение которых давно утратило смысл,
больно ударилась коленом об угол деревянного ящика и сожалела о библиотечном
дне, по милости которого она сегодня осталась дома. Если бы не балконная
история, то день этот, как всегда, предназначался бы для стирки.
Ника добралась до шаткой тумбочки.
Интуиция подсказывала ей, что именно там гнездятся эти бандиты. Тумбочка уже
лет десять относилась к разряду «на выброс», но
этот выброс день ото дня откладывался. Вообще-то это была не тумбочка, а
подсамоварник. Может, кто-то еще помнит, что это такое?
Подсамоварник подарила Никиной бабушке
графиня Броницкая, у которой она в юные годы служила по хозяйству. Были и более
ценные подарки, но они ушли в обмен на хлеб и крупу в те времена, о которых
принято говорить – разруха. А поскольку в стране часто бывало голодно и
разрушно, то ушло всё.
Дверца подсамоварника еле держалась на
ржавых петлях. Внутри Ника обнаружила большой заварочный чайник с гравировкой:
«На память Бэлочке от Иды. 1951 год». Действующие лица
были Нике не знакомы, и даже имен этих она никогда не слышала. Какой-то приблудный чайник.
Ника отодвинула его в сторону, а за
ним… чудо природы!.. Осиное гнездо безупречной овальной формы с небольшим
отверстием, возле которого копошилась парочка насекомых. Ника быстро захлопнула
дверцу. Первой мыслью было сбросить подсамоварник прямо с балкона. Но Ника в
своей жизни столько раз поступала, не подумав, что ресурс идиотских
поступков был исчерпан навсегда. И Ника рассмотрела три варианта: подсыпать в
тумбочку тараканьей морилки, облить гнездо кипятком, оставить всё как есть.
Последний вариант был самым гуманным и разумным в экологическом смысле. Лишить
жизни целую осиную семью означало нарушить равновесие живых существ в природе. Кроме того, Ника прониклась уважением к осам,
сумевшим выстроить такой архитектурный шедевр. О Муле как-то забылось.
Муля получила свою кличку в честь легендарного песняра Мулявина и сама, в каком-то смысле,
была музыкальна. Заслышав звуки музыки, она начинала подпевать и драть голову
кверху, и все падали от смеха. Сейчас Муля пыталась пробраться на балкон вслед
за Никой, но зацепилась боком за гвоздь и лишилась клока шерсти. Несчастная
собака, что-то не везет ей в последнее время.
Ника скосила взгляд на соседний
балкон. Он примыкал вплотную, то есть это, по сути, был один общий балкон,
разделенный дряхлой перегородкой. Экономные послевоенные постройки оставляли не
много места для жизненного пространства, а толщина стен – для личной жизни.
***
Сосед Ники – стенка в стенку, балкон в
балкон – в силу своего происхождения был личностью сложного замеса, не говоря
уже об образе жизни. Саша Брэдфорд – сын настоящего лорда Брэдфорда и московской
журналистки. Судьба уготовила ему великолепные стартовые возможности, которые
он и не думал использовать.
Сашин балкон был завален бутылками.
Раз в месяц он собирал их в огромный рюкзак и шел в пункт сдачи стеклотары. А
дворничиха Нюра плевала ему вслед.
Августейший папаша честно хотел
забрать Сашу в Англию, чтобы дать ему там надлежащее образование или хотя бы не
дать пропасть в обществе развитого социализма. Он даже подготовил для него
целый этаж в огромном особняке, выстроенном неподалеку от развалин
Брэдфордского замка. От такой перспективы кому угодно голову снесет, но только
не Саше. Он поедет в эту дыру? Где даже выпить не с кем? А женщины! Эти
бесцветные клячи с унылыми носами и сухопарыми задами.
И откуда в таких условиях черпать вдохновение для творчества?
Саша работал художником-декоратором в
театре, и потому на балконе у него стояла колонна из папье-маше, зафактуренная
под древний Рим. Колонну изрядно попортили
непристойными надписями многочисленные гости, посещавшие Сашу в любое время
суток.
В сущности, Саша был одинок. Его мама
жила в Африке и находилась в очередном замужестве за министром здравоохранения
Замбии. Женщина высшего пилотажа. Её виражи Сашу не удивляли, зато сильно
удивило, что в Замбии имеется министерство здравоохранения.
Ника задумалась. Саша ей нравился
своим абсолютным пофигизмом, который не раз ему помогал и даже спасал. Зато
провоцировал запои, что порой шло на пользу в плане осмысления окружающего. И Саша непременно создавал что-нибудь из ряда вон. Потому его
в театре и держали.
Ника перегнулась через перила. По двору шел Шурик Гусев, для друзей Шусю. Никогда Ника не видела такой расхлябанной походки – весь как на шарнирах. Случись ему упасть, и он развалится на части.
С детского сада Шусю был нахально влюблен в Нику. Каждый день назначал ей свидание,
и не где-нибудь, а у райской яблони. По его мнению, это было самое романтичное
место в их дворе. Ника на свидания не являлась, так как усвоила важный урок –
«неподходящее знакомство».
Саша дружит с Шусю от
безнадёги и безысхода. И по инерции.
***
Саша вспомнил о том, что
надо бы выбросить елку, а то майские праздники на носу. Он всегда выбрасывал
новогоднюю елку в конце апреля, раньше не получалось.
Тащил её к мусорнику через весь двор, и
это была уже не елка, а её засохший скелет с драными
остатками блестящей мишуры. И дворничиха Нюра опять плевалась.
И ещё Саша подумал о том,
что у него в кармане завалялось два рубля. Он их случайно обнаружил, но при
этом три рубля он должен Нике и рубль – Клавке. Баланс неутешительный, если
учесть, что до зарплаты оставалось десять дней. Кстати, какой сегодня день?
Кажется, пятница.
Елка действительно застоялась, и надо
бы оторваться от дивана, только как это сделать?
Эх, любовался бы он сейчас
развалинами Брэдфордского замка! Наверное, он единственный человек на свете,
который не хочет быть лордом.
Его мама всё делала
впопыхах. Впопыхах когда-то и забеременела от заезжего в советские края лорда.
И не сразу спохватилась. А спохватилась и не расстроилась, хоть и поздно было.
Так Саша на свет и появился. И был он ребенком любимым и балованным, несмотря
на то, что маме всегда было не до него, она всё носилась за счастьем и
экзотикой. Но Сашу и сейчас не забывает, звонит и иногда даже передает деньги
со странными субъектами, похожими на частных детективов.
