Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2014
Алексей А. Шепелёв. Настоящая любовь: Повести. – М.: Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ, 2013. – 296 с.
Две повести Алексея Шепелёва, вышедшие в издании Фонда СЭИП в 2013-м году: «Настоящая любовь/ Грязная морковь» и «Russian Disnayland», – своеобразное обращение писателя в прошлое, в тот трудный возраст, о котором принято вспоминать как о заре юности. Подвергнув текст серьезной переработке, словно с помощью огромного спектрометра, развернутого вспять, в начало прожитого двадцатилетия, писателю удается сохранить само тепло деревенской земли, какой бы грязной она ни казалась.
В новом издании – и в том факте, что оно выходит при поддержке Фонда молодых писателей, а сам Шепелёв преодолел «35-летний барьер», возрастную мерку, которой ограничивается поддержка фонда, – задается особый вектор замедления времени, похожий на звук зажеванной кассеты. Таким образом, перед нами два произведения, образующие единую метароманную ткань повествования, которое было начато двадцать лет назад и лишь сегодня, за рядом перипетий, увидело свет. Две повести, создающие метатекст, внутренний герой которого оглядывается на обломки своей собственной жизни.
Это третья книга тамбовского писателя и со-основателя синкретической группы «Общество Зрелища» (ОЗ). Первый роман «Echo», вышел, напомним, десять лет назад при поддержке премии «Дебют» в издательстве «Амфора», сфокусировав на себе внимание части аудитории остротой своих тем: современной школьной любви, сексизма, мачизма и напротив, LGBT движений, зафиксировав их в самом зарождении. Странно, что теперь эти слова у всех на устах, на всех камерах, например, в связи с недавними беспорядками в Аргентине, только вот А. Шепелёву это не приносит никаких выгод, ни моральных, ни материальных. Во втором своем романе «Maximum Exxtremum» (Издательский дом «Кислород», 2011), равно как и в своих интервью, связанных с деятельностью «ОЗ», А. Шепелёв говорит о некотором усилии воли по «остановке Апокалипсиса». Это слово также недавно было у всех на устах, но оно полностью находится в контексте того особого извода христианства, который исповедует писатель, во многом преломляющего психоделический опыт Е. Летова. Опять-таки странно, что сегодня принято говорить только о свежих скверных новостях, а не о том, что сохраняет внутреннее время, расписывает «нетрезвыми красочками» жизнь человека. Чтобы увидеть настоящее дыхание земли, следует обратиться и перечитать все, написанное А. Шепелёвым, и увидеть в этом классическую русскую литературу. В романе «Maxximum Extremuum» есть много тем из школьной программы, обработанных в жестоком внутреннем театре обычного школьника, и сам принцип письма автора, переживающего как смену сцен мениппеи свою собственную жизнь, по-разному характерен и для А. Шепелёва, и для оказавшего на него влияние Н. Кононова. О саратовских произведениях последнего так пишет Анатолий Рясов в колонке «Нового Мира»: «первое, что бросается в глаза в этих рассказах, — это резкий контраст между пошлостью повседневных сюжетов и невероятной проработанностью, порой даже нарочитой вычурностью проговаривающего их языка»[1]. Язык А. Шепелёва, в свою очередь, брутален и одновременно математически смоделирован, и взрывает слои просторечия, неологизмы, новояз деревни, архаику, лексику научно-популярной литературы и многое другое.
То, что двадцать лет назад могло быть написано как школьное сочинение, девичий альбом, сегодня оказывается языком русской классики, подорванной и вывернутой наизнанку. Так в коллажированном личном дневнике Шепелёва («Настоящая любовь») одну из героинь зовут Ленка Курагина. И если отстраниться от резко педалируемых тем, то язык Шепелёва – остается верен традиции «Записок из подполья» и других произведений Достоевского. «Играя в Ставрогина», писатель поневоле отвечает на вопросы, заданные классиками, на своем, совершенно ином материале, не только обновляя канон литературы, но и выстраивая свою личную трагическую судьбу.
Промедление, эффект зажеванной магнитной ленты остается теперь замедленным снимком личного апокалипсиса. Сегодня автору не до радости от того, что его повести наконец-то опубликованы, после десятилетия изоляции, обид и синяков, полученных на московских площадях и площадках, и он словно бы возвращается в свою родную деревню, в полусгнивший и чудом сохранившийся дом своей бабушки, как это описывается в повести «Russian Disneyland», и ему хочется одного – умереть.
Однако изоляция может оказаться и оборотной стороной жизненной стратегии автора, двойником из им же разбитого эгоцентрического зеркала, осколки которого он топчет, как крученыховский адмирал, своими босыми ногами. Не случайно, что взыскующий «духа и абриса каморки Раскольникова»[2] везде найдет его, а его уничтоженное горделивое «я» будет отвечать на любую критику и включать ответы в свои новые романы и повести, что и может увидеть читатель, сравнив первую и новую версию «Русского Диснейленда»[3].
[1] Рясов А. Книжная полка Анатолия Рясова.// «Новый мир» , 2013, № 11. (http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2013_11/Content/Publication6_990/Default.aspx)
[2] Шепелёв А. Поход и гости каннибалов. «Волга». 2012. № 3-4. (http://magazines.russ.ru/volga/2012/3/sh10.html)
[3] Шепелёв А. Кгыышфт Вшытундф-ТВ Волга. 2011. № 5-6. (http://magazines.russ.ru/volga/2011/5/sh2.html)