Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2013
Нина Горланова родилась в деревне Юг Пермской области. Окончила филологический факультет Пермского университета (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом и политехническом институтах, младшим научным сотрудником в Пермском университете, библиотекарем в школе рабочей молодежи. Методист в Доме пионеров и школьников. Автор многих книг прозы и публикаций в толстых литературных журналах («Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Урал», «Волга» и др.). Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.
Вячеслав Букур родился в 1952 году в городе Губаха Пермской области. Окончил Пермский университет (1979). Работал редактором в Пермском издательстве, сторожем. Сотрудник газеты «Губернские вести». В соавторстве с Н. Горлановой пишет прозу, публикуется в толстых литературных журналах. Член Союза российских писателей. Живет в Перми.
Меж лиловых миров декораций они встретились: Георгий и Марта, главреж и будущий завлит. Кружево репетиции рвалось поминутно.
– Сцена – мировая гора, актеры на ней – боги!
А «боги» слушали и тряслись с похмелья.
Георгий сплетал рукой какое-то напряжение, будто хотел вытянуть из них вредные окислы:
– От вас должна идти сила к смертным!
– А в зал идет сила – я чувствую, – сказала Марта.
Знаю я. Отчасти ты, может быть, стукач. А другой частью ты хочешь ко мне прислониться.
Он вывел Марту на веранду – захотелось воздуху, после больницы часто кружится голова; через буфет, мимо Анны Феофановны, развертывающей перед внимательной гардеробщицей свою пьесу:
– С утра была я на изгаляции…
На воздухе – носом в небо – соловьино зарокотал о непросто-алкоголиках:
– …Широков, который Макбет, широк – я бы сузил! Брал он отгулы на два дня, чтобы прочесть том Стругацких – в эти дни не ел… Зато леди!.. Так играет Аркадину! Задыхается от невозможности вернуться в молодость. Петров – который полный, даже с грудью – гениальный комик! Мой сын его в первый раз когда увидел – смеялся так, что порвал рот.
Пора брать быка за рога.
– Марта! Был я на могиле Пастернака. Небо сожгло сосну возле могилы! Молния ударила в подслушивающее устройство!
Она прошептала:
– Я из семьи сосланных.
Это ей велели сказать? Или, наоборот, надо радоваться? Или телефонная трубка наскрипела ей про мое письмо Солженицыну?
– Вас будет атаковать драматург с запоминающейся фимилией: Недопил! У него ремарки во всех пьесах: «медленно седеет», «медленно бледнеет». Говорите, что…
– Что мммедленно седею…
Ничего не значит ни ее юмор, ни евразийство в лице, а вот крылышкует в каждом движении – не оторвать глаз…
А сегодня видел во сне, как сошел с ума – оказался босиком на снегу и без голоса… Однако, вернемся к этому сну после, через сорок лет, когда Георгий вспомнит его в подробностях.
А пока идет семьдесят советский год. Читатель, если ты еще существуешь, вот что мы тебе скажем: ты снова попал в Фиалохолмск.
Наш Георгий Быков уже написал письмо Солженицыну! В это время власть всею своею силою кащеевой напала на Александра Исаевича. И главреж написал ему: предлагаю место завлита. «Прежний ушел в Псково-Печерский монастырь, пока послушник Ярополк – редкостное событие по нашим временам, но в Фиалохолмске вообще случается… Картошка у нас своя, мед дешев. Если тушенка Вам надоест (11 ящиков), привезу свежатины: у премьерши двоюродный брат в деревне».
Письмо, конечно, перехватили. Реакция была поэтапной. Сначала Георгия вычеркнули из очереди на машину, затем – из очереди на расширение жилплощади и выкинули из планов Фиализдата его книгу о житье-бытье городского театра …
А через неделю на Георгия с той же силой кащеевой напали «хулиганы» – у входа в театр, очень какие-то крепкие и плечистые. Они избили его назидательно. После удара и звона в голове все прочитанные книжки пробежали перед глазами: самиздатский Авторханов, кодекс строителя коммунизма, опять-таки самиздатский «ГУЛАГ», ну, и так далее…
В больнице не мог ничего вспомнить… например, перед тем, как написать письмо … что-то было… было… но что? Наконец всплыло: к нему из Алма-Аты приехала жена друга-казаха, который сделал карьеру, и тут ему предложили быть осведомителем. Он сошел с ума. Говорил загадочными фразами.