Сейчас придет Шусю, и
сегодняшний день в точности повторит вчерашний, и тянется эта череда дней, и
ничего не меняется, кроме собственной физиономии по утрам, кроме её
прогрессирующей помятости.
***
Шусю, опасный тип, имел
мощный криминальный потенциал. Вечно он пускался в сомнительные аферы, начиная
с поштучной продажи сигарет, кончая нападением на Соньку-сумасшедшую, с которой
соседствовал на одной лестничной клетке. Этот случай занимал особое место в его
бандитской биографии.
Ходили слухи, что Сонька все свои сбережения носит при себе в необъятных штанах, которые скрывала такая же необъятная юбка. Возможно, что так оно и было. И тот факт, что деньги ходят каждый день рядом и даже обитают за стенкой, лишил Шусю сна и покоя. Здесь нужна была стратегия, Сонька хоть и сумасшедшая, но её голыми руками не возьмешь. В квартиру она к себе никого не пускала, никогда ни с кем не заговаривала, а в моменты буйства выходила на балкон и орала благим матом, проклиная весь свет, и нельзя было разобрать ни одного слова. Одноногий дядя Лева знал Соньку с незапамятных времен и рассказывал совершеннейшие небылицы о её красоте и покладистом характере. Сонька сошла с ума в один момент, когда похоронила своего пятилетнего сына. Ребенок утонул прямо у неё на глазах, и все орали, что она не мать, а раззява и преступница. Народ наш суров, но справедлив.
Вот кого намеревался
ограбить аморальный Шусю. Помешал ему только случай.
Шусю попытался инсценировать изнасилование, подловив Соньку в подъезде. Но
Сонькина юбка оказалась чересчур хитрой конструкции, а штаны и вовсе хранили
вожделенные купюры надежней швейцарского банка. К тому же лифт, как назло, был
неисправен, и на лестнице послышались шаги. Случился облом. А Сонька от испуга потеряла
голос, и её жалкий беззубый шепот подействовал на Шусю значительно более
отрезвляюще, чем приводы в милицию. Шусю даже решил завязать. Все-таки что-то
человеческое в нем есть.
***
Квартира сдавалась вместе
с кошкой. Хозяин уезжал надолго, и животное нуждалось
в присмотре. Клаве такое неудобство показалось настолько незначительным, а
квартира так понравилась, что по рукам ударили, не торгуясь. Хозяин поспешно
смылся за полярный круг, а Клава
начала обживаться на новом месте.
Кошка Клаву не полюбила, что неудивительно. Никто и никогда Клаву не любил, ни мать-алкашка, бросившая её пятимесячной на бабушку, ни бабушка, которой Клава была в тягость. Эту тягость Клава чувствовала с раннего детства. Чувствовала в недобрых взглядах, в тяжелых вздохах и горьких причитаниях. Бабушка открыто не попрекала, но и не любила. А что может вырасти в нелюбви? То-то и оно…
Клава всегда знала, что
пойдет в торговлю. Подальше от нужды. Примером стала буфетчица на их
захолустной станции. Всё в ней Клаве нравилось: и накрахмаленный кокошник, и
сережки с красными камушками, и лихость движений при наливе и недоливе, и
томный голос. Не было в их деревне примера убедительней и ярче.
Верх своей карьеры Клава
видела именно так, и непременно с такими сережками. А иначе
зачем жить?
Но только не в деревне.
Вот уж нет. Телевизор Клава смотрела и знала, что есть другая жизнь, опрятная и
комфортная. И мечтала она ходить в красивых туфлях по асфальту, и душиться
хорошими духами, и мыться в настоящей ванне. Горячая вода в кране – удобство
неоспоримое. А что? Зарабатывать трудодни в колхозе и ждать обещанного в
учебниках слияния города с деревней? Как бы не так.
Жизненных наблюдений Клаве хватило, чтобы определиться с приоритетами и начать
действовать.
Осуществилось частично.
После торгового училища удалось-таки устроиться в городе. Но о накрахмаленном
кокошнике на время пришлось забыть, в городе оставляли только для грязной
торговли, и не было другого выхода, как согласиться на овощной магазин. Клава
по природе была брезглива, и антисанитарное состояние своей торговой точки
воспринимала болезненно. Особенно тяжело было зимой, когда заскорузлые руки
мерзли, а бочки с солениями становились особенно тяжелыми. Тьфу! Что-то надо
было решать. Четвертак стукнул, а рядом ни одной живой души, кроме кошки, и та
чужая.
А перспектива рисовалась
неутешительная. Грузчики, быдло, лезут и тянут в
подсобку, одного Клава уже треснула по башке. Кончилось тем, что тот затаил
злобу и теперь бегает к заведующей кляузничать.
Ну ничего, одно несомненно – теперь она
городская, и ни одна зараза не скажет… Что скажет? Много пришлось выслушать
Клаве в свой адрес, особенно от покупателей.
Но самое страшное – это презрение молчаливое. Клаве казалось, что даже соседи её презирают, а ещё хуже – не замечают совсем. Взять хотя бы Нику с пятого этажа, эту воображалу. Корчит из себя аристократку, а сама так захламила балкон, что это наверняка угрожает противопожарной безопасности всего дома.
О противопожарной
безопасности Клава узнала на лекции в клубе. После лекции состоялись танцы.
Клава простояла у стенки часа два. А когда надоело делать вид, что слушает
музыку, поплелась домой, и туфли сильно натерли пятку, еще и каблук попал в
какую-то щель, и пришлось вытаскивать силой.
В лифте Клава ехала вместе с Никой и Луизой Максимовной. Те мудрено беседовали, и Клава услышала незнакомые слова «маргинальный» и «эксцентричный». Надо бы запомнить.
Одевается Ника необычно,
всегда какие-то шарфы да платки, вязаные длинные кофты. Там бахрома висит, здесь
край юбки болтается. На тряпичную куклу похожа. Клава
встрепенулась и даже испугалась – она не ожидала от себя такого тонкого
художественного сравнения. Жизнь в столице всё-таки сказывается.
***
По тому, с каким звуком проворачивался ключ в замочной скважине, Ника безошибочно определяла, пьян ли Павел. Сегодня трезв, несмотря на пятницу. Муля от счастья высоко прыгала и норовила лизнуть Павла в нос. Пожалуй, Муля это единственное, что их сейчас связывает. Ничего общего не осталось, только беспрекословная любовь Мули к ним обоим. Ника – Муля – Павел. Так теперь выглядит модель их совместной жизни.
