Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2013
Андрей
ПЕРМЯКОВ
МАСТЕР ЙОДА
Сергей
Ивкин. Йод. – Екатеринбург – Нью-Йорк.: Евдокия, 2012. – 110 с.
Одним из чрезвычайно
популярных жанров в литературе начавшегося тысячелетия вдруг оказались
фэнтезийные истории о реально существующих городах. Гномы, оборотни,
путешественники во времени, инопланетяне и прочие дивные населили,
кажется, все областные центры России. Основная часть печатной продукции такого
рода, вопреки сугубому успеху у читающей публики, предсказуемо ужасна, но
встречаются в этом жанре и замечательные книги. Например, «Блюз чёрной собаки»
Дмитрия Скирюка, живописующий невидимую профанному
глазу Пермь.
На первый, самый поверхностный
взгляд, новый сборник Сергея Ивкина «Йод» может показаться таким вот
путеводителем по скрытому Екатеринбургу. Точнее – по Свердловску, взявшему себе имя города-предшественника. Вот
открывающее книгу стихотворение, само название
которого могло б стать главкой в минималистической поэме:
Разрушенная больница скорой помощи
в Зелёной
роще города Екатеринбурга
Действительно: почти в
самом центре города уже несколько десятилетий тлеет во времени красивое здание.
Бетонный забор, его окружающий, вполне проницаем для знающего человека. А
значит – и для не-человека тоже. Нам ведь много раз
уже сообщили: малоприятные гости из соседних миров любят приходить через такие
вот заброшенные локации. И персонаж оказывается стражем:
Здесь на пятом не чувствуешь запаха
крыс.
Отложив АКС, я
выглядывал вниз –
в перегной, в
шевелящийся силос.
Каждый вечер я
строю тоннели назад:
запираю засов,
закрываю глаза –
тишина, ничего
не случилось.
Видеть нынешний Екатеринбург именно таким –
результат личного выбора. Того города, где, например, лирический (скорее –
иронический, впрочем) герой поэта Дениса Сюкосева
проходит вдоль фешенебельных магазинов и ресторанов с бизнес-ланчем от 350 р, в стихах Ивкина нет.
Верхний слой, слой небоскрёбов аккуратно срезан. Всё это пока наносное, не
сросшееся с землёю, а, стало быть, не заслуживает даже сатирического
упоминания.
Именно оттуда, из минувшего уже навсегда
Свердловска, оглядывает автор книги «Йод» ближние и дальние окрестности:
электричка до Перми и собственно Пермь, Березники, Кыштым, эмираты Снежинск
и Аркаим, Касли, Москва, Санкт-Петербург, Мытищи – все эти локации видны
сквозь кристалл, выращенный в закрытом уральском городе конца прошлого века.
Подобную стратегию построения книги стихов два десятилетия назад успешно
опробовал автор, для Ивкина, кажется, чрезвычайно важный – Виталий Кальпиди. Его «Пласты», где географически удалённые друг от
друга города связаны единой оптикой и единой поэтикой, до сих пор во многом
формируют поэтический ландшафт Урала. Хотя
мир Сергея Ивкина открыт куда более широкому спектру влияний. И влияний
не только литературных. Вот
стихотворение, давшее имя книге:
первое чувство
розочкой распорол
пятку в
запруде
кровь
повели
лечиться
посадили
на пляже на пропесоченный поролон
баночку
с йодом нашла у себя учительница
дочка её
красный купальник
глаза
цвета
пятна расползающегося по пятке
не
смотри на пупок не смотри на пупок нельзя
некуда
скрыться и ничего не спрятать…
Текст насыщен цветом и жутковато
кинематографичен: так в кадре хорошего режиссёра проступает второй план. Здесь
этим планом будет знаменитое стихотворение Алексея Решетова:
Ведь на пустой осенний брег
И воду черную у брега
Сначала падает не снег,
Время года совсем иное, эпоха другая, а
река, наверное, та же и только-только расцветающее тревожным колером чувство –
то же самое. Новое, конечно, для каждого – но то же.
