Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2013
Наталия
ЧЕРНЫХ
ПОТОМУ
ЧТО ВЕРУЮ: О НОВОЙ КНИГЕ НИКОЛАЯ БАЙТОВА
Николай Байтов.
Ангел-Вор: Повесть и рассказы. – М.: Эксмо, 2013. – 320 с. – (Серафим:
православная художественная литература).
Имя Николая Байтова вышло наружу ещё в 80-х из
эстетского московского полуподполья и с тех пор возникает то здесь, то там –
публикациями, упоминаниями в списках выступающих, побывавших, получивших
премии.
Профильная, сухощавая фигура покажется – и снова исчезает, как исчезает тень
при солнце. Но эта тень – светлая. Бывают ли светлые тени? Перформанс с именем «Байтов»
уверяет: да.
Байтов
парадоксален. Он поэт – и он прозаик; волна и камень,
лёд и пламень. Он православный (не просто так, а с православными корнями), и он
перформансист. Эти его перформансы граничат с кощунствами, но при этом он уже
много лет сторожит храм, ведёт довольно аскетичную и малопонятную для
литератора жизнь. Это искренне верующий человек, что опять – не сочетается с
игровым сознанием, выраженным в его произведениях. Храм – и рискованный «Эпсилон-салон».
Восьмидесятые, ставшие надгробным памятником многим писателями – и двадцать
первый век, перекроивший культуру. Байтов спокойно выдержал рискованный скачок,
кажется, даже не поправив очки.
«Когда
в 1986 году, после двенадцатилетнего совершенного уныния, я вдруг поступил в
церковные сторожа, тогда-то наконец мои болезненные
стилистические изыски сменились здоровыми, нормальными фабульными».
«Ангел-вор»
– название вполне в духе Байтова. Человек с прихода, молодой папаша с новым
крестом или какая матушка из православных СМИ не поймут. Хотя постойте.
Открываю книгу – а там всё о том же: о жажде человека быть святым, о помощи
Божией, о людях и о Христе. Который никогда не смеялся, но улыбается. Едва ли
не как сам Байтов. Это, конечно, наваждение: свят, свят,
свят… Автор смотрит со стороны, не вмешивается в странную плотную жизнь,
возникшую внутри книги, кажется, не по его воле. Однако читателю передаётся – как
автор переживает, как в полном смысле болеет за своих героев. Героев? Шахматные
фигурки, силуэты в компьютерной игре? Нет, это люди, и Байтов уверяет читателя,
что – именно люди. Народ. Оглядываюсь в страхе: куда спрятаться от этого
беззаботного, эхом летающего голоса. «Старицу я сейчас назвал
условно, чтобы не было потом никаких… Я не знаю, как
относиться к Колиному заявлению насчёт настоятеля, а потому привёл это
заявление лишь для связи повествования, никакой не беря на себя ответственности
за его соответствие реальности» («Про Колю Киселёва»).
…Священник
обретает сына и брата в сопернике юности, которого хотел убить («Ильин день»).
Человек переживает промысел Божий… как ведро холодной воды. Это невыносимо, от
воздуха Бога можно задохнуться. Воздух Бога настолько плотен для человека –
создания изнеженного и, как показывает Байтов, ленивого, – что дыхание
Создателя порой воспринимается не как ласковое дуновение, а как – погружение в
ледяную воду. В смерть. И тогда всё происходящее даже таким крепким в
вере людям, как старец Гавриил и отец Иоанн, алтарник Коля Киселёв, – кажется
«идиотским» и дьявольским… Но это не так.
Книга
Байтова о любви. Было бы странно, если бы она была о чём-то другом. Искать в
этих рассказах какой-то странной «правды» об алчных вороватых попах и упрямых
матушках было бы глупо. Мнение – в святоотеческом понимании, раздражённая мысль
– появляется, проходит мимо читателя, именно мимо и – исчезает. Перед той самой
улыбкой. Христа?
«Женщина,
ходившая на собрания религиозно-философского общества, знавшая Бердяева и
Розанова… в двадцатом году вместе с моим дедушкой – Студенческое христианское
движение в Москве… член мечовской общины… потом активная
"непоминающая", ссылки, духовная дочь владыки Афанасия Сахарова,
потом лагерь – десять лет, двадцать лет…
Ночью
я плакал, видя остановившееся время посреди голого, вытоптанного двора с
нечищеным нужником и ржавой водопроводной колонкой,
кур, копающихся на солнцепёке, запутавшееся время и мою тётю Валю, одичавшую
там от пьяного мужа и идиотов-детей».
В
этих рассказах нет того, что как-то названо было «церковно-криминальное чтиво» (какое тут чтиво? однако читается легко!). Зато есть
сюжет рассказа, именно рассказа – мастерство удивительное! знает Байтов, когда
съесть паузу, а когда вытянуть её, как орбит без сахара! – сюжет небольшого
произведения, в конце которого длится и длится извечная запятая. Это русская
проза, почти тургеневские «Записки охотника» – «Записки сторожа храма». Если бы
Нилус фиксировал не чудеса и предания, а только моменты ежедневной жизни, у
него вышло бы нечто подобное. Хотя методы Нилуса у Байтова есть.
«Здесь
был ветер. Одинаковые круглые облака без числа толпились в небе, мельчая к
горизонту, но почти не двигались. Солнце, плывя в одной из синих ям, ярко
освещало ветреную окрестность. Приближалась Троица…» – здесь гуляли и
Шмелёв, и тот же Нилус, и… Тургенев, его тучки как стадо… Или
вот это: «Тут сразу пошла в гору улица – душная и дремотная, с глухими
заборами, массивными воротами. Высокие, старого кирпича, цоколи домов росли из
земли вплотную к мостовой. В верхних деревянных этажах цветы культурно томились
в окнах – между стеклом и тюлевой занавесочкой. А
мостовая была когда-то – булыжная – но её затянуло истолчённым в пыль песком и
разбило потоками, низвергающимися здесь в каждый дождь».