Павел держал в руках
нераспечатанный конверт. Сердце всполошилось и ускорило ход, Ника боялась
вестей. Наверное потому, что плохих вестей в её жизни
было несравненно больше, чем хороших. Павел пошел на кухню. В последнее время
они всё делали порознь, и было непонятно, зачем они вместе живут. Ведь ему было
куда уйти, и ей – где остаться.
Ника открыла конверт и
сначала не поняла ничего. Письмо из Киева от какой-то Дины с просьбой приютить
её с дочкой на время чернобыльской радиации, потому как Алиса (дочь), которой
шесть лет, девочка и так болезненная. И как ей выдержать радиоактивное
заражение? В детских садах уже дают препараты йода. Но разве это поможет? Есть и
более близкие родственники, но они им отказали. Боятся. Боятся, что Дина с
Алисой привезут к ним в дом на одежде и обуви повышенные дозы радиации.
Ника от возмущения чуть не
задохнулась. Какая дремучая безграмотность, какое убожество и примитив! Какое
бездушие! Как можно отказать людям в горе?
Но однако… Какая Дина, какая Алиса?
Значит надо звонить дяде Цезику. Да, да, конечно, только ему. В их семье только
он знает, кто кому кем приходится. Да и кому ещё звонить – он единственный и
последний. Нет больше у Ники родственников. Но оказывается, что есть…
Дина и Алиса? Из Киева?
Знает Цезик таких (как же – как же!), только не
понимает, как это им не совестно просить помощи у Ники. Бабушки Дины и Ники
были двоюродными сестрами, дядя Цезик сказал кузинами, и отношения у них всегда
были перпендикулярными, а потом резко и скандально прервались по причине
отбитого мужа. Какого мужа? О боже, ну и подробности вскрываются в самый
неподходящий момент. Да, да, эта стерва Бэлочка отбила
когда-то у Никиной бабушки её первого мужа, о котором Ника понятия не имела, и
даже представить себе не могла. И все тогда от Бэлочки отвернулись и даже имени
её не произносили. Ещё бы, такой позор в приличной еврейской семье. Одна только
Ида, чокнутая на всю голову, продолжала с ней дружить
из каких-то корыстных соображений. Кто такая Ида? Жена
Зорика, ещё одного кузена, тоже чокнутого. Какая
корысть? Этого дядя Цезик не помнит. Столько лет прошло!
Вот это да! Чайник с
Бэлочкой и Идой! Недаром Ника нашла его именно сегодня и недаром Ника никогда
не верила в совпадения. А верила она в неизбежность закономерного, которое притаится и ждет своего момента, чтобы свалиться на
голову и огорошить.
М-да, надо бы посоветоваться с Павлом.
Хотя его мнение Ника знала заранее – людей надо принять. Наверное, Ника только
потому и не бросила Павла, что в ситуациях проверочных вел он себя как человек.
Жаль только, что годился Павел только для случаев экстремальных – пожар,
наводнение и любое стихийное бедствие.
Здесь он проявлял невероятную смекалку и мог
выжить в условиях совершенно непригодных для жизни, ещё и других спасти. А для
жизни повседневной Павел был не приспособлен совсем.
***
Ника засобиралась на почту давать
телеграмму. Решила взять с собой Мулю, пусть подышит свежим воздухом. Муля,
завидев в руках у Ники поводок, обрадовалась незапланированной прогулке и
послушно просунула в жесткие ремешки лапы и морду. Во
дворе пришлось задержаться. На краю скамейки, сжавшись и сгорбившись, сидела
Света Жихарева. Ника, не говоря ни слова, дала ей пять рублей и присела рядом.
Помолчать. Света заплакала. Они были подругами много лет. Света спилась вскоре
после окончания школы. Так уж всё сошлось – бабушка её умерла, и в квартиру
вселились мать с отчимом, они и втянули Свету в каждодневные попойки. Она бросила
музыкальное училище, днями не выходила из квартиры и из алкогольного кошмара.
Отчим сгорел от водки, а его место заняли пришлые мужики, сменявшие друг друга
чуть ли не каждый день.
Квартиру признали притоном, а Свету с
матерью выбросили на улицу. Ника помнит, как из их окон летели вещи – вышитые
крестиком подушки, кухонная посуда, поломанная мебель и тьма всякой всячины,
знакомой Нике с детства. В хорошие времена в гостях у Светы она бывала часто.
Ника попыталась тогда поднять из кучи хлама фигурку Дон Кихота, которая стояла
у Светы на этажерке. Но участковый Шумейко, руководивший выселением, обвинил
Нику в мародерстве, а на следующий день приехала мусоровозка и увезла все
пожитки на городскую свалку. Потом Света на какое-то время исчезла,
поговаривали, что сидела за воровство. А потом стала изредка являться в родной
двор, почти всегда пьяная и в слезах. И дворничиха Нюра на неё плевалась.
Свету тянуло во двор её детства, ей
хотелось позвонить в дверь Нике, но она никогда не решалась. Она смотрела
дрожащим взглядом на её балкон, смотрела на свои бывшие окна, смотрела,
смотрела… Вот и сейчас пришла посмотреть, не зацвела ли райская яблоня –
украшение двора и неотъемлемая часть их детства.
Ника вспомнила, что Светина бабушка
всегда давала ей пирожок. Вкуснее в жизни она не ела ничего.
***
Клаве надоело себя жалеть и вздыхать
об уходящей молодости и несправедливости жизни. Справедливость надо
восстанавливать самой, и брать надо то, что близко и плохо лежит. Саша Брэдфорд
вполне подходил под такое определение. И в самом деле
близко – в соседнем подьезде. И лежит. Сутками с дивана не встает, сопереживает
происходящему в мире. А что? Пока мир так жестоко устроен,
он работать не станет. Да и как можно работать, когда дети в Африке голодают, а
его мамаша в той же Африке имеет личного повара, горничную и прачку.
Министерша! А он солидарен с голодающими всех стран. Со вчерашнего дня сам
ничего не ел, и даже уже не хочется. И пусть кто-нибудь попробует его упрекнуть
– уедет к папе-лорду, и ещё одним талантом в стране станет меньше.
Клава про Сашино пустобрехство ничего
не знала. А даже если бы и знала – пусть делает, что хочет. В данный момент её
это не интересует. Она примерила на себя Сашину фамилию – Клава Брэдфорд.
Комичное несоответствие резало слух даже ей, не такая она дура,
чтобы не понимать, что благородная фамилия с её параметрами не сочетается.
