Заметки о К. Бальмонте
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2013
1.
Живя относительно недалеко от каких-то памятных мест, зная о них и собираясь обязательно там побывать, увы, не всегда делаешь это скоро. Может быть, именно потому, что в подсознании – это близко. Именно так было у меня не один год с намерением посетить могилу Бальмонта на Старом кладбище в Нуази-ле-Гран, парижском пригороде, до которого от дома на метро добираться нужно было не более минут сорока, а на машине и того меньше…
И вот в один из осенних дней, когда дожди словно решили передохнуть, из-за туч выглянуло нежаркое солнце, я оказался там, после не очень долгих, однако всё же потребовавших усилий, поисков подошёл к серой бетонной раме, внутри которой был насыпан мелкий гравий и рядом с которой возвышался крест и находилась плита с надписью: Constantin Balmont Poèterusse 1867–1942…
Могила была в аккуратном виде, чистая, разве что внутри, по краям, зияли тёмные, вызванные временем, сменой погодных условий, трещины.
Вокруг безлюдно.
Со стороны расположенной недалеко церкви раздался удар колокола…
С трудом, но как-то отчётливо в сознании представился день, когда на этом месте ещё зияла открытая земля и, может быть, в воздухе также разлился несколько приглушённый медный звон…
Известный деятель в среде русской эмиграции во Франции, доктор медицины, журналист, писатель Владимир Унковский[1] писал:
«Константин Дмитриевич Бальмонт скончался 23 декабря в Нуази-ле-Гран, под Парижем, где он провёл последние годы. Поэт умер в возрасте 76 лет, от воспаления лёгких.
Одно время Бальмонт находился в клинике по нервным болезням. Жил в большой нужде, как все эмигранты писатели. Помогали ему сердобольные люди.
Близкие друзья собрали деньги на похороны, купили могилу на 30 лет. Поэт похоронен на местном кладбище.
На заупокойной литургии и панихиде – в маленькой местной церкви – присутствовали, кроме вдовы и дочери, очень немногие. Но гроб утопал в цветах.
Дул резкий декабрьский холодный ветер. Дожди, шедшие в канунные дни, затопили могилу и гроб потонул в известковой мутной воде.
Последняя книга Бальмонта, вышедшая в эмиграции – “Ризе единственной”, посвящена России, её природе. В ней автор выявил себя глубоко национальным поэтом…
В 1920 году Бальмонт эмигрировал в Париж, несколько лет пробыл в Капбретоне, куда ежегодно приезжал И.С.Шмелёв. Маститый мастер встречался с поэтом ежедневно и они стали большими друзьями. Вот слова Шмелёва, сказанные мне на днях:
– Бальмонт – национальный поэт, что особенно подчёркивается в его стихах последних годов, начиная с 30-х, когда он поселился в Капбретоне. Мы всегда говорили о России и неповторимых красотах её быта. Экзотика (поэт много путешествовал) отступала перед властным напором всего родного».
К словам И.С.Шмелёва надо внести следующее дополнение: всероссийскую славу создали Бальмонту книги “Горящие здания”, “Горные вершины”, “Птицы в воздухе” и др.
Обладая крупным поэтическим даром, Бальмонт, и об этом нельзя умолчать, являлся одним из вдохновителей русской революции и ярким застрельщиком декадентства, тлетворный яд которого действовал разлагающе на общественные слои.
Отдавая справедливую дань тем его произведениям, которые являются творениями чистого искусства и могут восхищать, рождая чувство красоты, надо осудить те, которые имели политический характер или утверждали упадничество. Нива его поэзии изобилует плевлами.
Став эмигрантом, Бальмонт от многих прежних своих установок отказался и в последней изданной им книге, “Ризе единственной”, действительно, выявил себя поэтом национальным».
Опубликованная в выходившей при гитлеровских оккупантах газете «Парижский вестник»[2] заметка эта, на мой взгляд, весьма выразительно передала не только общую атмосферу прощания с поэтом в Нуази-ле-Гран, но – и это не менее важно – двойственное отношение к Бальмонту, которое сложилось и укрепилось за многие годы в консервативных слоях российской интеллигенции в эмиграции, признававших в нём незаурядную поэтическую фигуру и, вместе с тем, отвергавших многие его этические и эстетические постулаты.