– Например? – спросил Георгий.
– Холодец улыбнулся.
Всю неделю Георгию снилась розовая глина потрескавшихся губ гостьи-одноклассницы…
После больницы в театр повалили завлиты. Они выглядели еще более нормальными и советскими, чем все советские люди, и Георгий поэтому их узнавал. Это длилось полгода. Сейчас он принимает на испытательный срок Марту с ее прекрасным заиканием.
В тот вечер в Фиалохолмске драматург Недопил отмечал юбилей. После ресторана вся писательская братия почувствовала, что недопила, и завалилась в театр. Выделялась пятерка потомственных бражников: поэт-почвенник Сухих (он рифмовал: бывалыча – Макарыча), поэт-модернист (орхидея – сверхидея), фантаст с псевдонимом Уфошин, детский писатель в резиновых сапогах и кроссвордист Липов (Тройной набор зубов – вот эти зубы я бы взял на роль Сейтона, оруженосца Макбета).
В писательских очах таилась хитреца, которая образовалась от битвы с государством. И только Липов настораживал: смотрел прямо и говорил все, что думает.
Анна Феофановна вплыла с подносом, а на нем – трепетные бутерброды, на которых укроп еще помахивал перышками. Пожилая краля пропела:
– От нашего буфета – вашему.
У Марты такие полные губы, что перышки укропа прилипают.
– Гуманоиды хочут стаканоиды! – азартно левитировал фантаст.
Сначала шла водка, а потом вошел поэт-сатирик с коньяком «Белый аист». В советское время у него всегда был поднят воротник пиджака, а в постсоветскую эпоху он станет ВАЖНЫМ лицом, и сразу последуют перемены: идет – лицо, как асфальт…
А пока у него было жаждущее нормальное лицо. Мало ли в Фиалохолмске таких лиц!
Юбиляр – в его чертах запечатлено, что в юности перед ним маячил вопрос: выбрать бурную жизнь бандита или честного человека – говорил громко, как на площадях:
– Наше время настанет! И пьесы полетят по белу свету, как сейчас этот «Белый аист» полетит.
– До полного разбегания галактик! – царапал воздух фантаст Уфошин.
Все перекинулись на коньяк, как пожар.
И «Белый аист» полетел, слегка царапая пищевод и неся на молдавских крыльях застарелый спор: плазменная дуга между сценой и зрителем… нет, литература важнее, потому что читатель – он и актер, и режиссер!
– А театр первичнее, потому что у костра с каменными топорами пели…
Это уже набежали актеры с наклеенными злодейскими бровями и актрисы с изредка встречающимися элементами одежды (они были ведьмы на спектакле). Им махали:
– Сюда, сюда, пузыри земли!
Марта впитывала все до последнего атома.
– Играй старушку-рассыпушку! – напомнил Георгий актрисе с тайной. – А ты много бегаешь по сцене, бесцельно размахивая харизмой! (уже красотке с челюстью).
Почвенник «Бывалыча-Макарыча», влагой напоен, изронил слово заветное:
– Ваш формализм уже вот где! Денег-то в театральной кассе нет!
Затем он время от времени доставал из кармана какие-то железяки и произносил:
– Вот у меня в кармане оказалось два болта. Если болтов не делать, то как жить?!
Иногда он поднимал еще одну тему: «Надо робятам платить»…
Георгий его отстранял: «Не мешай». Галстуки у всех «робят» уже были на боку.
Актриса с тайной взяла гитару и запела «Отчего судьба…», Липов сразу:
– Это не вопрос!
– Помните, на девятой странице у Станиславского…
– Не помню!..
А «Орхидея-сверхидея» – волосатый корнеплод поэт-модернист – вжимает красотку с челюстью в стену и читает ей: «Ты помнишь форель из озера Рица?»
Она думает: ну, наконец-то нашелся один страстный! Но потом поймет свою ошибку.
Георгий вспомнил, что он не только участник пития, но и режиссер. И гаркнул:
– Хватит за галстуки таскать друг друга! Оставьте в покое художника сцены!
– Да, я гений пространства!
Гения звали по отчеству – Измайлович (прозвище: Изнанович) , столько стекол перебил, наконец раму к стеклу подтесал, но оно треснуло. Я хотел уволить, но Недопил вспомнил, что в его деревне в окнах много треснутых стекол, декорации будут в духе жизни. У гения сцены такие разговорчики: все книги пишутся на Лубянке, этот чай делали на Лубянке… и понять нельзя, что это – провокация или юмор.