Но не это главное. Заполучить Сашу –
вот цель, а там видно будет. Кто удачлив, тот неуязвим. В её деревне случится
невиданный переполох, когда станет известно, что она вышла замуж за лорда.
О Саше ей немного рассказывала дворничиха Нюра. Нюра видела в Клаве родственную душу, а когда та принесла ей килограмм огурцов и банку томатной пасты, то Нюра и вовсе продалась ей со всеми потрохами и готова была шпионить для неё за кем угодно. А в информации Клава нуждалась, надо было выстроить план действий. Хотя и сама была не слепая и могла смекнуть, на что Саша, несмотря на свое благородное происхождение, падок. Конечно, Саша это не грузчик из подсобки, тут надо проявить обходительность и терпение. Но одно Клава знала точно – есть в мужиках что-то, что объединяет их всех, независимо от происхождения и образования. Гады они! Но что делать, если незамужняя женщина – это неприлично.
План был прост. Постоянное безденежье
и неустроенность Сашиного быта давало Клаве шанс. Придется постараться, но
самое главное помалкивать, чтобы не ляпнуть
чего-нибудь сгоряча. Не сильна она пока в разговорном жанре. Зато сила её в
умениях кулинарных, такой борщ сварганить может, что не оторвешь. Не говоря уже
об умениях другого толка. Обучена. И учитель хороший был, не хуже, чем у городских. И деньги имеются – на счёты кладет ловко и с
весами управляется получше любого жонглера.
Придется потратиться и обновить гардероб.
Но Клава не знает, что и как носить, зато готова учиться и в учебе способна.
Надо попросить Нюру, чтобы та замолвила за неё словечко Нике. Для консультации.
Ника интеллигентка, и потому в помощи не откажет.
Права была Клава: Нюра попросила и
Ника не отказала, разрешила позвонить, но только побыстрей,
а то приедут родственники и будет не до того.
Нике и без родственников было не до
того. Уж на что меньше всего хотелось тратить время, так это на обучение Клавы
хорошим манерам. Но бабушка говорила, что высокомерие непозволительно, и проводила в пример графиню Броницкую.
***
Саша встал с дивана и решил, наконец,
разобраться с елкой. А что ещё делать? Сигареты кончились, деньги тоже. Маме,
что ли, позвонить? Так трубку возьмет гуталиновый мажордом и рявкнет
что-то на ихнем языке.
Гардеробщица в театре говорит, что
пора остепениться, и сватает Саше свою внучку. А почему бы и нет. Надоело
питаться всякой шухрой-мухрой в обшарпанных
забегаловках. Сегодня придет Шусю и опять принесет пирожки с говном, и давись ими.
Чем-то же надо закусывать.
Саша вынес елку из квартиры, а за ней
потянулась дорожка из сухих иголок. На пути к мусорнику перекинулся парой слов
с одноногим дядей Левой. Вот мужик! Жизнь прожил, не дай бог, как в штрафном
батальоне, а все равно веселый. Дворничиха Нюра временно отсутствовала, так что
плеваться было некому, и донес Саша свою елку-палку без приключений.
Присел на ту самую скамейку, где Ника
со Светой сидели – видел он их из окна.
Саша любил двор. То место, где райская
яблоня растет, было когда-то их местом, там происходило самое главное в жизни
любого ребенка – игра. Там закапывались секретики, там прыгали на резинке, там
хоронили дохлого воробья, там раскалывали орехи на
большом камне, там верилось в необыкновенные истории, там обзывались,
сплетничали, дрались, ссорились и мирились. И все мальчишки были влюблены в злую, но красивую Жанку. Все, кроме Шусю. Шусю любил Нику и,
вероятно, любит по сей день.
Между райской яблоней и орехом Луиза
Максимовна высаживала невзрачные цветы. А тогда они казались очень даже
взрачными, но никто, даже Шусю, никогда не порушил эту красоту. Луизу
Максимовну уважали и побаивались.
Вон Клава появилась и виляет своей
низкой задницей. Что-то она слишком часто стала
попадаться Саше на глаза.
***
К приезду родственников решили
расчистить балкон. Прощай, подсамоварник. Чайник
Ника вымыла и завернула в газету. Отдаст Дине, для неё это память.
Павел вынес с балкона почти всё. Как
много места стало! Чтобы заполнить пустоту, Саша
предлагает в подарок римскую колонну. Пусть сперва
сотрет с неё матерное слово, а потом Ника подумает.
Было решено гостей через неделю отвезти на дачу. Авось не обидятся. Едут они надолго, а Нике
надо писать диссертацию. Один библиотечный день уже пропал.
И опять окаянное сердце болит, болит и
бъется невпопад. Врожденный порок, неоперабельный. И детей иметь нельзя, нельзя
рожать, очень опасно. Ника с этим давно смирилась. Диссертацию пишет, на ученых
советах доклады делает, отдыхать в Сочи ездит, премьеры в Доме кино посещает,
дни рождения устраивает. Сама на дни рождения ходит. Всё как у людей…
Завтра день рождения у Саши.
Пригласил. Там та ещё публика собирается. Но как не пойти? Жаль Сашу, с его
способностями пропадает почем зря. Сейчас, правда, взялся за интересную
инсталляцию. Накупил ватных матрацев, порезал их по центру так, что вата
выглядывает, а вокруг этих дыр нарисовал очертания человеческих тел. Полная
иллюзия распотрошенных людей, но вместо кишок вата, которую он еще и
раскрашивать собирается для пущего эффекта. Будет с этими матрацами в каком-то
конкурсе участвовать.
***
Клава побывала у Ники и осталась очень довольна. Сначала пили чай из кобальтовых
чашек. Варенье Ника кладет в хрустальные розетки, а сахар из сахарницы надо брать
серебряными щипчиками, а салфетки уложены веером на фарфоровой подставке. Ужас,
как интересно!
Перешли к делу. Ника сказала, что у
Клавы неплохая фигура, но имеет свои нежелательные особенности, которые не
мешает скрыть. Что-то долго говорила об удлиненной талии, Клава всё записывала.
Потом разговор зашел об аксессуарах, и Клава робко переспросила, и Ника поняла,
что перегружает человека лишними словами, но виду не подала и всё объяснила. А
на прощание подарила Клаве ажурную жилетку. Ничего подобного у Клавы отродясь не было. И с чем её только носить? Но Клава
спросить постеснялась, побоялась показаться неблагодарной.
Ну всё, теперь Саша у неё в кармане. Надо только
аксессуаров прикупить, а то из этого добра у Клавы только одна сумочка и один
шарфик. Маловато для женщины, готовящей себя в жены лорду.
