Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2014
Антон Шнайдер. Мариенталь ХVIII–ХIХ. / Пер. с немецкого А. Шнайдер-Стремяковой. – Berlin: Viademika—Verlag, 2014; Барнаул: ИПП «Алтай», 2014. – 490 с.
Антонина Шнайдер-Стремякова. Айсберги колонизации. – СПб.: Алетейя, 2011; Berlin: NoraVerlag, 2011; Барнаул: ОАО «Алтай», 2014. – 256 с.
Книги, ставящие проблемы самоидентификации того или иного народа, выходят в свет нередко – и особенно часто становятся фактом литературы в «эпохи перемен». В истории своего прошлого писатели пытаются найти смысл сегодняшней жизни своего народа, обозначить, предугадать пути и перспективы дальнейшего бытия нации. В этом смысле актуальным и в каком-то смысле ожидаемым событием стало почти одновременное появление двух книг на одну и ту же тему, хотя и написанных авторами разных эпох – мемуарных записок немецкого колониста Антона Шнайдера (ХIХ век) и исторического романа его прапраправнучки и нашей современницы Антонины Шнайдер-Стремяковой «Айсберги колонизации». Обе книги, презентация которых с успехом прошла в августе 2014 года в «Российско-немецком доме» г. Барнаула, заслуживают самого чуткого внимания, и прежде всего – со стороны представителей двух наций – русских и немцев. Ибо написаны они «русскими немцами», и речь в них тоже о «русских немцах», о мучительно трудном вхождения немецких колонистов ХVIII века в русскую жизнь, в российскую историю. В любом случае эти книги – о российской истории.
Авторы: Антон Шнайдер, немецкий колонист третьего поколения, талантливый художник, поэт, прозаик, просветитель, публицист. Его рукописные записи становились важным подспорьем для работ профессиональных историков. И Антонина Адольфовна Шнайдер-Стремякова, учитель-гуманитарий, родившаяся в 1937 г. в селе Мариенталь (ныне поселок Советский Саратовской губернии) и полвека проработавшая в школах Алтая, писательница, недавно переселившаяся в Берлин, автор ряда книг, в основном автобиографического характера.
До недавних пор темы, так или иначе поднятые авторами названных книг, нельзя было назвать популярными. То, о чем в мемуарах и историческом романе повествуется, всегда было не то чтобы тайной, но сферой, к которой лучше не прикасаться. К ней почти и не прикасались. Само собой разумелось, что среди российской интеллигенции, среди русских политиков и военных едва ли не каждый пятый носил немецкую фамилию, да и сейчас, в эпоху массовых отъездов, далеко не все носители таких фамилий променяли русскую рыбалку на немецкую лицензию на отлов трех рыбок. Кто из россиян не знает, что в Саратовской губернии издавна обитали некие «волжские немцы», что с середины прошлого века немецкими поселениями стали затем обрастать районы Урала, Сибири, Казахстана, Средней Азии? Автору этой рецензии самому приходилось собирать со студентами-филологами немецкий и латышский фольклор по деревням Кемеровской области. Но как, какой волной были вынесены эти «нетитульные» здесь народы из мест их исконного проживания? В те годы этот вопрос возникнуть не мог и предметом художественного изображения тем паче не становился. В нашем сознании «немецкий вопрос» был молчаливо связан с именами Екатерины II и Сталина. Императрица поселила немцев на юге России, Сталин же почти два века спустя угнал их еще дальше. Государственная целесообразность, что тут можно еще добавить?
Ни в мемуарах немецкого поселенца А. Шнайдера, ни в «Айсбергах колонизации» А. Шнайдер-Стремяковой имени «отца народов», конечно, нет, время действия и время художественное заканчивается в обоих произведениях за добрую сотню лет до предстоявших репрессий, но тут встает вопрос, а так ли уж сильно советский и постсоветский ХХ век отличался от веков предыдущих? И вопрос этот тоже подстать айсбергу, мимо которого никак беспрепятственно не проплыть.
Тема и мемуарных воспоминаний, и написанного на их основе романа – не очень долгая история проживания неподалеку от Саратова «волжских немцев». А если точнее, то это «труды и дни» одной лишь маленькой немецкой колонии, одной из ста пяти (105!) из них, крошечной части немецкого населения, откликнувшегося в ХVIII веке на призыв русской императрицы перебраться из своего вюртембергского княжества, истерзанного Семилетней войной, в малозаселенные области Нижней Волги, укрепить там и упорядочить дикие степные окраины Юго-Востока России. В бурно развивавшейся после Петра империи недоставало своего населения, ее пустынным, но неспокойным территориям «дикого поля» остро и на долгие годы нужны были цивилизованные «гастарбайтеры», которые со временем автоматически становились бы гражданами России. Екатерина II призывала на благодатный русский юг тысячи своих трудолюбивых земляков, выделяя им деньги из бюджета («проездные» и «кормовые»!), не скупясь на обещания и открывая перед новоселами самые светлые перспективы. В своих надеждах и обещаниях императрица была, наверное, искренна, но, как всегда неизбежно было и есть в нашем отечестве, ни в верхах, ни в низах никто не изучил и не учел подводную часть многих «айсбергов» – социально-политических, межнациональных, этнических, да и просто бытовых и погодных.