– Хотел повеситься, когда начал лысеть, – открыл сокровенное Липов… – Георгий, сколько ты будешь ставить эту ерунду – Шекспира?!
Для тебя Шекспир – ерунда, потому что там нет кроссвордов, вот если б после каждого акта прилагался кроссвордик… «Утопшая безумная девушка – шесть букв… Косящий под дурака принц – тоже шесть букв…»
Последнее, что помнил Георгий: третья ведьма (Валюня) танцевала фламенко с веером… под щелканье заводного черепа (его подарил подарил глава местного союза писателей, который побывал в Венгрии, и ему подарили танцующий череп там). А фантаст фантазмировал о своих похождениях, называя их адюльтерчиками. Секс – всему голова, твердил Уфошин.
Нет! Еще вспомнил предпоследнее – кто-то сел на косметичку Марты и раздавил ее.
– Разбился ацетон для снятия ллллака – вся косметика расссстворилась.
Георгий очнулся в кабинете, и словно растворенная косметика жгла его изнутри… на полу валялся разбитый бюст Станиславского… А ведь врач при выписке предупреждали: алкоголь исключить!
Братия парила в облаке сигаретного дыма и искала понятно что. Видимо, от этого и пострадал классик театра. Уцелевшая половина лица его говорила: «Все еще не верю».
– И поднял он голову из залежей икры… (шутка советских времен).
– От этого «Белого аиста» сушняк бьет.
Георгий вспомнил про бутылку сухого за диваном.
– Ссяку не пью! – (Бывалыча).
О сухом вине слишком по-бахтински! А попробую-ка прийти в себя… так, не получилось…
Ничего более в режиссерском логове не нашлось. Дожить до открытия живительных вино-водочных отделов? Как?! Время открытия этих оазисов сияло где-то в прекрасном, но недостижимом будущем.
Сухих (Бывалыча) бубнил невнятно:
– Я от мачехи ушел, я волков видел – стаи!
– Ты, Мокрых, не туда рулишь! – и сатирик захохотал как очумелый.
Наши почвенники думают, что народность – это много выпить… Но… на себя посмотри!
Зато Уфошин залетал, когтя в разных направлениях:
– Едем в цирк!
– Да, в цирк! – вскинулись все, кроме Георгия. – В буфет! В буфет!
– Зачем?! Сейчас все закрыто.
– Открыто с пяти утра! Всегда есть белый кофе!
– Водка в кофейных чашках – так называется для маскировки.
Вызвали два такси. Георгия под белы руки закинули на заднее сиденье. Пока ехали, главный режиссер спрашивал, не разыгрывают ли его – чтобы в пять утра можно опохмелиться… у Гегеля об этом не написано…
И в самом деле – буфет в цирке работал! Белый кофе оказался в счастливом наличии. Они все как-то нехорошо воскресли, хотя захорошело. Опохмел – замена ожидания рая ощущением ложного бессмертия. Чего там ожидать: выпил – и на какое-то время бессмертен.
Плавно тронулся и начал набирать скорость разговор, хотя еще руки двигались какими-то юзами, поднося ко рту приобщение. Но ничего, что руки беспорядочно ходят: это биение самой жизни.
Липов повторял:
– Ну что, театральная нахалень, повеселели?!
Детский писатель с трудной фамилией и судьбой (Закоротных? Межгородных? что-то такое) снял резиновые сапоги и поднял руку, как на собрании:
– Представляете: когда Христос ворвался в этот темный мир со своей идеей добра и любви, какое это было необыкновенное событие! – (В наше время он известный детективщик Громокубов).
– А я на днях листал «Чукоккалу»… Суки, какую страну загубили! – «Орхидея-сверхидея» пустил ароматную слезу (Позднее станет скандально знаменитым фиалохолмским порнобароном. Его издательство так и будет называться, без всяких причуд: «Заветные сказки»).
– В Дремучинск поеду, маму давно не видел! – Это сатирик, он всегда называл родной Гремячинск – Дремучинском. (Напоминаем: станет важным политическим веществом.)
– Мы теленка у коровы зарезали, а она учуяла и погналась за мной. Ревет! Я на стог сена, а она вокруг бегает, – (Бывалыча. Останется самим собой).
– В картишки? – подплыл Уфошин.
– Дурак, песню испортил.