И ещё один важный ход придумала Клава.
Завтра она возьмет больничный и усядется во дворе с
авоськой, набитой продуктами и даже деликатесами. Авоську раздобыла с трудом.
Кто сейчас с ними ходит? Но это именно то, что Клаве для её сценария
необходимо. Надо привлечь вечно голодного Сашу содержимым, а уж там как
повезет.
Нюра подсказала, когда примерно Саша
выходит из дому. Главное, чтобы хандра на него не напала, а то не выйдет ни в
жисть, неделями может на диване проваляться.
***
Дина с Алисой приехали рано утром.
Ника встречала их на вокзале, понятия не имея, как они выглядят, но догадалась
по растерянным лицам и несмелым движениям. Но что сразило Нику наповал, так это
внешнее сходство. Только слепой скажет, что они не родственники. Вот как бывает
– живут вполне близкие люди, в силу сложившихся обстоятельств никогда друг
друга не видели, а встретились и обалдели от того,
какие они одинаковые. И раскос глаз, и вздёр носа и откид головы. Генетическая
экспертиза не нужна.
Неприятно удивило, что, не
предупредив, гости захватили с собой худющего и нервного пинчера. Насчет
пинчера они не договаривались. Нику это обстоятельство смутило не потому, что
приехало не двое, а как бы трое, а потому, что не любила она бесцеремонности и
замаскированной забывчивости даже в мелочах, не говоря уже о целой собаке, хоть
и маленькой.
Дина извинялась, что не привезла
ранние украинские фрукты. Невозможно! Всё заражено! А в поезде санитары ходили
с дозиметрами и мерили их, как прокаженных.
Это лето Нике предстояло как-то
пережить. И Муле тоже. Конкуренции Муля не терпела, и вообще она не любила маленьких черных собак. А тут
не просто маленькая, а ещё и горластая, а спичечные ножки до того тонкие, что непонятно, как они держат даже такое
невесомое тельце. Муля замкнулась в себе и не стала
есть салат «Оливье». Пошла в спальню и залезла под кровать.
Если бы Павел мог залезть под кровать,
он бы тоже это сделал. Гости не пришлись ему по душе, несмотря на внешнее
сходство с Никой и несмотря на их бедственное
положение.
Алиса оказалась девочкой
невоспитанной. Щипчиками для сахара она пыталась ущипнуть и без того огорченную
Мулю, а потом надела себе на голову миску и орала, что она мотоциклист. Ника с
Павлом привыкли к тишине, и всё происходящее выводило их из себя.
Дина нагнетала и без того напряженную
атмосферу. Представить только – полураспад стронция длится тридцать лет, и это
только стронция! А в воздухе, почве и воде нашли всё! Всю таблицу Менделеева! И
даже плутоний! Как жить?!
Зря Дина оправдывалась, Ника совсем не
возражает, чтобы гости остались на всё лето, и
прекрасно понимает, что теперь каждый год не миновать ей нашествия
родственников, включая пинчера. Но только, пожалуйста, не так громко!
И тут завопила Алиса. Её укусила Муля.
О боже, никогда эта собака не кусалась. Пинчер из солидарности зашелся тоже.
Дина заохала, заахала, запричитала что-то о бешенстве и столбняке. Ника
бросилась к аптечке, перевернула зеленку и в мыслях проклинала чернобыльский
реактор, стронций и всю таблицу Менделеева.
Павел отправился в гараж приводить в
порядок их побитый «Жигуленок». Пожалуй, неделю они не выдержат, завтра же
повезет гостей на дачу.
***
Клава сидела на скамейке уже целый
час. В привлекательности авоськи она не сомневалась, зато её собственная
привлекательность вызывала у неё некоторое беспокойство. К платью она
пришпандорила брошку и сейчас думала, уместно ли? Ника говорила, что в одежде
должна быть только одна деталь, определяющая стиль. Но эта деталь должна быть
бесспорна и уместна. Именно так и сказала: уместна. А если деталей много, то
это уже дурной вкус.
Клавины мысли прервались с появлением
Саши. Ну наконец-то. Клава не забыла запихнуть в
авоську сигареты «Мarlboro» и позаботилась о том,
чтобы это бросалось в глаза.
Пройти мимо такого искушения Саша не
смог, у него аж нутро свело. Ему хватило нескольких
секунд, чтобы оценить ситуацию, и он опустился на скамейку рядом. У Клавы
замедлилось дыхание. Дальше события разворачивались со скоростью невероятной.
Саша передумал идти на работу. Ненормальный он, что
ли, когда такая удача сама в руки идет. Саша пригласил Клаву к себе под
предлогом посмотреть инсталляции. Она понятия не имела, что такое инсталляции,
но поспешно согласилась, пока Саша не передумал. Всё шло по плану.
Съели и выпили всё. И очень быстро.
Клава озиралась по сторонам и удивлялась пустоте холостяцкого жилища и грязным
окнам, за которыми уже не видно, что делается на улице. Немного погодя Саша приволок с балкона ватный матрац и приказал Клаве ложиться.
Сердце подпрыгнуло. Неужели так быстро? Но Саша повел себя странно, он взял
толстый фломастер и очертил им Клавины крутые формы. И многозначительно
сообщил, что он её таким образом увековечил в
искусстве. Теперь этот матрац будет выставляться в арт-галерее, может быть,
даже за границей, только над ним надо ещё поработать. Когда всё будет готово,
он Клаву опять позовет и покажет. Программа была выполнена, и Саша не мог
придумать, как бы ему поделикатней выставить гостью.
Но тут в квартиру вломился Шусю с пирожками и бутылкой портвейна, которая была
уже явно лишней. Хотя как может быть лишним портвейн в кругах творческих и
вольнодумных. Шусю обалдел от недокуренной пачки
заморских сигарет и объявил, что остается до вечера.
Дальше Саша уже плохо помнит. Помнит, что
Шусю тащил его в ванную, и что рубашка порвалась, и что упал на матрац. А
дальше не помнит. Только утром он проснулся и удивился, что ещё жив, а на кухне
обнаружил Клаву, которая поставила перед ним кружку с рассолом и миску с
квашеной капустой. Такого блаженства он не испытывал давно. О нем позаботились!
Когда это было в последний раз? И было ли вообще? Саша глубоко задумался –
права гардеробщица, пора жениться.
***
Павел увез гостей на дачу. Больше всех
радовалась Муля, она не отходила от Ники и не спускала с неё своих рыжих глаз.
И даже согласилась поесть овсяной каши, на что не пойдет ни одна уважающая себя
собака. Но Муле так хотелось угодить хозяйке, что она
съела бы даже огурец.
