Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2014
Современная уфимская художественная проза (1992–2012): хрестоматия. – Уфа: Изд-во БГПУ, 2013. – 434 с.
«Книга, которую мы вам предлагаем, уникальна», – пишет в предисловии И. Прокофьева. Действительно, четыреста тридцать четыре страницы мелкого, почти не читаемого текста под мягкой обложкой. Внушительный список тех, кому «Антология» адресована, перечеркнутый ее же весьма ограниченным тиражом (100 экз.). Фрагменты романов соседствуют с целыми рассказами; все авторы – уфимцы, творчество многих отмечено премиями и многочисленными публикациями. Очевидным плюсом «Антологии» являются сопутствующие текстам списки литературы по каждому автору (в списках, как это и положено, безоговорочно доминирует уфимский журнал «Бельские просторы»). Волей-неволей приходится согласиться: перед нами героическая попытка доказать широким читательским массам, что уфимская художественная литература не только существует, но и развивается.
Кстати, в моих словах иронии не столь избыточно, как может показаться. Об антологии, например, саратовских авторов многие грезят уже давно, однако до материализации дело никак не доходит. Полагаю, в ближайшее время и не дойдет…
Вообще, судьба российской региональной литературы в эпоху рыночных отношений, что и говорить, драматична. Наиболее остро этот драматизм ощущают сами писатели, отчего многие их произведения обретают черты граничащей с исповедью саморефлексии. Авторы, представленные в «Антологии», – не исключение. Магистральная тематическая линия почти всех текстов – «лишние люди» – в зависимости от поколенческой принадлежности писателя варьируется следующим образом:
«Интеллигенция и народ» (Петр Храмов): «Как я понял позже, зрелище это было весьма символическим: бабушка стояла перед «народом», просто-таки олицетворяя трагедию русской интеллигенции» (23). Пафосно, но душевно.
«Ненужный писатель» (Михаил Чванов): «И вдруг разом оказалось, что больше никому не нужен ни он сам, ни его книги, ни его мысли о Родине, а еще оказалось, что, кроме книг у него в жизни ничего не было: все в своей жизни он бросил в жертву им» (62). Просто пафосно.
«Ненужный поэт» (Игорь Фролов): «И тогда я создам театр поэзии: в нем поэт будет в безопасности, там никто не скажет ему, что он вор чужого времени, что он мал и мерзок. Там я буду читать свою поэму» (151). Самому себе?
«Ненужный мужик» (Всеволод Глуховцев): «Пусть не будет никого, даже следов ничьих. И счастья не надо, и любви никакой: пусть все это для тех, кто это заслужил» (173). Это верно…
«Несчастная любовь писательницы» (Раиля Шаяхметова): «Игра, которую я вела, была слишком серьезна и не терпела ни свидетелей, ни секундантов, ни порученцев, ни судей. Ни даже утешителей и плакальщиц – в конце» (199). Напечатанный в «Антологии» фрагмент романа хотя и не позволяет оценить сам роман, но отметить своеобразие и зрелость авторского стиля мне бы хотелось.
«Трагедия литератора» (Анатолий Яковлев): «Какой ты мужик! – кричала жена. – Мужики несут в семью деньги» (209). Об этом чуть ниже.
«Литератор и масса» (Салават Вахитов): «Много таких, кто вообще не читает. Когда я стал работать в приемной комиссии университета, я впервые столкнулся с этой бездуховной массой, которую интересовали только деньги и их количество. Тогда я научился материться» (224). Поздно начинать материться, когда уже работаешь в приемной комиссии. Это столь же верно, как и то, что основной массе трудящихся в других местах людям порой просто некогда читать.
Особняком стоит тема «ненужных детей» (Юрий Горюхин, Светлана Чураева, Денис Лапицкий) и подростков (Игорь Савельев), наиболее сильно стилистически поданная, на мой взгляд, Юрием Горюхиным, Светланой Чураевой и Игорем Савельевым. При этом фрагмент романа Светланы Чураевой выделяется из общего ряда каким-то вопиющим бытовым садизмом, поданным, однако, так, что от повествования невозможно оторваться.
Небольшое замечание: если учесть, что, помимо прочих, «Антология» адресуется преподавателям и студентам средних специальных учебных заведений, остается лишь догадываться о том, какие уроки из нее смогут извлечь последние. То, что писатели и поэты по жизни никчемны и никому не нужны? Что жизнь – это кромешный ад, из которого единственным выходом мерцает горлышко бутылки? Сколько вообще можно писать о впавшей в забвение, поруганной и истерзанной Родине, о бомжах, алкашах и неудачниках великой духовной силы?
Чернуха, бытовуха, безысходность. Разве что откровенной порнухи в текстах «Антологии» нет – видимо, оттого, что «герои» слишком много и брутально пьют… Не до любви. На общем безрадостном фоне выделяется лишь раблезиански-сытая армейская жизнь из рассказа Артура Кудашева. Также, несмотря на жестко доминирующую тему абстиненции, показалась интересной (и даже как-то не к месту оптимистичной) третья часть книги Анатолия Яковлева «Еллада».
Справедливости ради отмечу, что до некоторой степени апокалипсическая картина уфимского бытия выравнивается описаниями природы и традиционного быта (которые, кстати, почти исчезают из текстов «нового поколения» прозаиков). Признаюсь, яркие и поистине живые картинки вставали передо мной по мере прочтения текстов Петра Храмова и КамиляЗиганшина.
В заключение хочется сказать, что книга оставила довольно неровное и смутное впечатление. Возможно, это оттого, что в ней практически нет никакого юмора или даже иронии. Нет никакой игры, обманных боковых ходов и головокружительных трюков. Лишь неприкрытый безысходный реализм, основные приемы и тематика которого оформились еще в начале ХХ века. Поэтому, наверное, «на выходе» создалось ощущение, что уфимские писатели воспринимают реальность как некую суровую данность, которую надо либо во что бы то ни стало изменить (возможно, при помощи литературы), либо погибнуть под ближайшим забором. Всем вместе, плечом к плечу, лоб в лоб…