Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2013
Литературная
критика
Виктор IВАНIВ
ТЕТРАКНИЖИЕ ПЕНИЯ
Наталия Черных. Из писем заложника. – М.:
Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2012. – 56 с. – Книжный проект журнала «Воздух»,
вып. 59.
1.
Книга сложена из двух частей, как две неправильные половинки лица.
Первая часть, собственно, «Письма» – это большая поэма в четырех частях, повествующая о пост-мире, таком, который бывает после войны, убивающей всех без исключения – и 15-летних, не умеющих стрелять, и отряд полупьяных бродяг.
Человек – автор послания – находится за контрольно-пропускным пунктом, в концлагере, где есть свой храм, питание, одежда и даже расшитый топчан. Но контроль означает, что это место покинуть нельзя. Тогда как мир, где идет война, не начерчен на карте. Этот мир сквозной и прозрачный для снов, писем и Вести. Само место заключения и то, куда заложника могут выпустить и куда отправляются письма, – одинаково не имеют места, не существуют как живые. Единственное, что устанавливает связь и смену живых одежд на пустоте, поверх которых они наброшены, единственное подтверждение существования – это сами письма, полные любви, простительности, утешения. Связь, устанавливаемая словом между кажущимися приглаженными и эфемерными страхом, ужасом, мукой, сглаженными так, что голод кажется пищей, смерть – жизнью, правительство – правительством.
Спор о границах решили, оказывается, летом.
У Адриатики.
Стало известно лишь в сентябре.
Месяц едва начался,
а уж осенние страхи несутся, сбивая с ветвей
беспечные листья.
Листья все мы.
Уехать. Остаться. Вы будете долго болеть,
они не рожают, и далее. Здесь будет царство востока,
вас вырежут. Страшно.
Любовные послания человеку, за которого рассказчик отдал в залог себя, свой голос, неосязаемые внешние очертания вокруг, оказываются в мире post—mortem или его иллюзии сильнее времени, сильнее смерти, сильнее встречи. Однако само существование иллюзии намекает на то, что самое страшное может и не вдруг случиться и с вами.
Каждое послание говорит от имени времени года – так проходит Зима, Весна, Лето, Осень. Цена этого года – в прозрачной оболочке несуществования, цена превозмогающих страх писем, звучащая в них вера, – автор послания и его адресат остаются живы. Настолько, что им не нужна уже встреча:
А я срослась с этой почвой и стенами. И потому
полноправная часть:
я эта страна,
как раньше была частью твоей,
я теперь ты.
Страхи несутся наперегонки. Сеть иногда барахлит.
Осень лишь началась. Но прозрачна почти что до дна.
Забудь
Все четыре письма готовы.
Что мне: проклясть тебя или любить,
глупо спрашивать. Оба мы живы,
так что забудь обо мне.
Так обо мне вспоминай.
Осень приходит не с тем, чтобы хоронить пьяную ватагу бродяг, не с тем, чтобы принести освобождение, – но чтобы дать ощущение – стен и крыши может не быть, может не быть и самого взгляда влево или вправо, может не быть календаря, может не быть глобуса, и может существовать прекрасное исчезновение, которое сохранит жизнь всем.
И мастерство автора в том, чтобы создать такое слово, которое проницает все слои страшной иллюзии, накрывает их волшебным покровом милосердия, превосходит все злое, неприхотливо, но упрямо и верно сохраняет равенство любви и жизни.
2.
Вторая часть книги «Лето в Отрадном» – это вновь годичное тетракнижие. Автор называет свой стих тропарным, что не мешает ему укладываться в сложный греческий размер: иногда пятнадцати, иногда шестнадцатисложник. Отрадное здесь – и «плохо рассказанный рай», и заснеженный сад, и монастырь. Но голос вновь звучит не из особой кельи, не с парковой аллеи, не из природы, а словно бы из ниоткуда. Это голос невидимого присутствия – которое возможно только при самом полном отречении от себя, – тогда живыми становятся и снежные девы, и невидимые духи, зажигаются огни и светильники, весна разбивает смертные оковы, лето полно телесным и кажущимся съедобным теплом сада, легких одежд и осенней тоской звонков, отдающихся в памяти, и последним напряжением чувств.
Коротко лето земное; и в преполовеньи его,
в вечер тихий простой тишины
несовместимость желаний с пространством
нежнее и острее.
Слышала я, что новая жизнь одна. Отчего
она так раскидиста и разновидна,
что их кажется несколько, жизней.
Ты спишь, скрытый листвою. Реки у ног твоих.
Ручьи у твоих висков, а вся земля будто простыня.
Вестник новой жизни – сон. Тревожный или счастливый.
Ах, как ты там, вот и голос твой, в преддверии
новой судьбы.
Последняя, осенняя, четвертая часть этого ANNO DOMINI знаменуется схождением четырех всадников – в образе последних месяцев года – над парком лип – деревьев смерти, умирающих от инея ветвей, в саване ледяного воздуха и бледности земли под конскими копытами. Последний, Белый всадник, медлит, но спешивается и уходит в свой дом. Этот дом, светелка, одинокое окно на солнечный мир – символ смирения и ухода времени, утверждающий землю под ногами, несущий весть о новой жизни, об утешении отчаявшихся.
Завершенье пугает. Но чудная лёгкость растёт,
и боль утихает.
Снег идёт как сквозь прутья плетёные.
Образы милого дома яснее и ближе,
их будто бы не различить. Но вот, они рядом,
и стало теплее.
Всадник спешился. Вот небольшой дом его,
в котором, быть может,
всё то, чего искренне жаждал и ждал.
Книгу Наталии Черных лучше читать, не отрываясь – чтобы слова сами зазвучали в тебе и открыли окно для дыхания, сломали ключи от прошлого, прошли чередой воспоминаний и страстей. И голос автора проведет вас за два часа через два года, в которые уместится вся Вселенная.