Ника прилегла с книгой. Понедельник
выдался трудный, на заседании кафедры обсуждался её реферат. В тексте ученый
секретарь (дама ядовитая) обнаружила нехватку двух запятых и ехидно об этом
высказалась. Чем-то она, несмотря на свою ученость, напоминала Нике Клаву. И
откуда ей только известно о знаках препинания? С этими знаками у Ники были
проблемы ещё в школе, был период, когда она писала слова одной длинной цепью
без пропусков. Специалисты говорили Никиным родителям, что так пишут дети с
особым видом гениальности, поэтому расстраиваться не надо. Ребенок
в конечном счете перерастет. Так и случилось.
Всё прошло, когда наступили противные
подростковые изменения. В один прекрасный день как отрезало, Ника стала писать
абсолютно грамотно. Наверное, гениальность пропала.
И теперь её раздражает безграмотность
чужая. Когда она проверяет работы своих аспирантов, то ей хочется пройтись по
тексту веником, а лучше лопатой.
Снова заболело сердце и застучало
невпопад. Ника прислушивалась к его хаотичному биению. Читать расхотелось, и она вышла на балкон. Райская яблоня зацвела в этом
году поздно. Когда-то дерево сполна натерпелось от детворы. Ника помнит, как у
каждого из них была на нём своя ветка, до которой еще надо было долезть. И
лезли, как настоящие варвары, сшибая грубыми ботинками темно-розовые цветы и
царапая блестящую кору. И дворничиха Нюра, тогда еще молодая, на них плевалась.
В их дворе не так легко было выжить.
Дети жестокие, и не дай бог, если кто-нибудь толстый или рыжий – забьют. Так у
них и было. Но, несмотря на это, Ника хорошо помнит то ощущение огромного
детского счастья, бесстрашного перед начинающейся жизнью, не допускающего ни на
миг сомнений в удаче.
***
Дядя Цезик ослеп. Позвонила его
соседка, разговор был нервный и бестолковый. Ника растерялась и заметалась по
квартире в поисках неизвестно чего. Набрала из холодильника всякой всячины и
побежала ловить такси.
Так она и думала! Нет, нет, не о
слепоте, конечно, а о том, что с Цезиком должно было что-то случиться. А ведь
зловеще… Да-да, всё из-за этой проклятой коллекции, потому что в жизни ничего
не бывает без причины.
Свою странную коллекцию дядя Цезик
собирал много лет. И, пожалуй, что такой нет ни у кого
на свете. Он собирал очки умерших людей. Кто его надоумил? Как возникла в его
голове эта кошмарная фантазия?
Начало коллекции положила смерть его
фронтового друга, погибшего в конце войны трагично и нелепо. Попал под гусеницу
танка. Когда Цезик увидел его раздавленные очки с треснувшими стеклами, то не
смог с ними расстаться. Эти очки стали первыми в его коллекции. С тех пор, если
кто-то из родственников или знакомых умирал, и если это становилось известно
дяде Цезику, то, выждав для приличия паузу, он
облачался в черный костюм и наносил визит семье покойного с дикой просьбой
подарить очки, если таковые покойник носил. Как правило, носил, и, как правило, отдавали, тем более что Цезик обещал
хранить очки бережно и с любовью. И обещание свое держал. За его спиной крутили
пальцем у виска, мол, сумасшедший. Пожалуй, что
так.
Очки он хранил в картонных коробках, и
переложены они были плотными салфетками. Очки были пронумерованы, а каждый
номер был отмечен в каталоге, где помещалось краткое описание жизни покойного и
причина смерти. Зачем?! Ника недоумевала, а когда спрашивала, дядя Цезик
начинал нервничать, и даже повышал голос, и просил вопросов не задавать. В их
семье многие были с придурью, но Цезик превзошел всех.
Почему он ослеп? Почему? Ведь он
никогда не жаловался на зрение. Ника ехала к нему с твердым намерением забрать
его к себе, а коллекцию потихоньку выбросить.
Дядя Цезик наотрез отказался покидать
свою коммунальную клетушку, бывшую когда-то комнатой прислуги. Он
ориентировался в ней наизусть. Каждая вещь стояла на своем месте десятилетиями.
До кухни рукой подать, и путь этот ему знаком как свои пять пальцев. Да и что
ему надо на кухне? Чайник поставить? Все-таки некоторые силуэты он видит.
Но больше всего Нику удивило, что дядя
категорически отказался идти к врачу. И все доводы Ники, что зрение ещё можно
вернуть, не принимал. Ника намучилась с ним битых три часа и добилась только
того, что Цезик разрешил ей себя покормить. А потом бесцеремонно напомнил, что
пора бы и честь знать.
***
У дворничихи Нюры появился ухажер –
бывший участковый Шумейко. Он вышел на пенсию и овдовел, и Нюра ему подходила.
Перед тем как перейти к действиям, он как
настоящий милиционер навел о ней справки в домоуправлении. Вот сволочь!
Нюра про этот шпионаж ничего не знала,
и неожиданные ухаживания ей польстили. Она нацепила на шею блестящее монисто,
вместо ватника надела кофту, подаренную Луизой Максимовной, и двор теперь мела
в таком виде. Откровенно говоря, она когда-то положила глаз на дядю Леву, но
тот оказался крепким орешком и однолюбом. Его красавица жена 22 июня 1941 года
родила мальчиков-близнецов. Дядю Леву призвали в армию, а жена с детьми
эвакуировалась. Больше он их не видел…
Нюру визиты Шумейко вводили в краску.
Она всё переживала о том, как людям в глаза
смотреть. Стыдно женихаться в таком возрасте. Народ
наш мораль блюдет.
Не сказать, чтобы Шумейко ей очень
нравился, в глубине души она милиционеров не уважала, но как женщина
недолюбленная млела от самых пустяковых знаков внимания. Замуж позвал, значит человек серьёзный, ей бы сразу согласиться, но она не
была готова к столь быстрому развитию событий и от волнения потеряла голос. А
Шумейко привык рапортовать, вопрос – ответ, и без промедлений. Где уж ему
понять тонкую женскую душу? Подумал, что ломается и кокетничает, а этого он не
любит. Солдафон.
Так Нюра упустила момент, а поскольку
это был не первый упущенный момент в её жизни, то быстро смирилась. От судьбы не
уйдешь. Всё-таки пользы от этой истории получилось больше, чем вреда, так как
монисто она уже не снимала, а ватник больше не надевала. Поняла, что
привлекательности ещё не лишена, а это значит…
Значит, что Шумейко не единственный мужик в радиусе тысячи километров. Про
радиус Нюра не понимала ничего, это ей Ника сказала.
