Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2014
Виталий Щигельский
родился в 1967 году в Ленинграде.
Публиковался в журналах «Сибирские огни», «Нева», «Новый мир», «Зинзивер». В «Волге» публиковались рассказы «Чистая память»
и «Инородное тело» (2013, №11–12).
Автор книг «Обратное уравнение», «Время воды», «Наночеловек»,
«Бенефис двойников» (в соавторстве с В. Фёдоровым). Живет и работает в
Санкт-Петербурге.
Каждую вторую и четвертую среду месяца
вот уже два с половиной года он отпрашивался с работы пораньше, ссылаясь то на
зубную, то на животную боль, то на необходимость встретить из детского садика
дочку двоюродной тетки Сашеньку. Это была чистейшая ложь, но ложь во имя добра
и правды. Будущего добра и будущей правды, предпосылки которым он закладывал
вместе со своими соратниками в обстановке строжайшей секретности каждую вторую
и четвертую среду месяца. Рядовой обыватель – кредитный колбасник, возможно,
сочтет нелепым и такой график, и степень закрытости, и еще много чего, и все
потому, что колбасник ничего не знает о будущем, да и знать не желает. А будущее между тем не приходит из ниоткуда и не материализуется из
ничего. Оно созидается упорным трудом ничтожного процента людей,
наделенных даром предвосхищения реальности. Кто эти люди? Писатели-фантасты,
изобретатели-самоучки и политические подпольщики.
Он входил в последнюю группу. Он был
многогранен, многолик и многоименен. В платежной
ведомости он расписывался против фамилии Комаров, жена называла его ласково – дурик, в кругах тайных и узких его величали Икаром за
широту мысли, высоту помыслов и за букву «р», произносимую по-вороньи
раскатисто и напористо.
Икар вышел из метро, купил в ларьке
лаваш, рванул край зубами (непропеченный клейкий кусок тяжело упал на дно
желудка) и широким прыгающим шагом, разбивающим вдрызг
соляные лужи, устремился к месту сбора. Думая о будущем, о прекрасном добром
будущем, Икар миновал шесть кварталов и свернул во двор. В память о лепешке в
руках осталась промасленная бумажная полоска. Он хотел было бросить бумажку в
окаменевший желтовато-серый сугроб, но, вспомнив о конспирации, смял и сунул в
карман, затем одернул вздыбившийся от быстрой ходьбы пуховик и, набрав цифровой
код на двери, открыл ее и проник в полуподвальное помещение, похожее на
заброшенный паспортный стол.
Стеллажи с пухлыми папками. Картотека,
утерявшая добрую половину положенных букв. Канцелярский стол с доисторическим
монитором, напоминающим поваленный на бок унитаз. Стол для совещаний,
заставленный грязной чайно-кофейной посудой. Вокруг этого стола расположилась
руководящая ячейка его политической группы. Амебообразный мужчина средних лет с
бритым мучнистым черепом и внушительным стажем подпольной работы – Аркадий
Петрович, по прозвищу Зорге. Мужчина постарше, сухой, морщинистый, пьющий, с
торчащими во все стороны усами и бородой, – Лев Дмитриевич, среди
своих – Дон Кихот. Затем пожилой мужчина, умело скрывающий перманентный испуг и
неуместную розовость щек седыми напомаженными бакенбардами, интеллигент и
гуманитарий – Михал Михалыч.
С самой первой встречи он заявил себя как идеолог движения, и все стали звать
его Председателем. И, наконец, женщина. Стриженная под
бобрика, с красным ртом, маленькими пронзительными
глазами и мужественным именем Валентина. Валентина справедливо считалась движущей
силой организации, и псевдоним у нее был соответствующий – Мадам-Бронепоезд.
Напротив стола на деревянной скамье под
приклеенными скотчем к стене рукописными плакатами, безальтернативным «Через
свободу – к процветанию и обратно!» и всеобъемлющим «Позор!», сидели два
активиста – Толик и Лешик. Они приходили и уходили
вместе, поэтому кто из них Толик, а кто Лешик, Икар
не знал. Впрочем, это было не важно. Главное, что они сами знали, что они ниже
рангом и субординация имеет значение.