Однако и аллюзией на Решетова текст не
исчерпывается. Только вот ассоциации следующего уровня, расположенные вне
стихов и даже вне слова, опасаюсь, будут мгновенно восприняты лишь теми, кто
прожил между Европой и Сибирью сколь-нибудь долгое время. Хотя бы одну весну. Просто
именно весной по обоим склонам Урала: крутому восточному и западному – в лесную
мелкую складку, стекает особый ветер. У него, в отличие, например, от
новороссийского леванта или байкальского шелоника нет своего названия. Может, люди тут жили не столь
романтично настроенные, может работа «в заводах» не оставляла времени
оглянуться вокруг чуть внимательней. Но имени нет, а ветер есть. Горный
северный край. Ветер по умолчанию – южный. И пахнет он именно йодом:
наверное, скальные породы там особенные, или мокрые хвойные леса издают такой
аромат, восставая от сна. Не самый приятный, кстати, ветерок: пронизывающий,
выгоняющий с улиц. Но без него Урал представить трудно. Он и летом бывает,
ветер этот. Только совсем короткий: секунда-другая.
Перед грозой или у реки – чуть дольше. И весь сборник насыщен этим вот
безымянным ветром с запахом давным-давно ушедшего из
этих краёв моря. Очень уральский ветер в стихах.
Если продолжить региональные ассоциации, поэтика
Сергея Ивкина напоминает не самородок, но рудную жилу, петляющую меж иных
горных пород: при явной индивидуальности, спектр влияний достаточно очевиден.
И, кажется, влияния эти автор допускает в свои стихи абсолютно сознательно: «не
бездорожие а нежелание/жить
где бы либо ещё». В обширном списке предшественников вновь надо отметить
Алексея Решетова. «Внутренний Решетов – истинный мой фольклор»
– далеко не случайная фраза, но скорее credo. И
оберегание этого внутреннего Решетова достигает почти нервической степени, как,
например, в стихотворении про Березники.
Влияние современников тоже вполне
явственно: автор его и не скрывает. Эпиграфы из Андрея Санникова, посвящения
Александру Петрушкину… Кстати, участники и зрители пермского фестиваля «А-либитум», прошедшего в 2008-м году, надолго запомнили
финальный раунд поэтического слэма, где Ивкин
встретился как раз с Сашей Петрушкиным. Жюри смогло определить победителя, если
не ошибаюсь, лишь после трёх дополнительных туров.
Такая сознательная включённость в
уральский поэтический контекст имеет, увы, и оборотную сторону. Евгений
Степанов писал про стихи Ивкина: «никакой обсценной лексики, привычная (как
правило) пунктуация, выдержанный (без футуристической сдвигологии) синтаксис. Поэт пост-революционного
катарсиса». Это верно лишь в отношении текстов поэта, опубликованных
литературными журналами. В книгу же вошли и другие стихи. Не уверен, но
подозреваю: автор был бы не прочь их напечатать в
периодических изданиях, однако, редакторы эти стихи отвергли. И выбор их верен.
Зачем печатать нелучшее? Дело не в грубостях как
таковых, просто сильная сторона Ивкина – это та самая «чистая нежность без
примеси ревности». Так, кстати, мало кто умеет – тонкие, мелодичные тексты
без уклона в КСПшную эстетику:
Отказаться от
любви много проще,
чем от дела, от
кормушки, от веры,
от наследства
или прав на жилплощадь,
от военной или
светской карьеры,
от родительской
счастливой опеки,
от друзей,
довольных редкостным браком…
Отказаться от
любви человека
очень просто,
если можешь не плакать.
Очень просто
отказаться: всё это
происходит
где-то там, не с тобою.
И совсем уже
легко, если дети.
И тем более,
когда у обоих.
Вроде
бы необязательное перечисление сущностей, но попробуйте заменить
хотя б один из элементов. Стихотворение сразу проиграет.
И
вот такие вот сугубо «ивкинские» стихи гораздо важней
для завершения уральского поэтического мифа, нежели деиндивидуализированные
брутальности. А миф, тем временем, действительно завершается. Точнее,
завершается его конструктивная часть. Подобно всякому качественному мифу, этот,
предъявленный Виталием Кальпиди в уже упоминавшихся
«Пластах», оказался вполне тотальным и продуктивным. В орбиту мифа оказались
вовлечены и авторы ушедшие – тот же Решетов, и авторы, этому мифу
сопротивлявшиеся: скажем, Юрий Беликов.