Современному читателю, привыкшему к поездам и самолетам, приходится простодушно напомнить, что два столетия назад расстояние от какого-нибудь Вюрцбурга до Саратова – на лошадках и морских переправах – преодолевалось за… два-три года, что в пути переселенцам нужно было пережить как минимум две зимовки при суровых российских морозах, нужно было привыкать к пьянству и угрюмой бытовой ксенофобии русской деревни, лечить обмороженных детей и хоронить скончавшихся больных, а по прибытии «к месту назначения» вдруг обнаружить, что их здесь никто не ждал, что для местных саратовских властей их приезд – малоприятный сюрприз. И тогда только взволнованный переселенческий комитет уже в авральном порядке – и вовсе не тотчас – примется расселять немцев в лучшем случае по целинным землям, – не обеспечивая никого ни тягловой силой, ни продовольствием, ни посевным инвентарем. В самом же обычном варианте – так и вообще по солончакам и «ничейным» песчаным неудобицам. Никак не выходят из головы слова Твардовского, посвященные, правда, освоению других «целинных и залежных земель»:
На новых землях, в стороне, открытой
Для счастья людям, долго жизнь трудна.
И кажется она им необжитой,
И помнится иная сторона,
И нужен срок, чтоб здесь окорениться,
Чтоб жизнь иною памятью облечь,
И новым детям нужно здесь родиться,
И должно дедам в эту землю лечь…
В названных книгах – с большим или меньшим погружением в бытовые факты – перед читателями пройдет жизнь четырех поколений немецких колонистов, откликнувшихся на призыв русской императрицы. Их будет выручать в жизни, а то порой и становиться помехой их немецкая ментальность: оптимизм и житейская трезвость, добропорядочность и, случалось, так и желание схитрить и скрыться с полученными на переезд «русскими» деньгами, немецкое упорство и трудолюбие с немецкой же наивной верой в силу закона. Российская действительность не забывала и тут методично вносить во все свою «национальную» коррекцию.
Там, где в соприкосновение приходят разные народы, они – независимо от характера этого соприкосновения – взаимно обогащают друг друга своим опытом – как хорошим, так и дурным. А в данном случае речь идет о трудной взаимной «притирке» представителей трех национальностей, оказавшихся причастными к одной территории: немецкой, русской и кочевых киргизов-кайсаков, традиционные пастбища которых волею властей были отданы в землепользование немецким переселенцам.
Исторический роман как жанр не есть роман-хроника и не обязан воспроизводить точную копию и последовательность исторических событий. Эта форма повествования просто дает ощущение исторической правдивости в изображении, пусть и в сочетании с элементами художественного вымысла. Так, в мемуарах А. Шнайдера нет, конечно, основного упора на лирических и любовных линиях сюжета или, скажем, не могло быть сцены беседы Екатерины Второй с расположившимся у ее ног Григорием Орловым. Тем не менее исторический роман А. Шнайдер-Стремяковой, все это включивший, вообще похож на роман документальный, на хронику о том, что было и ушло. Он несет в себе ощущение «голой» правды, идентичности всего изображаемого. Здесь и споры-сомнения обывателей земли Вюртемберг на тему: ехать – не ехать в Россию, и отчаяние первого поколения переселенцев, оставленных властями один на один с природой – без крыши над головой, без денег и инвентаря. Труд, лишения, устройство быта, взаимопомощь и работа – до крови, до смертного изнеможения… И едва колония станет обретать бытовую стабильность, грянет восстание Пугачева с грабежами и убийствами со стороны залетных банд. Едва стала забываться подавленная властями пугачевщина, приходит еще более страшное – регулярные августовские набеги киргизов, их насилие, убийство детей, порушенные семьи, киргизские полоны.
Государство, пригласившее иностранцев к себе на жительство, самоустранилось от своих обязательств перед приезжими, душит налогами, не обеспечивает их безопасности. И когда, наконец, преодолев это все, колонисты за счет своего немецкого пота все-таки становятся хозяевами положения и уже выводят край к процветанию, опомнившаяся было «матушка-императрица» уравнивает своих земляков с… крепостными крестьянами, вводя в закон унижение перед алчными чиновниками и непомерные подати – «подушные, казенные и на работника». И в немецкие семьи приходят полтора десятка воистину черных лет – годы зависимости от любого заезжего чиновничьего «картуза», нищенства, недоедания, вымирания. После смерти Екатерины Павел I ее указ отменит, и в Мариенталь снова станет возвращаться пора стабильности. Увы, впереди будет еще ХХ век, и много-много чего из века ХIХ.