Икар бросил на стул рюкзак и спросил:
– Придет кто еще?
Михал
Михалыч театрально вздохнул:
– К сожалению, нет.
– Тогда, может быть, начнем? – предложил
Икар, подсаживаясь к Валентине.
– А кворум-то, кворум-то есть? – в ее
голосе послышалось напряжение.
– Кворум есть, – подсказал опытный
Зорге.
– Тогда предлагаю начать, – Председатель
достал блокнот и карандаш из потертого дипломата.
– Ставить на голосование? –
поинтересовалась Валентина, отодвигаясь от Икара вместе со стулом.
– Ставить, – подтвердил Дон Кихот и
посмотрел на Мадам-Бронепоезд голодным взглядом.
– Кто «за», прошу поднять руки, – прежде
чем огласить результат, Михал Михалыч
просчитал дважды: – Шестеро.
– Кто «против»?
– Я, – сообщил Икар, взгляд Дон Кихота
сбил его с толку.
– И какое предложение у вас? – сощурился
Председатель.
– Никакого.
Михал
Михалыч поднял вверх карандаш:
– Шесть голосов «за». Один голос
«против». Решение открыть заседание принято большинством голосов.
– Как это шестеро? – удивился Аркадий
Петрович. – Нас всего пятеро за столом.
– Иванов и Геймаузер,
– Валентина обернулась к Толику и Лешику, – вам
голосовать не надо. Право голоса только у членов совета. Вы, кстати, что
сегодня успели сделать?
Лешик
и Толик переглянулись.
– Я раздал двадцать листовок, –
отрапортовал Иванов.
– Двадцать? – переспросил Зорге.
– Около двадцати.
– А я клеил стикеры,
– доложился Геймаузер.
– Где? – уточнил Зорге.
– В основном вокруг дома.
– Неинформативно, – покачала головой
Валентина.
– А пресс-релиз в СМИ отправили? –
вставил Председатель.
– Отправили, – сказали Лешик и Толик хором.
– И что ответили СМИ?
– Ничего.
– Ну, тогда, господа, вы свободны, – Михал Михалыч указал карандашом
на дверь.
После ухода активистов установилась
гнетущая тишина. Первым ее нарушил Дон Кихот: в неухоженных джунглях стола он
высмотрел недоеденный пряник, ухватил его тонкими быстрыми пальцами, запихнул в
рот и принялся чавкать.
Зорге тоже хотелось сладкого, но
политический опыт подсказывал ему, что копаться в объедках в присутствии дамы,
на которую имеешь серьезные виды, не стоит. Поэтому он сказал:
– Отсутствие какой-либо реакции СМИ –
это даже хорошо, господа. Это значит, что мы попали в черные списки.
– Списки – это хорошо! – обрадовалась
Валентина. – Стало быть, мы попали властям в болевую точку.
– Проголосуем? – предложил Михал Михалыч.
– За что? – уточнил Зорге.
– За то, что попали властям в болевую
точку, – Михал Михалыч
обвел глазами присутствующих. – Единогласно! Валентина, вы не будете возражать,
если я поручу вам вести протокол?
Мадам-Бронепоезд сделала мужественное
лицо и кивнула. Ее решимость пугала Икара, казалось, ради общего дела она
готова на все: в одиночку расклеить пять тысяч листовок, издать стенгазету и
задушить идейного врага своей большой мягкой грудью. Икару однажды пришлось
познать ее духоту. И теперь воспоминания быстрой подпольной близости
преследовали его ночами и днями…
Председатель дежурно прокашлялся:
– Так, хорошо, господа, давайте
продолжим. А вам не показалось, что этот, который сидел справа от… как его…
– Иванова, – подсказала
Мадам-Бронепоезд.