Безусловно, упомянутые Унковским сборники «Горящие здания», «Горные вершины», «Птицы в воздухе» пользовались успехом в России в начале ХХ века, но всё же самой известной, самой значительной и в известной мере «программной», или, как сказали бы сейчас, «знаковой» его книгой являлась – в заметке не упомянутая (случайно ли?) – «Будем как Солнце»…
Да, много стихов Бальмонта были посвящены России, русской природе, но считать их лучшим, что создал он, было бы более чем спорно.
Рецензируя вышедший в Югославии в 1929 году сборник «В раздвинутой дали», – замечу, речь идет именно о том периоде, который, со слов Унковского, особенно ценил Шмелёв[3] – чуткий к событиям в литературном мире Георгий Адамович, писал:
«…новая книга Бальмонта называется “В раздвинутой дали”, а в подзаголовке указывается, что это “поэма о России”. Я добросовестно искал в книге поэмы, но, к сожалению, её не нашёл. Помещено в ней множество стихотворений на самые разные темы. В одним упоминается Россия, описывается или, вернее, славится русская природа. Другие стихи никакого отношения к России не имеют.
Общее содержание книги – пантеистическое, как и всегда у Бальмонта: растворение божества в мире. Но не только Бог и природа – одно. Поэт и природа – тоже одно. Бальмонт пишет о зорях и закатах, о луне и звёздах, о ветре и жаре, как о самом себе. Россия для него – одна из частей прекрасного мира – и только:
Русь, Россия,
Все морские
Все лесные чары в ней,
Полевые,
Луговые
И степные. Ты о ней
Говори
Не умолкая
Вплоть до мая целый год.
Русь такая
Что, сверкая,
Всякий счёт перетечёт…
Знакомые стихи, как будто уже давно слышанные! Но после всего, что в России случилось – не с русскими реками и лугами, а с Россией, – эти славословия читаешь с недоумением. Всё – прежнее. Поэт «как ни в чём не бывал». Русь васнецовско-билибинская. Можно позавидовать Бальмонту, что у него временное и преходящее имеет так мало значения, и что существует у него только вечное – только природа»[4].
Вне сомнения, подобное вневременное ощущение мира, своей страны не могло не вызвать сожаление и даже иронию у тех, кто пережил события 1917 года, гражданскую войну, познал вкус хлеба в изгнании… В плане творческом Бальмонт также уже не вписывался в русло новой поэзии, причем не только в Советской России, но и в Зарубежье, где в основной массе читающих, сохраняющих в семейных очагах родной язык, преобладал вкус к классике, но классике, не перешедшей 70-80-е годы ХIХ-го века, всё написанное позднее вызывало недоверие, сравнения старых и молодых поэтов были, как правило, в пользу первых, Цветаева, не скрывавшая своих симпатий к Маяковскому и Пастернаку, была откровенно чужда, Борис Поплавский маргинален, не говоря уже о таких модернистах, как Зданевич или Шаршун, которых предпочитали относить к поэтам, утратившим связь с отечественной лирой и ставшим почти посторонними…
Между тем, Бальмонт – человек чувствительный, болезненно переживавший потерю былой славы, но не утративший при этом интеллект, любовь к слову, веру в культуру – жил, продолжал творить. Впрочем, дважды упомянутая и названная Унковским «последней» книгой его в эмиграции «Ризе единственной» никогда не выходила, а реально последней прижизненной явилась «Светослужение», изданная в 1937 году в Китае, в харбинском издательстве «Заря». Но о ней речь пойдёт чуть дальше.
Возвращаясь же к прощанию с поэтом в 1942 году, можно отметить: похороны с отпеванием состоялись 26 декабря. До того, как быть перевезённым на кладбище, гроб с телом стоял в маленькой церкви при «Русском доме» – том самом, который в середине 30-х годов как беженский приют организовала мать Мария и где провел последние годы Бальмонт; отпевал усопшего отец Дмитрий Клепинин, чья судьба оказалась схожей с судьбой матери Марии (Пиленко Елизаветы Юрьевны) – в конце войны он погиб в гитлеровском концлагере[5]… Что касается намогильного креста, то он был установлен благодаря личным усилиям писателей, до конца дней сохранивших любовь и уважение к другу, Юргисом Балтрушайтисом (в Париже накануне войны он оказался не эмигрантом, а дипломатом – советником посольства Литвы) и Борисом Зайцевым.