***
Позвонила Лорка из Чикаго. Начала с ностальгического нытья – тоскует по бородинскому хлебу и топленому молоку. А потом набросилась на Нику с лавиной вопросов и, конечно, спросила, что прислать, и Ника, как всегда, сказала – ничего. Но Лорка всё равно пришлет, Ника знает. Её посылки как бездонный сундук, начинаешь разбирать, и не видно конца, и всё висит в шкафу ненадеванным. И можно ли это носить? Платья, пересыпанные люрексом, кофточки, засиженные стразами, и блузки, расшитые жирафами и павлинами. Американский Таджикистан.
Но Ника всё равно Лорке благодарна.
Что-то трогательное было в её непременном желании поделиться с подругой хотя бы
малой частью затоваренной Америки.
Когда Лорка уезжала, её прорабатывали
в коллективе на общем собрании. Припомнили всё – в общественной жизни участия
не принимала, даже в стенгазету ни одной заметки не написала, субботники
игнорировала. А в студенческие годы водила шашни с
иностранцами – был сигнал из вышестоящей организации. И, наверное, тогда
буржуазный червь в неё и внедрился. И нет ничего удивительного, что теперь она
уезжает во вражескую нам страну. Вынесли гневное порицание и записали в
протокол. И отправили Лорку на все четыре стороны к её большому удовольствию.
Соседи порицали тоже, некоторые даже
перестали с ней здороваться. Неохота опять высказываться про наш народ, но
время было суровое, на него можно всё свалить.
Лорка уехала с легкой душой и первое
время не давала о себе знать – боялась позвонить или написать. Боялась, что у
Ники будут неприятности на работе.
Давно они не виделись, Лоркины черты
начали смываться. Ника почему-то лучше помнит её маленькой, чем взрослой.
Круглые серые глаза и два больших передних зуба с широкой щелью, и платье в
нежную клеточку. И ещё Лорка проворней и выше всех забиралась на райскую
яблоню, только трусы из-под юбки сверкали.
Теперь Лорка живет в просторном доме с
бассейном и садом и недовольна тем, как государство распоряжается деньгами
налогоплательщиков. А своего мужа называет козлом, потому что он набрал
кредитов не в тех банках и не под те проценты.
Ника понимает, что другой мир делает
людей другими, но когда это касается друзей детства, то у неё опять начинает
болеть сердце.
А ещё Ника знает, что Лорка всю жизнь
хранит её фотографию. Нике на ней девять лет, и на обратной стороне детским
почерком написано: «ВечнотвояподругаНика». Эта фотография была с Лоркой во всех
странах, где она жила. Потому что самое лучшее и самое настоящее с нами
происходит только в детстве.
***
Павел давно бы ушел, но Ника больна, а
он не подлец. А сейчас ещё и гости приехали, и дядя
Цезик ослеп. В субботу – на дачу гостям продукты завезти, в воскресенье – к
Цезику. Упрямый старик, переезжать не хочет, лечиться тоже не хочет.
Павел где-то достал для Дины дозиметр.
Когда вернется в Киев, будет им по всем сусекам измерять уровень радиации, и
тогда уж точно определит, не забился ли в угол обломок стронция.
На завтра подвернулось два билета в
элитный театр, и даже не верится, что они с Никой пойдут куда-то вместе. В
последний раз они были вместе два года назад на полузапрещенной выставке
авангардной живописи в каком-то подвале. В прокуренном помещении набилась тьма
народу, но не того народа, о котором принято вспоминать, характеризуя явления
распространенные. Здесь были все как на подбор –
типичные представители креативных тусовок. А между
ними сновали те, кто в этих тусовках подвизаются. Но
не это смутило Павла, а картины, от которых хотелось умереть – взнузданные
лошадиной сбруей люди, проваленные в тартарары дома, летающие по небу ангелы в
обнимку с чертями.
Выставка подействовала на Павла
угнетающе, зато он в который раз констатировал, что мужчины более чем
заинтересованно смотрят на Нику. Павел не был ревнив, но зацепило.
Когда-то он до такой степени был
влюблен в Нику, что забыл обо всем: о папе с мамой, о пьянках
с друзьями, о рыбалке, о грибной охоте, о походах за горизонт, о бардовских
песнях и вообще обо всем, что любил раньше. Он любил только Нику.
Любовь прошла незаметно, зато снова
появился интерес ко всему остальному.
Нику повышенное внимание мужчин
нисколько не занимало. Сказать, что ей это надоело, было бы не совсем
правильно. Её сдержанность была вызвана скорее воспитанным с детства
достоинством и опытом зрелой женщины. Увы, опыт, который по сути своей мало чем
отличался от того, который Клава получила в своей подсобке. А опыт прост –
женщина всегда находится в положении менее выгодном, чем мужчина. И ни одна
даже самая умная женщина не в силах изменить определенную самой природой
расстановку сил.
И еще одна немаловажная деталь –
бабушка говорила, что женская репутация должна быть безупречной, и приводила в
пример графиню Броницкую.
***
Саша объявил, что женится на Клаве. И
даже маму из Африки вызвал познакомиться. Клава боялась показаться будущей
свекрови на глаза и с перепугу
села на диету, и пошла на курсы английского языка.
Во дворце бракосочетания им выдали
приглашения в салон молодоженов, где можно было неплохо прибарахлиться. Клава шла
туда с гордым видом, ощущая исключительность и важность происходящего. Купила
кобальтовый чайный сервиз, почти как у Ники. Только вот щипчиков для сахара
нигде не нашла.
Платье будет шить у портнихи в ателье.
На примерку Нику позовет, чтобы не промахнуться с фасоном. Завтра приезжает
Сашина мама. Ужас, как страшно!
Сашу эти приготовления раздражали.
Поиски приличного костюма (моль потом кормить), беготня по магазинам (что там
можно купить?), доставание продуктов (всё сожрут в
один момент). А мама нагрянет, так столько шума прибавится, что хоть из дому
беги. Но приехала мама, и всё стало на свои места. Клава ей понравилась. Скромная, хозяйственная, чистоплотная, так выдраила к её
приезду квартиру, что не придерешься. Как раз то, что нужно её непутевому сыну.
А то, что происхождением не вышла, так и у Саши, если покопаться, можно найти
изъяны в родословной.
