Стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2014
Владимир
Гандельсман родился
в 1948 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский электротехнический институт.
Автор пятнадцати поэтических сборников. Переводчик англо-американской поэзии.
Лауреат «Русской премии» (2008). С 1991 года живет в Нью-Йорке и
Санкт-Петербурге.
1.
Не от жестокости твоей я с ума
сошёл – от твоей заурядности…
Ах ты, доченька, твою
ма,
мало мне в этом радости.
Вспомни, как ты себя повела –
я на лире играл, когда ты
жизни смысл предала,
пусть незамысловатый,
что поделать – он есть в родстве,
цепкий, кровный,
тот, что явлен в листве, –
мы деревья, не брёвна! –
в раздражении лиру, мой свет,
вышвырнула, а после –
и отца, и погасила свет
в сердце его… В
чисто поле
выгнать из дому старика!
Может быть, он играл нестройно…
Да, но как поднялась рука?
Заурядно, доченька, непристойно.
2.
На ступеньки вслед упал шестой
том из собраний,
вижу: «Так молода
– и так черства душой?» –
и твою, дочь, слышу брань я.
муха ли
укусила
ухнула
бесья сила
Думал я иной раз у полки:
вот умру, а ты
подойдёшь, заглянешь в книгу –
недомолвки
прояснеют мои, мечты.
Книги-то зачем? Книги жалко.
В них ведь кое-где
душа моя заложена, как фиалка
безуханная. Быть беде.
книги вслед
выбросила
гнев мой свет
выразила
И ещё жаль раскаяния
твоего,
ему
не застать меня, это как таяние,
но не к небу, а в земли тьму.
3.
Я забрёл в подвал,
эх, да в подпол… Проклял
всё и так горевал!
Много проку ль?
После на пол лёг,
ах
ты, на пол, на пол,
на лицо потолок
ржаво капал…
Эх, перебирал
в уме, что не так я
сделал, доченька, мал
ум
однако,
ах,
да не постичь,
что взметнуло ярость
твою, доченька… Дичь
моя старость…
Никуда мне (сник!)
отсюда не съехать,
буду остатний миг
ахать-эхать.
4.
Я задвину горе,
как книгу, туда,
где исчезнет в хоре
оно навсегда.
Пусть его затянет
серенькая пыль.
Если ж снова ранит,
снесу в утиль.
В память-ум увечье
вбить заподлицо,
чтоб тебя при встрече
не узнать в лицо.
5.
В поле, в поле! Ветер гнёт
придорожные деревья,
дальнобойный огнемёт,
гром за молнией грядёт, –
вот, король, исход творенья!
Низких
по небу гульба
туч, дурак из
богомольни
следом выполз – не судьба:
бьют грома – как бы гроба
звука сбрасывают в штольни.
Разум – курам на смех, мрак,
чёрта с два, никто не хочет
погибать за просто так.
Где король и где дурак?
Гром грохочет, дочь хохочет!
6.
Притворимся детьми
духа, не плоти,
света, а не тьмы,
птицей в полете.
Ты не ты, я не я.
Без ручной клади
долженствования,
доченька, ради
облаков и бликов,
где бестрепетна,
точно солнца выков,
совесть – ни пятна.
Разве плачет дух? Нет.
Притворимся-ка!
Даже если рухнет
птица, смерть легка.
7.
Что-то вроде присутствия,
вроде внезапной
с ветвей
осыпи листьев, вроде напутствия
тебе, жизни твоей… –
так ты будешь опознавать меня,
как на ощупь слепой,
считывая с осеннего ватмана
выцветающий мой
облик, отлетающий ввысь,
по пути осыпавшийся
листвой.
Жизнь эта хищная – чем не рысь? –
стихшая
по косой.
И за это невольное
напоминание о
себе – да будет оно небольное!
–
тайное огниво,
что-то затеплившее там, внутри
парка, где ты идёшь
и темнеет, где капают фонари
и полыхает дождь,
где потом наступает тишь
и ты закутываешься в пальто… –
ты простишь меня? Да, ты простишь.
Неизвестно за что.
8.
Стать тем, кого навещают,
посматривая на дверь,
меня не прельщает.
Светел день, только сер.
Но если из состраданья
зайдёшь, осилив свой страх,
приложу старанье
улыбнуться впотьмах.
9.
Это есть только в уме
когда не в своём я уме я
а тихие вдалеке немея
поля холодеют к зиме
Вдруг ясность от Птолемея
в обращённом к тебе письме:
«Птица до самого дна
в небо заныривает. Скирда –
скошенная золотая орда –
стоит сиротливо одна.
Вечером горизонт – черта,
которая подведена».
10.
Отвесный воздух – занавес прозрачный,
ночь из кулис
уже глядит, но сцены круг порочный
ещё вращается, ещё плывет Улисс,
и длится, длится пир внебрачный,
и носится: уймись, уймись…
Дырявят
воздух, занавес непрочный,
прожектора,
крик боли: «Я тебе не первый встречный!»
–
и хладнокровное
в дверях: «Прочь со двора», –
и оборот – точней, чем точный –
ключа. И речь ему сестра.
Сыграй, дурак,
на флейте поперечной
мне эту ночь,
не медли, дождь, и заряжай со строчной,
о, всё, как у тебя, мой
Лир, дочь-в-дочь,
завязывай себя в заплечный
мешок, и – занавес, и – прочь!