На той же намогильной плите, где указаны имя поэта и годы его жизни, правее можно прочитать: HélèneBalmont 1880–1943. Елена была его (третья) жена, пережившая его менее чем на три месяца… Формально, впрочем, она сохраняла свою девичью фамилию: Цветковская. Таким образом, правильно было бы написать: Hélène Tsvetskovski, ибо ни в одном справочнике Елены Бальмонт – супруги известного поэта – не существует. У Судьбы, впрочем, свои – неведомые нам – законы и прописи. И то, что Цветковская, дочь известного российского генерала К.Г.Цветковского, делившая с мужем все тяготы их общего существования, оказалась посмертно запечатлена именно как Бальмонт, обсуждению, конечно, не подлежит.
2.
Оглядываясь в прожитые годы, восстанавливая по памяти какие-то его вехи и силуэты, вспоминая о Бальмонте, Борис Зайцев констатировал: «Эмиграция прошла для него под знаком упадка. Как поэт он вперёд не шёл, хотя писал очень много. Скорее слабел – лучшие его вещи написаны в России»[6].
Обратим внимание – не о России, а в России.
Последняя прижизненная книга Бальмонта «Светослужение. 1936. Август. – 1937. Январь. Стихи», в самом деле, не явила собой события, которое могло бы опровергнуть очевидного. В ней много вещей, навеянных тонкими наблюдениями природы и авторскими ощущениями окружающего мира, печальное признание, что лучшие годы жизни позади: «Давно моя жизнь отзвучала, / как бурный, гремучий прилив, / как ласка, кружение бала, / которым я был так счастлив…» и т.п., но нет новизны в строфике, в образах, красивое, но вместе с тем утомляющее ощущение размытости и безвременности.
Как бы там ни было, известно, что получив предложение об издании сборника в Китае, в Харбине, – а предложение это было сделано жившим там издателем Всеволодом Владимировичем Обольяниновым (1882–1968, Нью-Йорк), в семье которого любили и ценили Бальмонта[7] – поэт, испытывавший душевные и финансовые трудности, приступил к работе с энтузиазмом, ощутил в себе подъём творческой энергии. Никакого «сборника» он, кстати, не хотел.
«Вы всё время говорите “сборник”. Но всё дело в том и есть, что «Светослужение» никак не сборник, а цельная, единством связанная, лирическая книга, одна световая поэма, где один стих ведёт к другому, как строфа к строфе. Поэтому-то мы оба безусловно и настаиваем на отсутствии дат и посвящений», – писал он издателю, имея ввиду под «мы оба» себя и жену, которая помогала ему в рабочих отношениях с Обольяниновым[8].
Увы, надежды, связанные с тем, что книга окажется именно такой, как намечал автор, не осуществились. Вышедшая в свет 30 октября 1937 года в типографии издательства «Заря», тиражом 350 экземпляров, с обложкой работы дочери издателя, Вероники Обольяниновой, она имела ряд погрешностей, вину за которые, возможно, нёс (указанный в выходных данных) типограф П.П. Гаряев.
Так, в стихотворении «Осень брошенная» на стр. 3 не хватило последней строки: «Ветер – мчит!». Лишённая чёткости, она явно была допечатана (рукой или на станке? – неясно) после сделанной вёрстки.
Тексты «Лист анчара», «Памяти Пушкина», «В сумерках», «Рыжая луна» набраны довольно сжато, без достаточных пробелов между частями.
В стихотворении «Ночь. Я сплю» на стр.56 в первой строфе перепутано слово. Напечатано:
« – Ночь. Я сплю. Но сердце
чуткое не спит…»
Кем звездящийся тот свисток вздохов свит?
Ночь. Я сплю. Завесой вежд загашен взор.
Но с тобой в душе – безмолвный разговор.
При чём тут «свисток»? Не свисток – свиток. То есть, надо было:
« – Ночь. Я сплю. Но сердце
чуткое не спит…»
Кем звездящийся тот свиток вздохов свит?
Ночь. Я сплю. Завесой вежд загашен взор.