Ивкину,
кажется, вполне комфортно в реальности, возникшей до него. Возможно, и поэтому
тоже он предпочитает минувший и легендарный Свердловск общедоступному городу. В
то же время многие, в том числе весьма сильные, тексты продолжают диалог
творения и определяют рамки создаваемого мира:
Штыковою
лопатою я нарезаю планету,
останавливаясь
на некоторых вещах.
Мой железный
язык переворачивает монету:
здравствуй,
угольный реверс, –
шафрановый
аверс, прощай.
Вот такая здесь
вечная почвенность, брат Чаадаев:
паутина корней,
рубероид, проводка, капрон.
Провокатор
заткнётся, филолог нас не угадает,
ожидаемый поезд
придёт на соседний перрон.
<…>
Для кого этот
сад? Чечевицу духовной свободы
мы способны
взрастить на любом континенте. Копай
злую землю
уральскую, лей в её трещины воды,
те, в которых
утоп (если верить легенде) Чапай…
Однако, чрезвычайная эстетическая
восприимчивость автора не даёт ему возможности спасительного самообмана. Миф,
сколь удачен он бы ни был, всегда ограничен во времени. Нет, жить и создавать
некое культурное пространство миф этот вполне может, однако создание его
близится к финалу. Недаром в этом году выходит (естественно, под редакцией В.О.
Кальпиди) «Энциклопедия Уральской поэтической школы
1981–2013». Ощущение конца не пути, но важного этапа присутствует во
многих текстах сборника «Йод». Имена дадены уже всем деревьям. А на-именование
часто равно со-творению:
обэриуты между
гаражами,
горел на
Бродском золотой венок,
К.Р. и Блок
друг другу руки жали.
Глазков стоял,
невзрачен и сутул
(секретный
часовой Поэтограда),
и Решетов
ладони протянул
над детским
садом.
Немые
собеседники в снегу,
и не осталось
никаких эмоций,
но вот уже два
года не могу
идти пешком к
метро по Краснофлотцев.
Нет,
миф, созданный с любовью и тщанием, живёт долго. Многие интересные уральские
авторы, например, Руслан Комадей или Евгения Вотина чувствуют себя в его структуре вполне комфортно.
Что, конечно, не мешает другим поэтам из тех краёв – Алексею Евстратову, Ирине
Карениной, Дарье Тамировой – миф этот тщательно игнорировать. Так или
иначе, на излёте творения вполне возможны весьма интересные вещи. Только мне
кажется, что это не путь Сергея Ивкина. Да и не только я так думаю. Ещё раз
процитирую Евгения Степанова: «…поэта, и нас, его читателей, ждет выход за
рамки обозначенных в этих заметках традиций. Сергей Ивкин об этом написал
предельно точно:
Стекающая
сверху нагота.
Резиновое
зеркало испуга.
Тот самый выход
за пределы круга.
Тот самый выдох
за пределы рта».
Завершать
рецензию чужой цитатой, кажется, моветон. Хуже этого – лишь пытаться угадать
дальнейшее развитие автора. Однако именно это сделать и попытаюсь. Тем более,
многие стихи книги «Йод» очень на это провоцируют:
для чего всё
делается, когда
я стою один на
пустом шоссе
со своим
убожеством визави…
Отдалённый
голос прошелестел:
«Для любви, мой
маленький, для любви».
Любовь
по определению плодотворна. И любви этой в стихах Сергея Ивкина много. Оттого
есть вера в его поэтическое будущее. А каким оно будет – собственным ли
мифотворчеством, работой ли в рамках недавно созданной и в основе своей
авангардной традиции, либо, к примеру, тотальной сменой поэтики, покажет время.
Надеюсь, самое ближайшее. Потенциал-то явлен. И книга «Йод», помимо собственно
поэтической состоятельности, оказалась важным знаком. Скорее всего – знаком
поворота. И точно не тупика.