Георгий сел на своего конька: у Вяча Иванова прадед – казах и надо проверить: у князя Игоря мать – не половчанка ли? А половцы – это пра-казахи.
Все переглядывались: крепко у него в голове поселились тюркские тараканы! В то же время многие уже привыкли, что Георгий – это сложное сочетание ума, таланта и придурковатости. Знает пять языков: якобы учитель у них в Казахстане сказал шестиклассникам, что некоторые так способны, так способны… что выучат по три языка, некоторые по пять, а парочка ребят одолеет семь.
– По слухам, у Пушкина няня Арина из кипчакских кровей. А ведь ба-альшое влияние оказала на Пушкина.
– А у тебя, Георгий, сколько казахской крови?
– Осьмушка.
– А как же ты говорил, что в четыре года играл мальчика на Урале в Кировском – в «Чио-Чио-сан»? Когда они были в эвакуации.
– Так родителей арестовали, я у тети жил… а потом маму выпустили после смерти усача – мы вернулись к ее родне в Казахстан.
Сам не знает Георгий, что его толкнуло позвонить в газету «Местный вариант»! И зачем он рассказал про цирковой буфет в пять утра, про белый кофе! И закончил железно:
– Константин Васильевич, пора прикрыть этот рассадник!
Константин Васильевич долго чесал репу, похожую на редиску. Во-первых, он парторг. Во-вторых, этот чудак на букву М, по слухам, послал письмо Солженицыну… или Сахарову? А тут, того и гляди, стукнет в «Народный контроль».
Назавтра вышла статья. Начало смелое: «Любимые вопросы: что делать, кто виноват, можно ли есть курицу руками»… В конце получился вывод: если не убрать один буфет в цирке, в городе возникнет алкоголизм
Подписано неким Пустосмеховым! Ясно: редактор газеты сам посещал буфет в цирке и не мог подписаться серьезно. Этакий элегантный кукиш.
Через день «Белый кофе» закрыли… а потом много раз, мучаясь по утрам, Георгий хвостато клял себя за это!
Уже на другой вечер в театр заявилась писательская братия. Недопил вручил ему заводной прыгающий череп:
– Мементо мори – и не болтай лишнего!
–Тыква ты перекошенная! – нелюбезно сказал сатирик. – Я не говорю, что ты дурак, но ты сам это знаешь. Был мужчина, а стал мужчинка… Фрр!
Странные междометия: фрр, а также нро и цым.
– Музу обменял на пузу! – начал детский писатель и говорил еще долго.
После всех этих обвинений Георгий попытался унять накал страстей:
–Можно без пафосятины? – он замахнулся, словно горящей головней против волков. – Накурили!
Сигаретный дым, настоянный по-платоновски (не Андрей Платонов, а философ Платон!), аж до самой идеи смрадности, едва просекался лучами света. И тут примчалась Валюня, гоня перед собой волну морозных духов. За нею в кабинет стройно вошли артисты. Третья ведьма из «Макбета» посмотрела на главрежа – словно на полметра в землю вогнала. Потом артисты с писателями запереглядывались: кто же даст пощечину. И даже как-то друг друга поощряли взглядами: мол, пора нам возвратить достоинство! На этих взглядах все устали и иссякли…
Правда, ходили потом по городу слухи, что кто-то дал по морде кому-то. Оказалось, что это жена мужу, но не Георгию и не за то.
…Да, у Георгия была, разумеется, жена. Он звал ее дорогая, а еще Нежданно-Негаданно (Надежда Геннадиевна). Она украинка, и как пройдет – будто галушками одарит (кацапская актерская шутка), но носила русские шали, рассказывала про себя – почти как поэт-почвенник Бывалыча:
– Я на фольклорной практике в красных носках вышла черемухи поесть, а бык за мной погнался…
Неужели и жена посмотрит так, словно я чуж-чужанин?
В тот вечер он пришел домой со слипшимися пельменями, протянул ей:
– Вот, Нежданно – моя-Негаданно…
Жена сразу стала их тушить в сметане. А что еще можно сделать с ними? Заявила она нежданно-негаданно:
– Я тебя понимаю! Ты об артистах думал – все просчитал, они и без того много пьют, а теперь, когда узнали про буфет… теперь еще сильнее могла грянуть буря, то есть запои.
Георгий сначала отнекивался:
– Дорогая, это не я все просчитал, это подсознание.