Но с тобой в душе – безмолвный разговор.
В авторском экземпляре – один из которых сейчас передо мной – Бальмонт отметил и поправил обозначенное место пером.
Значительно большее добавление тем же пером сделал он к 3-й части стихотворения «Безветрие души» на стр. 89 после строки: «Чуть дышит зов Безветрия души»:
Уж близко Полночь, как всегда державна,
В созвездьях вышних, в голубой глуши
Весы установились полноправно.
Беззвучный свет Безветрия души.
Очевидно пользуясь исправленным экземпляром «Светослужения», Н.Молчанова[9] при перепубликации сборника в 2005 году, в Воронеже, дала эту часть «Безветрия души» в правильной авторской версии, однако, увы, допустила неточность в одной из других строк. У Бальмонта было так:
Черты обрывов вдохновенно-четки,
Все вырезы углов горят в тиши…
(правда, в книге предлог «в» был набран «с» – поэт внёс исправление карандашом), в воронежской же версии оказалось:
Черты обрывов вдохновенно-четки,
Вот вырезы углов горят в тиши[10]…
«Вот» вместо «все», разумеется, не одно и то же.
Вопрос о неточностях при наборе «Светослужения» и исправлениях, сделанных автором, между тем, заслуживает внимания. Описав имеющийся экземпляр книги в фонде редких изданий библиотеки Гавайского университета, Амир Хисамутдинов (один из авторитетных специалистов по истории русской эмиграции на Дальнем Востоке), отметил в нём пометки рукой Бальмонта в стихотворении «Не скажу я никому…» на стр. 35: первая строка – «желанная» исправлена на «желанной», 3 строка – «обоянная» – на «обаянная», на стр. 65, строка 3 – «играют» – на «играть». В имеющемся у меня экземпляре все эти слова на указанных страницах оставлены без изменений. Может быть, поэт забыл это сделать? Не исключено.
Более любопытно, впрочем, другое место. Согласно А.Хисамутдинову, заголовок стихотворения «Почему ты не со мною?» на стр. 37 в экземпляре библиотеки Гавайского университета был набран: «Почему ты не со мноп?» и – перевернут[11]… В моём экземпляре всё совершенно правильно, типографских следов исправлений нет. Как объяснить это? Трудно представить, что при тираже в 350 экземпляров, который почти наверняка делался в один приём, печатная машина была вдруг остановлена и пущена заново с исправленной страницей; в таком случае, по крайней мере, исправления можно было бы сделать и в других местах… Разумеется, предположить можно, что угодно, но ясного, рационального ответа я в данном случае не имею.
С другой стороны, почти слово в слово, как и в экземляре, описанном А.Хисамутдиновым, на 92-й странице в моем экземляре над стихотворением «Вероника» с посвящением Веронике Обольяниновой, написано:
«Последние два стихотворения помещены издателем помимо Поэта и никакого отношения к книге не имеют. К.Б.».
Последним, то есть следующим за «Вероникой», было стихотворение «Грёза» с посвящением Ирине Обольяниновой. Очевидно, пользуясь положением издателя, В.В.Обольянинов в данном случае проявил непростительную вольность, связав членов своей семьи, дочерей[12], с именем большого русского поэта. Нарушена оказалась не только концепция книги, в которой, как было отмечено выше, Бальмонт не хотел никаких посвящений и которая должна была представлять собой некое «световое» единство – нарушены оказались отношения между поэтом и издателем, вне всякого сомнения, не думавшего о том, что вместо подарка к 70-летию поэта книга принесёт ему глубокое огорчение.
Тем не менее, есть основания считать, что, даже оставив на имеющихся у него экземплярах «Светослужения»[13] столь резкую надпись ( образно говоря, бросив её в океан времени, как бросают бутылку с письмом о кораблекрушении оказавшиеся на острове моряки ), поэт всё же любил эту книгу, с которой по воле Судьбы ушёл из жизни… Свидетельством тому служит заметка в той же газете «Парижский вестник», написанная к годовщине его смерти:
«Маленькая квартирка – две комнаты с кухней, – в предместье Парижа.
В одной из комнат, окруженный книгами, лежит умирающий поэт. Его голова с длинными седыми волосами откинута назад. Он что-то шепчет-напевает. Отрывки из своих стихотворений. Потом замолкает, мучительно вспоминая. Его лицо хмурится.