– Да-да, Иванов, хотя мне думается, что
это все же Геймаузер, – Председатель перешел на
шепот: – Так вот, вам не показалось, что он провокатор?
– Да-да-да, – закивал Зорге, – что-то
есть в нем такое.
– А второй?
– Иванов? – Валентина хихикнула игриво,
если не сказать порочно. – Не может быть.
У
Дон Кихота зашевелились усы и борода, видимо, он
ухмыльнулся.
– Вряд ли, – Мадам-Бронепоезд
потупилась, – хотя не исключено, что засланец.
Икар испытал укол ревности: неужели
Валентина поделилась своей духотой с этим жалким, опустившимся существом? И
поддержал Валентину:
– Скорее засланец.
Икар совсем не знал Иванова, но ему
нужно было дать понять Валентине, что она всегда может на него положиться.
– Засланец, –
подтвердил Зорге. – Я таких повидал много. С первого взгляда определяю.
Дон Кихот промолчал, облизал языком усы
и сунул в рот еще один пряник.
– Да, – горько выдохнул Председатель, –
тяжело нынче с кадрами.
– Соратники, – подал голос Зорге, –
предлагаю начать мозговой штурм. А не сделать ли нам знаковую информативную
акцию, например, растяжку на мосту, с надписью: «Губернатор – вон!».
– Где? – Председатель испуганно
обернулся.
– Не где, а
куда, – Зорге поморщился. – Вон из города.
– Это здорово,
– подхватила Валентина.
– Такая растяжка долго не провисит, зато
нас быстро поймают, – остудил пыл присутствующих Михал
Михалыч.
– Тогда давайте наклеим стикеры на наши портфели и рюкзаки.
– Поймают еще быстрее. И административку повесят, – предупредил Зорге. – Тут нужно
нечто более тонкое
– Давайте наклеим стикер
с внутренней стороны рюкзаков? – осенило Валентину.
– Так никто не увидит, – Зорге наморщил
нос.
– Кому надо увидит, – Председатель,
напротив, поддержал идею Мадам-Бронепоезд.
– Согласен, – сдался Зорге.
– Голосуем.
– Единогласно, – Михал
Михалыч казался довольным. – Что-то еще?
Дон Кихот поднял руку, беря слово и
привлекая внимание. Он начал говорить, но что он говорил, было совершенно
непонятно. Слова застревали в нечесаной бороде, комкались, скручивались и
всасывались со вздохом обратно в Дон Кихота. В конце концов
он тряхнул головой, сел на место и потянулся за сахаром…
– Спасибо, Лев Дмитриевич, вы, как
всегда, лаконичны и точны, – поблагодарил Председатель. – Предлагаю двигаться
дальше. Вы знаете, какой сегодня день? Сегодня день рождения Джона Стюарта
Милля!
Валентина заохала:
– Как я могла позабыть?
– А я не забыл, – со спокойным
достоинством заметил Зорге и дал знак Льву Дмитриевичу.
Дон Кихот достал из-под стола бутылку.
– Может, сначала закончим с делами, –
насупился Председатель. – Что у нас с манифестом?
– На доработке, – пояснила Валентина.
– Ну что, работаем дальше или по пять
капель за Милля?
– Что-что? – переспросил Дон Кихот,
занятый рассматриванием изгибов Мадам-Бронепоезд.
– Предлагаю пойти на компромисс, –
объяснил Председатель. – Кто «за»?
– Я против, – Икар
решил, что на голосование поставлена Валентина.
– Четыре голоса «за», один «против».
Пьем, – провозгласил Михал Михалыч.
Подпольщики выпили, все, кроме Икара,
кто из чайной кружки, кто из кофейной. Закусить было нечем,
поэтому они захмелели быстро и заговорили одновременно.
– К нам не идет молодежь, – пожаловался
Председатель.
– Михал Михалыч, – с материнской ноткой в голосе протянула
Валентина, – их интересует джинсы и жвачка. А либеральные идеи им чужды.