Восьмилетний Леша уже спал, но услышал голоса и вышел на кухню.
– Знаете что – а мы в Солнечной системе живем! – сказал он.
Отец обнял сына:
– А сейчас спать.
Да, помнить про солнце, есть жизнь, впиться в нее и дальше ставить, ставить… Булгакова!
Жена достала домашнюю вишневую настойку.
…и ставить Чехова, его «Вишневый сад»…
– Так выпьем же за то, чтоб в нас всегда находили, что любить! – Георгий поднял бокал, но не чокнулся (жена верила в приметы: денег не будет, если с мужем чокаться… хотя они годами экспериментировали: и чокались, и не чокались, а денег не прибавлялось, но и не убавлялось).
В общем, он ухватился за слова жены и стоял на этом потом годами! Якобы думал об артистах. Но однажды устыдился и сам себе сказал: не думал ты о них – ничего не просчитывал. Бухгалтер Солнечной системы…
Кстати, на сторону жены встал Липов. И с ним Георгий сделался потом не разлей вода.
Надолго все это обрушилось. Но со временем презрение артистов полиняло, и из него выползло сочувствие:
– Тебя сломали… после письма Солженицыну!
– Да поймите вы: ради театра я… чтоб артисты меньше пили! Меня когда ставили главным – говорили: верят – я добьюсь трезвости…
– А людям что делать – как быть без белого кофе?
– Привыкнут!
– Как можно привыкнуть?
– Привыкли же к тому, что с семнадцатого года нельзя поехать в Париж! – повторил Георгий чьи-то слова.
– Если б привыкли, не пили бы все, – парировал сатирик.
Орхидея-сверхидея добавил:
– Как сейчас помню: на втором курсе в распивочной я встретил преподавателя по истории КПСС. Он приветствовал студента ленинским стилем: «Что, товарищ Черепанов, винца решили выпить? Очень правильное решение!»
И лишь буфетчица Анна Феофановна красиво колыхнулась:
– Я черного слова не слыхала от мужа, потому что не пил. «Ой, шут возьми!» говорил – вместо «черт». И вам, Георгий Валерьевич, ничего не скажу никогда…
И она еще раз колыхнулась, веря, что кто-нибудь обратит внимание на залежи страсти и заботы, которые до конца не успел разработать покойный муж. А уж если обратит внимание, то позабудет навсегда о смертельной жидкости. Милый Петенька позабыл, пока жил!
С детства у Георгия было ощущение, что он больше мира, что из него высовывается, не вмещается… сбоку еще что-то торчит… и даже после нападения «хулиганов»! А теперь стал мал, словно усох внутри себя…
Кажется, это всем видно.
Пришло в театр анонимное письмо: «Водка сейчас – наша национальная идея!»
Да, Георгий понимал, водка – в подтексте «живая вода», которая воскрешает.
– Артисты на сцене должны быть трезвыми, – продолжал твердить он.
– Сейчас я такое скажу, что ты сразу протрезвеешь! – в ответ закричал художник и нехорошо улыбнулся. – Художнички думали-думали и надумали: ты не буфет закрыл! Ты закрыл нам жизнь.
Пробрало до яиц.
– Это уж слишком! Ты точно Изнанович! Глаза подернулись пленкой агрессии, – пробовал бороться за себя Георгий. – Остановись.
Но не помогло. Измайлович-Изнанович продолжал:
– «Мастера» поставить мечтаешь? А кто у нас дьявол? Падший ангел… Сначала ты на подвиг пошел, написал Солжу, а потом донес на бар… закрыл нам опохмел…
«Не все ангелы пали», написала в своем ежедневнике Марта. Зачем? А тоже искала ответ: почему ее шеф так поступил. Некрасивый, но прекрасный – нос длинный, бородка беспорядочно-клочковатая… а вместе получалось что-то возвышенное, зверски-интеллектуальное выражение лица было у него. И вдруг поблекло, стали зубы выделяться – они живут своей жизнью…
В этом платье она походит на расширяющуюся вселенную: струи дымчатого газа несутся во все стороны от талии и плеч.
Почти месяц Георгий носил руку на перевязи, чтобы ни с кем не здороваться. А то что выходило: он руку протягивал, а в ответ – презрение… Потом актеры как-то устали и сами стали прорастать рукопожатиями навстречу.
Я все чаще стал на сцене отделять монологи друг от друга вспышками темноты. А тон всезнающий оставил. «Так нельзя!» – не говорю. А уже обтекаемо: «Ты вытворяешь, а нужно играть».