И тогда его верная спутница, жена, раскрывает томик его стихов и читает, читает… И лицо поэта просветвленно оживает – он весь в звуках, в воспоминаниях о звуках… Так, незадолго перед своей смертью Шаляпин слушал напетые им пластинки…
… В этот поздний вечер, вернее, в ночь, под 23 декабря 1942 года, поэт попросил прочесть из последнего сборника «Светослужение». На дворе свистала буря. Огонь в маленькой печурке уже догорал. Жена читала, распевая стихи:
Когда ушел за горы вечер знойный
И очертанья
скал так хороши,
Я чувствую душой своей спокойной
Как хорошо Безветрие
души.
Черты обрывов вдохновенно-чётки,
Все вырезы углов
горят в тиши,
Молитвенны мечты, спокойно-кротки,
О, всеобъём Безветрия души!
Пришёл предел трудов дневных пробегу!..
На этой строчке высоко поднялась грудь умирающего. Жена ещё успела дочитать:
Чуть дышит зов Безветрия души.
И на этом стихе стихло дыхание поэта.
…В воскресенье, 30 января, после литургии, в храме на рю Дарю русские люди соберутся, чтобы помолиться об упокоении души большого русского поэта».
Публикация появилась ровно за неделю до этой даты[14]. Подписана она была Г.Ев-ов. По всей вероятности, автором являлся Георгий Евангулов[15].
Париж
[1] В.Н.Унковский (1888, Харьков – 1964, Шелль, под Парижем)
[2] «Парижский вестник» №30, 9 января 1942.
[3] И.С.Шмелёв (1873, Москва – 1950, Бюсси-ан-От, Франция)
[4] Г.Адамович, Литературные заметки. Книга 1СПб, «Алетейя», 2002, с. 318-319.
[5] Мать Мария (1891, Рига-1945, Равенсбрюк). Клепинин Дмитрий Андреевич (1904, Пятигорск – Бухенвальд, 1944).
[6]Б.Зайцев, «Далёкое»,
[7] В.В.Обольянинов
(1882 – 1968, Нью-Йорк). Согласно информации, полученной от дочери
К.Д.Бальмонта Н.К.Бруни, в
[8] Письма К.Д.Бальмонта к В.В.Обольянинову опубликованы в книге: Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. «К.Д.Бальмонт и его литературное окружение». Воронеж, ФГУП ИПФ, 2004, с.180.
[9] Н.А.Молчанова. Вместе с П.В.Куприяновским автор самых значительных публикаций, посвященных жизни и творчеству Константина Бальмонта: «Поэт с утренней душой», Москва, «Индрик», 2003 и др.
[10] К,Д.Бальмонт.
«Светослужение.
[11]AmirKhisamutdinov. КакуБальмонтаукрали стихотворение // Australian Slavic and East European studies. 1996. Vol. 10, №. 2. P. 33–36.
[12] О дочерях см. примечание 4. Никаких других сведений о Веронике у нас нет. Об Ирине (в замужестве Прищепенко/Prischepenko) сотрудница Библиотеки Гавайского университета Патриция Полански (Patricia Polansky) мне любезно сообщила: Ирина Всеволодовна (1895-1967, Нью-Йорк) окончила гимназию Оксаковской и колледж Христианского Союза Молодых Людей (ХСМЛ) в Харбине, затем Милс-колледж в Сан-Франциско (1942). Позднее занималась благотворительной деятельностью. Являлась сотрудницей Интернационального института в Сан-Франциско (до апр. 1946), затем жила в Нью-Йорке.
[13]Вопрос о том, какое количество экземпляров «Светослужения» поэт получил от издателя, снабдил своими пометками, остаётся открытым. На сегодняшний день мне известно лишь то, что один из них имеется в Библиотеке Гавайского университета; другой – у меня. Об экземпляре в Библиотеке Гавайского Университета см.: Патриция Полански. Русская печать в Китае, Японии и Корее. Москва, «Пашков дом». 2002, с. 50.
[14] «Парижский вестник» №83, 22 января 1944.
[15] Г.Е.Евангулов (1894, Грузия – 1967, Гамбург, Германия). Писатель.