Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2013
Алексей
Сальников. Дневник снеговика. – New York: Ailuros Publishing, 2013. – 40 с.
Любое стихотворение в этой книге похоже
на маленький фильм, вернее на то, что притворяется фильмом. Это было бы кино,
если бы не пауза или что-то вроде несбывшегося ожидания остановки после
фотографии. Странное ощущение неудачной фиксации – вот, казалось бы, поймано в
объектив, и тем не менее:
Сырее
сыра, жеваной промокашки, носа,
Более
серый, чем дым, свинец, крыса, вода –
Снегопад,
смыкающий шестерни и зубчатые колеса,
Трамвай
идущий, налипший на провода.
Сидят
пассажиры, падает снег, идут моторы,
Краснеет
надпись «ГК», мужик стоит на углу,
Апельсиновое
молчаливое пятно светофора
Так
и остается разбрызганным по стеклу,
По
каплям стекольным в шахматном их порядке,
Или
в беспорядке, или в порядке лото.
Похоже,
что все на свете играет в прятки,
Да
так давно, что и не ищет никто.
Но
как бы то ни было – каждый глядящий
На
это со стороны или изнутри, устав слегонца,
Не
забывает заводить музыкальный ящик,
Читай
– шкатулку, чтобы все это двигалось без конца.
Смазанное изображение, перепутанные
слои, неподвижные наблюдатели. Желтый светофора, после
потухшего красного. Собственно, и другие стихотворения в книге описывают эту
промежуточную фазу с той или иной амплитудой раскачки между «умри» и «воскресни».
Поэзия Сальникова по нижнетагильской шкале колеблется около, так сказать, метафизического
нуля – теплее у солнечной Сунцовой, холоднее у серебрянной Симоновой, – с постоянными забеганиями за черту
собственного понимания, как у Туренко.
Отсюда и ощущение неправильности
сочетания появляющихся в поле зрения предметов, хрупкой искуственности
конструкции, «движения, приколоченного к воздуху с помощью снегопада» – но на
самом деле мы видим не части разрушенного механизма, а новую плоть вывернутого
наизнанку мира.
Когда бы тьма и мгла трубили невпопад,
Трубили невпопад, как Гоголь и Некрасов,
Земле бы не лежать под снегом, как под
мясом,
Повсюду замерев, но вот они трубят.
Их лёгкие теплы, в их раструбах темнее,
Чем где бы то ещё, и только снег летит
По долгой пустоте, как ноты, только
злее,
Как будто Мендельсон на Вагнера глядит.
Как будто тот не стал удерживать зевоты
(Опять про Холокост, опять про
вертолеты).
И так он тридцать раз, наверное, зевает,
В окно глядит, а там всё видно изнутри,
У ветра в животе пружины утихают,
Спокойный снегопад на лифте поднимает
Деревья и дома, людей и фонари.
То, что у нас
обычно называется пейзажем, т.е. фоном, здесь оболочка, т.е. тело сущего, как
снег и ветер.
Любопытно, что в процитированном стихотворении с характерными для АС монадами «тьма», «мгла» и
мандельштамовскими интонациями, две строки, поставленные особняком, поначалу
кажутся лишним пояснением, возникшим по инерции, – но именно они одновременно снижают градус лирического высказывания
и скорость разворачивания метафоры. И только тогда, когда нужная отметка
достигнута, происходит театральное, ненастоящее, но столь необходимое автору
движение вверх.
Любое стихотворение в этой книге похоже
на сон – впрочем, у какого поэта это не так? Только если кошмары (например,
страшилка, зачином напоминающая циклы Марии Галиной, «Девочка, девочка, город
на колесах / Движется к твоему гробу сквозь снежный
дым…») обычно заканчиваются, то в стихах Сальникова проснуться нельзя, можно
разве что провалиться в еще более вязкое «ничего», вроде автомобильной пробки. Вот
и реально существующие персонажи – поэты Петрушкин и Ивкин («Выходим курить на
холод, гляжу, как Коба…») прячутся за маски, чтобы в итоге вызвать стаю киношных образов. Да и среда обитания в «Дневнике»
непоправимо ущербна, разваливается на глазах, обломки ее – совсем не благостная
классическая руина: «Так, что вспоминаешь какие-то телеграфные провода, / Какие-то
столбы, ворон, местность без единой горы, / Словно природа тебе как бы говорит:
ну ладно, не пропада, / И, соответственно, сама и проваливается в тартарары».
В целом книга построена так, что все, что
(за)является в первом стихотворении (цветущая сакура,
предсмертные стихи, призраки снеговиков), воплощается в последнем, зимнем. Об
остальном лучше всего говорит авторская ремарка под фотографией – «ничего
интересного, кроме того, что написано».