– Но чтобы в одной колонне с левыми –
никогда, – добавил Зорге.
– Мы за эволюционный путь, – подтвердил
Председатель.
– Да-да.
– Да-да-да.
– А знаете, когда-нибудь этот подвал
станет музеем.
– Михал Михалыч, вы в этом уверены?
– Более чем!
– И здесь будут стоять пять наших
бронзовых бюстов, – Зорге ударил кулаком по столу.
– А где будем мы?
Икар небезосновательно считал себя
убежденным человеком и носителем прогресса, но сейчас большая и мягкая грудь
Валентины волновала его значительно больше, нежели всеобщая либерализация,
процветание и свобода. Сейчас материя Валентины порождала его сознание, и более
ничего.
Как будто почувствовав его мысли,
Валентина спросила:
– Икар! Кажется, вы что-то хотели
сказать?
– Да. Я хочу. Я очень хочу, – он
остановился, покраснел и начал говорить быстро и сбивчиво: – Я хочу сказать,
что пора заканчивать с пьянством и бюрократией. Мы сидим здесь как мыши.
Бумажки перебираем. Работать нам нужно.
– Какое
работать, дорогой мой господин Комаров! Уже двадцать один час тридцать минут,
мы и так пересидели регламент, – Председатель потянулся к Икару.
Икар отпрянул, Михал
Михалыч шатнулся и прилип лицом к плакату с надписью
«Позор!».
Повидавший
на своем веку многое Зорге не растерялся и быстро скомандовал:
– Расходимся по одному. Первыми выходите
вы, Председатель.
– Почему я?
– Потому что вы неприметный.
– Я неприметный, а вы?
– Господа не надо ссориться, – встала
между мужчинами Валентина.
– Хорошо, пойду я, – Зорге натянул на
голову клетчатую кепку так низко, что козырек скрыл глаза, и исчез в проходе.
– Мне кажется, что он провокатор, –
Председатель обвел взглядом оставшихся.
– Может быть, – согласилась Валентина.
– Михал Михалыч, – пьяный Дон Кихот разговаривал более внятно, чем
трезвый, – теперь ваша очередь.
– Не поминайте лихом! – Михал Михалыч шагнул в темноту.
Валентина пристально посмотрела на Льва
Дмитриевича:
– Он тоже провокатор?
– Не исключено, но дело не в этом. Я
просто хотел посидеть с вами еще немного – у меня с собой есть бутылка живого
пива.
– Живого? – Мадам-Бронепоезд застенчиво
улыбнулась.
– А потом махнем в баню, – вступил в
разговор Икар.
– Втроем? – Валентина тяжело задышала.
– Со мной, – Икар сделал шаг вперед.
– Сначала проголосуем, – нашелся Лев
Дмитриевич. – Тайным голосованием.
Они написали о своем решении на
использованных салфетках и предоставили огласить результат Валентине.
– Один «за», один «воздержался», – глаза
Мадам-Бронепоезд стали непривычно большими. – Решение не принято.
– Ну что же, – подытожил Икар, – тогда
расходимся в разные стороны. Выходим по одному.
– Да, – согласился Кихот, – только ты
иди первый.
– Почему я?
– Я воздержался, а ты был за баню, – он
куснул ус несколько нервно. – Вот и иди в свою баню. А мы…
– Порисуем еще плакаты, – нашлась
Валентина.
– Ах вот значит как! – Икар впервые
пожалел, что у него нет револьвера, но потом вспомнил, что он за
ненасильственный путь развития, и, сорвав со стены плакат «Через свободу – к
процветанию и обратно!», растоптал его рифленой подошвой ботинка, а затем
бросился вон из помещения.
Он шагал по зимним кислотным лужам и с
горечью думал то о том, как он ошибся в товарище Валентине, то о том, что в
этой стране либеральным идеям не суждено осуществиться.
На вопрос прохожего: «Который час?» – он
ответил:
– Никогда и нигде.