Но еще год и даже больше ему все напоминало скандал. На двери соседнего подъезда кто-то мелом написал: «Здесь живет черный пионер».
Хорошо, что не «черный режиссер».
Когда Георгий стал думать, что эпизодишка уже позади, к нему из пединститута гриновед пришел… когда-то он играл у Георгия в народном театре.
В те годы за мейерхольдяйстство Георгия гоняли из клуба в клуб. Вызывали на заседания отдела культуры райкома, и красавица – идол комсомольский с говорящей фамилией Бурева – цыкала жемчужным зубом и медленно говорила:
– Это модернизм. ЦЫК. Этот Мейерхольд… ЦЫК.
Через год он выпустил спектакль по Островскому «Мудрец и простота» – победил во всесоюзном конкурсе, и ему предложили возглавить городской театр.
Слышал: не так давно гриновед защитил кандидатскую. С годами лицо его настоялось, как хорошее вино. Был с робкими глазами, переходящими в слабоумие, поэтому думал, что работает под Смоктуновского. Впрочем, небездарен. И ничего хорошего это лицо не предвещало. В каждом глазу по оптическому прицелу:
– Я сейчас член городской комиссии по культурному наследию…
– Интересно, когда человек говорит о себе, что он – член…
– Не перебивай. Ты историческое место закрыл!
– А помнишь: один раз ты посоветовал Валюне выпятить челюсть, изображая страсть? Так вот не надо ничего изображать!
– Это ты изображаешь… у кого кольцо серебряное с надписью «Искусство жить – это искусство»?
– А твоя жена! (Ну что я несу, при чем тут она?) Причесывается просто, но, как знаток античности, я-то понимал, что под Венеру Милосскую.
– Ты кончился, Георгий! Я пришел сказать тебе… Скорее ставь Вампилова или «Поутру они проснулись»… что-то по-мейерхольдовски… ты стал пошляком, пойми!
– Когда Маяковский подал Шостаковичу два пальца, тот в ответ подал один. Так вот: я протягиваю тебе ноль пальцев! И до свидания.
Театр выехал на гастроли по райцентрам, и это отчасти помогло Георгию развеяться. Про жену его артисты говорили: смотрите, чтоб она не купила шаль. Зашли в магазин, а Нежданно-Негаданно сразу:
– Смотрите – какая шаль!
Купила шаль. Типичная украинка…
И тут машина, резко затормозив, мяргнула, как мартовская кошка. Чуть не сбила.
– Ездюки, – обругал кто-то водителя.
У Георгия слетел берет.
Вечером был день рождения Широкова. Именинник произнес тост:
– За простые слова и простые радости, которые не так уж и просты.
– Медленно бледнею, – пошутил Георгий и начал немедленно седеть.
Через месяц он попросил Марту найти ему у Данте цитату про любовь. Она зашла к нему через час:
– Любви у меня столько!
Он закрыл дверь кабинета изнутри и стал жалобно целовать ее руки… о чем рассказал после Липову:
– Проблемы встают в полном смысле этого слова…
– Рафаэлески – соблазнительный тип женщин, – ответил тот.
Хотя он по-лошадиному перебирает губами, но как кроссвордист знает почти все.
Вначале Георгий обдуманно скрывал измену. Он с работы всегда приходил слева. Так взял за правило вообще всегда с левой стороны приходить, даже из магазина, который расположен справа от окна. Затем сломал пылесос, чтобы в воскресенье выносить ковер хлопать и там из автомата перекидываться с Мартой по телефону.
Вдруг ему приснился сон: мама наряжает елку для… пассажирского поезда, который ходит мимо ее дома. Он позвонил. Маму на скорой увезли в больницу. Она успела сказать только:
– Бронхитище у меня.
Он полетел домой, но опоздал.
Эх, мамочка, говорила бы «бронхитик», чтобы болезнь знала свое место…
На кладбище мужчина с индийским лицом подошел к Георгию:
– Ирусик пальцы с инструмента снимает – словно звуки музыки вытягивает!