Мама объявила обалденную новость – с
министром она разводится и выходит замуж за монгольского кинорежиссера. И когда
она только успела? И где она его откопала? Неужели в Африке? Но не это больше
всего удивило Сашу, а то, что в Монголии имеется кинематограф.
Свадьбу гуляли в банкетном зале
молодежного кафе. Нюру не пригласили. Она обиделась и ходила с поджатыми
губами. Как информацию добывать, так годилась, а как за одним столом сидеть,
так рожей не вышла. Нюра с горя плюнула и всплакнула.
Клава оправдывалась – Нюра должна её понять, ведь она даже своих
деревенских не позвала, чтобы не бросалось в глаза социальное неравенство. И
чтобы загладить вину, Клава завезла Нюре мешок картошки и ведерко соленых
помидоров. Та и угомонилась.
Ника на этой свадьбе еле высидела. А
когда принесли торты с жирными розами, так ей и вовсе поплохело.
Клава смущалась и рдела, в ушах у неё
сверкали сережки с красными камушками (подарок свекрови), а фата сбилась набок,
но это выглядело очень мило. Саша, похоже, плохо соображал и не верил в
происходящее, а Шусю до такой степени ужрался, что в глазах у него появилось
что-то маньячное.
Ника смотрела на Сашку-дурака и
вспоминала, как он в детстве писал стихи злой Жанке и
даже нарисовал её профиль на мокрой земле. Было очень похоже. А ещё они с Шусю
как-то собрали все райские яблочки и отнесли Луизе Максимовне на варенье.
Вкуснее варенья Ника не ела никогда.
***
С дядей Цезиком опять приключилось
несчастье. Он перевернул на себя чайник и обварился, обварившись
упал и сломал ногу. И опять звонила соседка и натараторила в трубку много
лишних слов.
Что делать? Павла послали в
командировку, а тут хоть разорвись. Надо ехать на дачу навестить Дину, а обваренный Цезик валяется в ортопедии.
Ника вышла на балкон, её успокаивал
двор – вид сверху. Раскидистая крона райской яблони заслоняла неприглядное
скопление гаражей. Заморосило. Ника любила спокойную непогоду, легкие
покалывания дождика в лицо и прохладу небыстрого ветра. Этот ветер срывал с
яблони цветы, и розовые лепестки носились в воздухе, как конфетти. Однако если
она будет разводить лирику на тему летнего пейзажа, то в больницу к Цезику она
быстрей не доберется.
Больница как больница – девять человек
в палате, и санитарка бросается на людей, как цепной пес. Ника сунула ей в
карман три рубля, рассчитывая на снисхождение. И зря.
С врачом, невыспавшимся после ночной
смены, общаться было ещё противней, чем с санитаркой. Ника плюнула, как Нюра, и
ушла.
У неё был ключ от комнаты Цезика, и
она намеревалась немедленно туда пойти, чтобы выбросить эту страшную коллекцию.
Когда она очутилась на месте, ей
показалось, что она не вошла, а прокралась. И сейчас ей предстоит совать свой
нос в чужой мир и распоряжаться тем, что ей не принадлежит. Пришлось подавить в
себе издержки воспитания. Ника выдвинула ящик огромного комода и вытащила
оттуда ненавистные коробки с очками. Сказать, что они ей жгли руки, значило
ничего не сказать.
Порядок в коллекции был образцовый.
Без труда Ника нашла и каталог, толстую общую тетрадь в синюю линейку. Очки под
номером сорок девять – бабушкины очки. Ника их хорошо помнит – дешевая
пластмассовая оправа, расшатанные дужки. Бабушка их всегда искала и не могла
найти, и тогда к поискам подключалась Ника. А потом Ника прикрепила к очкам
цепочку. Так с цепочкой они у Цезика и хранятся.
Ника раскрыла тетрадь. Номер сорок
девять – «Бескина Эсфирь Моисеевна. Родилась в 1894 году, по образованию
патентовед, заведовала технической библиотекой, занималась
благотворительностью, умерла в 1979 году от сердечной недостаточности. Её муж,
Бескин Илья Абрамович, детский хирург, в 1953 году проходил по делу врачей, был
арестован и умер в тюрьме при невыясненных обстоятельствах. В семье было двое
детей: сын Марк – погиб в 1944 году в боях за Варшаву, дочь Марина – геолог.
Она и её муж Олег Панарин погибли в 1971 году во время геологической экспедиции
под каменным обвалом в горах».
Ника не может заплакать, в этом её
большая проблема, и потому ей тяжелее в сто крат. Она хорошо помнит родителей.
Папина гитара до сих пор висит на том же месте в её комнате. А мамино колечко
Ника никогда не снимает. Их фотография стоит у неё на письменном столе. И если
её кто-то спросит, что такое бог, то она покажет на эту фотографию.
Теперь Ника уже точно знала, что
ничего не сделает, не поднимется у неё рука выбросить это богатство, да и как
среагирует дядя Цезик, если узнает, что часть его жизни пропала навсегда? Разве
мало он потерял?
Ника положила всё на место и задвинула
ящик комода.
Очень болело сердце, хотелось прилечь
прямо здесь на кожаный диван, из которого вылезли все пружины.
***
Духота в трамвае была нестерпимой.
Кондукторша пробивалась в гущу тел всей своей необъятной конструкцией и орала
на мамашу с детьми и бабусю с корзинкой. А куда деть корзинку? Хоть на голову
себе ставь. Так и ставьте, здесь вам не такси! Билеты у всех есть? Чего
лыбишься, предьяви билет, а то ссажу! И пассажиры кондукторше поддакивали.
Народ наш порядок любит.
Вырвавшись наружу, Ника обнаружила
отсутствие пуговицы на кофте. Ну и слава богу, потери
могли быть значительно хуже. До дому бы добраться, а то что-то совсем плохо
стало. Уже недалеко. Вот и райская яблоня видна. Нике вдруг показалось, что она
превратилась в густое розовое облако, которое приблизилось к ней вплотную и окутало её с головы до ног. Ника замедлила шаг, а
потом остановилось. И вот она уже глотает пахучие яблочные хлопья, и почему-то
они кажутся ей ватными, и дышать из-за них стало ещё трудней. И тяжелый стук в
сердце прекратился совсем, и розовое стало серым, а потом черным.
Саша вышел из дому за сигаретами.
Семейная жизнь еще толком не началась, а уже осточертела.
После вчерашнего весь пейзаж как в тумане.
Вон возле ворот что-то валяется. А может,
мерещится? Уже и глазам своим не веришь. Что-то валяется? Или кто-то? На
тряпичную куклу похоже.