Если записки А. Шнайдера написаны от первого лица, то роман – от объективного повествователя, и повествователь этот по большому счету в самом деле объективен, насколько это только возможно. Его (скорее ее) немецкими глазами мы воспринимаем всю историю колонизации, и, наверное, было бы понятно и объяснимо, если бы где-нибудь, скажем, в рассказе о зверской жестокости грабителей-кочевников или о самодовольной тупости и лени русского чиновничества прозвучали антикиргизские или антирусские нотки. Однако этого в романе нет. Нет нигде! Было по-всякому, было много бесчеловечного, но было и такое, о чем в одном месте узнается из диалога персонажей:
– Мне тут недавно мужик из соседней колонии историю свою рассказал, – оживился молчавший Йоханнес. – Явился к нему молодой киргиз и на родном нашем диалекте назвался его братом. Просил поехать с ним в орду и проведать там свою мать. Немец поехал и, действительно, встретил мать. Обнимались. Плакали… Плакало и десять детей ее новой семьи, но возвращаться в колонию старушка отказалась. Одарила сына лошадьми, скотом, разного рода подарками и осталась в новой семье.
– Да-а. Немцы породнились с киргизами, скрепили родство кровью…(С. 217).
Итак, если подводить итог работе рецензента, то таковой убежден: обе книги, выпущенные одна за другой немецким и российскими издательствами, при всем различии их жанровых особенностей представляют собой чтение интересное, познавательное, нелегкое, полезное, поднявшее во многом те же проблемы, от которых государство российское, увы, не торопится избавляться и по сей день.
Если российские историки и экономисты уже обращались к теме жизни немецких колоний на территории России, то в художественном освоении этой темы «Айсберги колонизации» – первая и пока единственная «ласточка». Думаю, что книга А. Шнайдер-Стремяковой состоялась и как исторический роман, и как произведение «критического реализма», и вместе со своим документальным «претекстом» имеет полное право быть предметом обсуждения. Это произведение значительное, и не в последнюю очередь – из-за системы персонажей, как индивидуально обрисованных, так и собирательного образа немецких переселенцев в целом.
Вот мудрая, многострадальная и по-своему героическая Луиза Шнайдер, вот красавица Антуанетта, достойная гораздо лучшей женской участи, чем та, которая выпала на ее жизнь, вот энергичный и жизнелюбивый Матиас и устремленный к знаниям мальчик Антон Шнайдер, дневниковые записки которого и станут для автора фактической основой для романа. Остаются в памяти и герои второго плана – пастор Вернборнер, ценой жизни попытавшийся спасти колонию от киргизского нашествия, скромная Китти, прижимистый и вороватый Франс. Никак нельзя забыть и фигуру совершенно уж эпизодическую – русского майора Гогеля – этакого удалого Анику-воина, с горсткой солдат разогнавшего орду головорезов и вызволившего из киргизского плена десятки женщин и детей[1].
Пусть не прозвучит здесь непомерной натяжкой и еще одно. Роман о «русских немцах» местами явно напоминает одно «нобелевское» произведение ХХ века с похожей же канвой сюжета. Уйдя из обжитого места, где жизнь в силу каких-то причин не задалась, группа людей самого разного возраста идет вслед за лидером «в направлении наугад», чтобы на диком месте основать новую жизнь, фактически новую цивилизацию. И будет ими основано поселение, и станет селение разрастаться, и станут править в нем любовь и кровь, и будет в городке много разных чудес, и начнут из внешнего мира вползать в это «экспериментальное» пространство политика и церковь, просвещение и бизнес, торговля и наука. И наконец, в апокалипсисе поглотившей все «цивилизации» погибнет городок Макондо по прошествии века.
Да, это «Сто лет одиночества» Г.Г. Маркеса. И пусть на этом аналогия по существу и закончится, ведь автор «Айсбергов» никак не претендовала на мифологические глубины романа, вобравшего в себя всю историю Латинской Америки. У нее, автора, частная история заселения немцами земель Поволжья, история, описанная пером очевидца, и не более того. Но и все же, все же, все же! Разве не несет в себе ее мудрая Луиза – жена, вдова, мать, любовница, бабушка – черт праматери Макондо Урсулы Игуаран? А обольстительная Антуанетта – не родная ли она сестра Ремедиос Прекрасной? Разве что ей не дано вознестись на небеса. И разве не воспринимаются оба эти столь неравнозначные произведения в первую очередь как романы о любви? А буквальная «перенаселенность» обоих произведений персонажами с одинаковыми или похожими именами? И концовка, не поэтому ли она так щемяще грустна в обоих романах-хрониках, где авторы подводят печальный итог своим цивилизациям – пусть исчезнувшим, но никак не канувшим в Лету бесследно!
[1] Будучи эпизодическим персонажем для данных произведений, майор Гогель – русский офицер, поляк по происхождению – фигура исторически значительная. Это знакомый А.С. Пушкина, соратник Г.Р. Державина по подавлению пугачевского бунта, человек отчаянной храбрости, вполне могущий стать и главным героем иного исторического романа.