– Вытягивала…
Да, многие звали ее так: Ирусик. Музыка, как жирный фломастер, подчеркивала все в доме – словно он жил в голливудском фильме. С тех пор в спектаклях мало использовал композиторов. Но это ничего не меняло: музыку не очень любил, а мать любил за высокие стремленья и жалел за земное заточенье… Говорила бабушка, что отец упал в обморок, когда увидел ее – Ирусика – красоту… потом оправдывался, что просто был с похмелья тогда…
На поминках показывали документальный фильм: Ирусик играла (Рахманинова, конечно) в городском саду. Потом – все кричали, хлопали, плакали, и она вся в кипении сирени на фоне чугунной решетки… На ее лице читалась беспрерывная внутренняя жизнь: вот она ушла в себя, вот она выглянула из себя и обрадовалась тому, как хорошо ее слушают… А ее лопатки, как две боевых секиры! Вспомнилось: когда ее довели в консерватории, она послала директора на три буквы. Тогда и уволили ее на пенсию…
Приехав домой, Георгий все рассказывал не жене, а Марте. В ответ она про могилу своей матери:
– Пришла и повстречалась с дятлом. В июне. Была годовщина. В глубине кладбища разрослись деревья, тенисто и хорошо… Вот я сижу за столиком и слышу стук. Подняла голову, а дятел рядышком на дереве стучит клювом. Красавец – в красной шапочке. Так мы с ним вдвоём и поминали маму ещё с полчаса.
Вечером Нежданно-Негаданно спросила:
– Ты в порядке?
– «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу»… В наклоне головы у жены что-то упрямое, а не кроткое. А что, если уйти совсем?..
На другой день он переехал к Марте. Они оба тайно крестились и обвенчались.
И снова к нему приходил гриновед. Блестя бледным черепом, говорил все то же:
– Вместо того, что поставить Шукшина, ты ушел от жены! – еще он изобразил руками весы.
– Злая шея тебя выдает.
Эта волшебная мешковатость костюма не покупается в магазине. Сшито у дорогого портного. Зачем он ходит? Завидует?
– После свадьбы фатами не машут, – загадочно закончил гриновед и ушел, не прощаясь.
Тут с Нежданно-Негаданно произошло нежданное и негаданное: на даче крот вырыл царские золотые. Раньше кротов не было, а вдруг появились… соседи ставили ветряки, чтобы распугать их, а она – в печали после развода – не поставила ветряк. Все кроты сжались на ее участок и наградили. Много они золотых вырыли! Столько, что выплаты изумили всех. На эти деньги Нежданно-Негаданно купила квартиру в Москве, а потом с сыном эмигрировала в США. К иным светилам, так сказать… сын ведь был помешан на идее свободы! Он в пять лет спрашивал:
– Что такое свобода, папа? Это когда можно воздухом дышать?
А в четыре года сказал:
– Свобода – это когда тебя освободят из плена.
От Марты Георгий тоже однажды попытался сбежать – к одной манекенщице. Она такая высокая, что взгляд уставал скользить по ней. Плотные коротышки вроде Георгия чувствовали себя с ней альпинистами перед восхождением.
И тут ангел-хранитель повел себя совсем не как ангел: развернулся и как даст в ухо светоносным кулаком! Голова у Георгия загудела, как мотор. Это был микроинсульт.
Потом еще Липов заметил про манекенщицу:
– Из ее рта можно четыре сделать… если с холодной тыквой посмотреть.
И как отрезало.
Каждый раз, когда Георгий хотел согрешить, голова начинала гудеть, как будто по ней опять хватили. Так прошло еще два микроинсульта.
В эпоху перемен из режиссеров Георгий ушел. В правозащитники. Это случилось после встречи с Солженицыным. Тот заранее дал телеграмму в Фиалохолмск. Рейтинг Георгия повысился – он стал баллотироваться в гордуму. На встрече с избирателями рассказывал о переписке с Александром Исаевичем. Тут врывается полубомжовый интеллигент:
– Не слушайте его! Этот подлец написал донос! Статью в «Красные холмы»!
– В «Местный вариант»!
– Неважно. После этого кафе-бар в цирке закрыли. Эту точку мы называли «Белый кофе»! Она спасала нам рассудок! Потом нельзя стало грамотно опохмелиться, и возникли сложности биографии.
Из зала закричали:
– А теперь еще этот сухой закон!
– Все против человека!
И не прошел Георгий. Его соперник – гриновед – успешно был избран.
Марта преподавала для души в институте культуры, а деньги зарабатывала тем, что писала книги за других – купила новую квартиру. Правда, в банке она ничего не понимала – во время сделки.
– Последний раз так я чувствовала себя на уроке физики.