Рисунок
повествования Байтова – символичный, это притча. Что, например, читатель
усмотрит вот в этой сцене из титульного для книги рассказа «Ангел-вор»:
«Два
почему-то ключа – разных – на стальном колечке. Один от шкафа – открыл… – а
другой? В шкафу – книги, бумаги, письма… беспорядок
изрядный… старые календари, фотографии, отдельные номера ЖМП на английском…
И вижу, подсунута под этот ворох шкатулочка. Второй ключ – как раз от неё…
Открыл… И что, ты думаешь, я там увидел?
–
Толстые пачки денег битком, – предположил я, не задумываясь.
–
Ты совершенно прав, – немедленно подтвердил Леонид и покивал, покивал головой,
выпятив нижнюю губу, как бы выпуская длинное
беззвучное “пфффф!”»
Корыстолюбие
попа? Трогательную заботу христиан о храме как о месте, где можно видеть друг
друга и собираться без страха? Выдумку рассказчика? Автор и его герой,
рассказывающий эту историю, видят – Божественную Руку, до времени защищающую
человека от его собственной смерти. Даже путём… удаления сумки и следующих
потом скорбей: доноса, разбирательства с настоятелем и прочего.
Байтов
невероятно точен в описании деталей. Показывает,
несомненно, восьмидесятые, самое начало девяностых. Сама помню, как
исповедовали под лестницей в семинарии (особенно трогательно – на Пасху, на
фоне библейских сюжетов). Любой, кто был и видел – может заново пережить и
приезд в тогдашний Загорск, и холод нетопленного храма, который вдруг
вознамерился восстановить русский нувориш, и душную тесноту человеческой
надежды на спасение, разверзающуюся как полынья среди этой книги. Но от холода
воды спасения перехватывает дыхание – может, потому и душно?
«Мистическое,
духовное событие он хотел профанировать, перевести его в бытовую плоскость, и
меня толкал туда же. А там, конечно, – что говорить, – там проекция этого
события совершенно искажённая, это ясно… Нет, ну, это, конечно, такая
проверочка на вшивость, что будь здоров!… Я не знаю,
каким только отшельникам посылалось что-либо подобное. Не думаю, чтобы мне по
заслугам: это так, авансом: улыбка такая, привет от Господа. Но я вечно буду
Бога благодарить, что Он мне это устроил, да ещё дал силы и разум через всё
пройти без запинки…»
Встретить
такое понимание событий у нынешних прихожан почти невозможно. Этот монолог
Леонида – тоже свидетельство времени… и веры. Простой веры, от живота своего –
то есть от самого сокровенного.
О
юродстве в искусстве, а особенно в современной литературе, написано чрезвычайно
много, так что не стоит повторяться. В юродивые современному художнику попасть
очень просто – надо только иметь адвоката и двух-трёх присяжных рецензентов.
Тогда можно выползти на солею храма, перевернуть крест и спеть что-нибудь
волчьим голосом. Или зашить себе рот. Или ещё что. Но ко
Христу, к Его улыбке это отношения не имеет. Так случилось. Христос, накануне
Крестной Своей Пасхи, выгонял торговцев из храма – но
не был клоуном у фарисеев. Байтов, как некоторые художники неофициальной
культуры, пробует путь юродства – но при этом остаётся трепетное живое чувство,
сообщающее всему повествованию веселье (веселие!). Этот невероятно трудный и
опасный опыт был у Ивана Бурихина, (отчасти) у Бориса Констриктора и Д. А.
Пригова.
Отличительная
особенность большого художника – как мне видится после энного количества лет
писания о чужих произведениях – желание
к тому, что видит. Самовыражение – конечно, важно, но оно само собою как-то
отступает на второй план. Им может держаться всё, но оно не решает дела.
Самовыражение может быть катализатором, может быть фундаментом. Но в целом
произведение растёт из древнего (съесть плод с древа) любопытства, тяги к увиденному, любования – тут даже желание обладать меркнет.
Всё это есть у Байтова. Он буквально медитирует на своих героев: как они едят,
что едят (постный ужин отца Иоанна, пиво посланного за
краскою художника). В этих немного затянутых описаниях чувствуется школа лучшей
европейской прозы послевоенного времени.
«Ангел-вор»
может полюбиться читателям самого разного уровня. Но вовсе не потому, что
вполне оценят его достоинства. Такова судьба действительно талантливой
литературы. Она бессильна и перед популярностью, и перед забвением. Есть в
медиабизнесе такое слово – сливать. Сливают моделей, актёров,
рекламные ролики, фильмы, театральные постановки, клубы, рестораны, события.
Книга Байтова, без особенного восторга принятая близким ему литературным
сообществом, несомненно, будет слита (частично; полностью – не выйдет). Но
будет и прочитана. Тираж хороший – десять тысяч экземпляров. Однако если вы
прочитаете эту книгу, вы увидите, что это – уникальное явление в современной
литературе, достойное восхищения. Мне не страшно заканчивать так пресно, – а
как иначе можно было бы закончить рассказ о прекрасной книге? Только таким вот
унылым мычанием, – хотя бы потому что сама не написала
ничего подобного.
*
Что
касается моего личного отношения к прозе Байтова, то я долгое время её не
видела. Ну есть. Ну кто-то
ценит. А мне зачем? «Ангел» не то чтобы переубедил меня. Он примирил меня, ещё
раз, в который раз – и без Христа это было бы невозможно – с тем абсурдом, в котором
надо жить, и завтра – тоже… Но уже немного веселее.