и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2014
Марина Курсанова родилась в г. Каспийске (Дагестан). Живет во Львове. Публикации: альманах «Вiсокий Замок»
(Львов, 1979), журнал «Родник» (Рига, 1987), альманахи «ТОР» (Львов, 1997),
«Библиотека утопий» (Москва, 2000), журналы «Арион»
(2003), «Знамя» (2002–2012), альманах «Русское слово» (Львов, 2014).
Книга стихов «Лодка насквозь» (Львов, 1995), романы «Список мертвых мужчин» и
«Любовь пчел трудовых» (Харьков–Москва, 2000). Переведена на шведский,
украинский и польский.
***
…но эта бездна около плеча, которая пчелу не возвращала, –
пчела же многосетчато вращала чудовищным зрачком из-за
плеча.
Как будто мокрый тельник палача
расплющил грудь на самый взрыд сначала,
когда ты осторожно вынул жало – и
жалко поднял воротник плаща.
Еще минуту, сердце
волоча, всю жизнь расставить поздним караулом
над звездной пропастью, над
бессловесным гулом,
над сиротливой твердостью меча.
Магия
Чалма предполагала круглый снег,
жемчужный обморок, переплетенный свет.
Мерцанье негритянского царя во мраке
мнилось.
Так любой обряд
предполагает блеск, неверность, мглу
–
с тех пор, как волхвы проступили вглубь –
как будто волны –
хлева.
Помнишь, царь
на полотне в углу мерцал?
И жар
натапливал холмы.
И белизна
зимы, чалмы, звезды, пелён, окна
предполагала хлев, тоску, провал,
ночных животных, трав густой отвар,
дарителей непрочный скудный ряд
и –
черного прелестного царя.
***
Ну, где уж нам? – интимнейший из
голосов, темнейший,
какой-то лермонтовский, бродский,
блочий –
кому бормочет?
В какой припадок внешний?
Ты хмыкнешь «сволочь» на прилив
тоскливый,
ты станешь судорожно верить:
– Быть может, денег?
Жить не получилось.
Как удивителен рот, выявляющий пение
горла!
Тела довольно для «Господи» или «не
надо».
Горы и горы тебя обнимают прозрачной
любовью:
Снега снегопада…
Мужчины
По этим жилкам ходит кровь сухой
пустыней
и выступает на губах поспешной пеной.
В белых рубахах смертников, с
браслетами из полыни
они выходят все вместе, но все-таки
постепенно.
В брови вдето серебро, как паруса – в
очи.
Рапиры загнуты на юг, развиты кудри.
Самые рисковые пропадают в почерке, в
почте,
а самые-самые
продолжают идти через утро.
Дуэль откладывается на век – не
время.
Повязки сбиты, как бинты на шрамах
детства.
Кейсы полны зарубежной дури, бумажных денег, и
это называется тыл военного действа.
Будьте стремительны и совершенны, как
взмах эскулапа,
который готов уже предложить волшебное свое
лекарство.
Косы лимитчиков, провинция, медвежьи
лапы…
Китайский ритуал из вас – надежда
Царства.
***
Переменить программу, выполнить эту
жизнь
весело и легко – как будто выйти во
двор.
А там – песочные ламы, призрачные
пажи,
еще – молодые бури, еще – голубой
зазор.
Выкипая наружу накачанным голоском,
удлиненными мышцами, чистым выдохом
сна,
встать под небесным душем, под
световым углом –
и тут же подняться выше, чем было
дано знать.
Может быть, я растенье из космических
чащ,
занесенное снегом в европейский пейзаж, –
а может быть, новый тренер подбадривает,
крича,
внутри головы и тела, новый даря
этаж.
Снег ложится на руки, говорится легко
на незнакомом русском с английским
через одно
(маленькая подруга
из минувших веков
в режиме перезагрузки смотрит через
окно).
Воркута
Младшие классы еще не сломались на
части,
жизнь равномерно рассыпана снегом и
счастьем –
и не кидается кошкой в глаза.
Сердце уже нарастяжку размечено
зимнее,
из магазина мне носят родное и сильное,
нужное – до нежелания взять.
Эти олени, кургузые веточки краткие,
да куропаток растерянный
вспорх под малиновым пряником
тундры небесной, тягучей, как ночь.
Четверо домиков. Зыбка. Качели
железные.
Север под ковшиком возле колонки. Два
лезвия
лыжников – лыжики – лягут любовно в
сугроб.
Пикает ягода, к небу прижатая
лыжником –
пеночка в дырочку смотрит, заботой
продышана –
снежный твой рот.
Все так умято умелыми пальцами – даже
лошадка до школы –
но вряд ли о счастии
знают.
И только однажды, потом,
бросятся в сердце
какой-нибудь мак на отлете,
прощанье с собакой,
болезнь навсегда.
***
Средняя Европа, сердце бушует
согласно выписке магистрата.
Стражники
жгут волшебные книги и ведьм.
Музыка XVI века,
и тропы в темных Карпатах,
и гунны, гунны – вперевалочку
движутся
мимо прикрытых век.
***
Библия есть книга вдохновения.
Снежочек стих,
дружочек:
вот и у нас потепление,
томление, умиление, растопление.
Западное предание.
Южное предание.
Восточное управление.
Север.
Бестселлер.
Тогда еще было не так темно.
И ровно посередине
льда
костры разводили
и расстилали мех.
Знания лежали на ладони,
как спящие
снегирьки
на белом снегу.
Девочки только молодели – и тоненько
звенели деревья в тихую погоду.
Никаких веков, никакого времени.
Только огонь да старинный гребень.
светящиеся спиральки,
ветвящиеся паруса.
Чшу-чшу – вино да зеркало.
Да тень тканая падает медленно…
***
Маленький город, который пройти за полдня – ерунда.
Можно ходить в глубину, наблюдая в
бойницах войну,
кротко спросить о причинах – и
бросить страдать,
лоб отирая товарищу, резать и гнуть.
Резать и гнуть, намеряя узорчатый
путь,
только легко, чтобы каждый потом
захотел
сделать жаровню, силок смастерить,
самострел,
вылепить шар, наблюдая в бойницах
войну.
Вылепить шар, поместить туда город и
снег
(девушки вяжут, и путники пищу
везут).
На полотне водяном предвесенний побег
Точно наметит звезду.
***
Еще могу пускать с руки
в нерусский легион Гарольдов
и ангела с короткой челкой,
и белку с перебросом четким
сквозь тонкий лес и сеть листов.
Там тихо колыхался плащ
французской Девы,
и валежник
жемчужным, влажным, даже нежным
казался утром на заре.
Кого любить? Зачем жалеть?
Любая нить, что вяжет судьбы,
Проста.
Другой не будет жизни.
…Но вырастают жабры, перья
зачем-то ночью.