Юристка повторяла:
– Вы нас загоняете в угол, вы нам руки выкручиваете.
Риэлтор кивал на Марту: да посмотрите на эту женщину, она литературовед, специалист по Эрдману – разве она способна вас кинуть! У той в глазах запрос: многих ли кинул Эрдман?
Перед последней реанимацией Георгий ворвался на заседание врачей, выломав дверь:
– Суки, вы будете меня лечить или нет?!
И упал, облив все кровью…
В новой квартире Марта наглухо блокировала Георгия: к телефону не зовет, друзей домой не пускает. А он уже стопроцентно слепой, сам никуда выйти не может, ослабел. Но и Марту тоже можно понять: случись что на улице – как его тащить домой? Да еще выпивает с приятелями. Но ему-то как терпеть такую жизнь растительную? Когда он уходил от первой жены к молодой, думал, что сорвал банк: красивая. И на вид, и на ощупь приятная. А теперь он ее не видит, да и с ощущениями проблемы.
Липов и Широков долго наблюдали за передвижениями Марты. Составили график, она, на счастье, очень пунктуальная. И когда она пошла на два часа в парикмахерскую, они позвонили в дверь, взяли Георгия под руки и увели в кафе. Хотели, чтоб он встретился с Нежданно-Негаданно. Она приехала в гости и хотела со всеми увидеться. Была с мужем Рустамом.
– Сколько зим, сколько лет!
– А так же часов и минут!
– А уж сколько секунд…
– Эмигранты о наших именах: имеются Шурик и Евсей, но по убеждению эмигрантов, это не имена, а варианты чихания. Говорят: не совсем удачная попытка удержаться: А-а-ап-шурик! И чих на полную катушку: Е-ффф-сей!
Липов после каждой фразы Нежданны приговаривал:
– Человеческая комедия.
– Как Ваня?
– Он теперь Доктор Ну, так его в школе зовут, всех понукает. Живет в Питере, физкультуру в старших классах ведет. И ба-альшой знаток женской красоты!
Жена, жена, я опоздал на целую жизнь…
– Бок затек, – стонал Липов, но держался залоб.
– Бокал – от слова «бок»? – спросил Широков.
– Муха летает, – говорит Рустам официанту.
– А что я могу сделать?
– Снайпера вызвать, – подсказал Георгий.
Внезапно жена стала говорить, что в России жизнь лучше.
– О чем ты говоришь! Одеваемся из секонд-хенда…
– У нас все «зеленые» так одеваются, это называется винтаж. Депутата Европарламента показывают, как он покупает в секонде, а потом в этом костюме – на депутатской трибуне.
– Ну и как устрицы? – спросил Липов.
– Как вкусные сопли.
Направляема тихим лучом – бывшая жена – вспомнила обратное: за все время в эмиграции ни разу не отключали в доме воду. А здесь в гостинице два пьяных слесаря в три ночи сбивают кувалдой подвальный замок – ключом не могут открыть. Отключали всякую воду за сутки два раза….
– Одноклассница из Испании приехала. Они там на природу выбрались – музыку громко включили. Домов вокруг нет, откуда полиция узнала? Но примчалась и сказала: «Здесь пролетают дикие утки, сейчас у них период размножения. Вы можете их спугнуть» (Широков).
– Да… Трудно представить, чтобы наши милиционеры озаботились утками. Разве что в смысле закуски, – острил Георгий.
– А Марта как?
После минуты молчания Липов решил отчасти ответить:
– Свою книгу кроссвордов принес ей подарить, а она ее пролистала и как на пол бросит! Она редактировала пару страниц, а я не упомянул ее фамилию.
– А ты – Георгий? Казахов продолжаешь искать?
– Когда еще видел… изучал, есть ли у Корнилова казахские корни… у генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Он – родом из Карагандинской области, мать – казашка!
Рустам внимательно слушал.
Завелся спор о менталитете.
Рустам говорил, что все – из истории народа.
– А я думаю: тайна есть… как и в личности – тайна выбора много значит. Почему русские режут хлеб к себе? Какой историей можно это объяснить?! – горячо возражал Георгий.
Почему я донес на «Белый кофе»? Мировая история молчит…
Друзья подарили Георгию очередной мобильник – там вбит только один номер – Липова. Натренировав друга, они смело повели его навстречу грозе. Из-за двери доносились молнии голоса Марты.
16
сентября