и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2013
***
Странно это писать, но уже решено:
опускается лето на пыльное дно,
поднимается с пыльного дна;
снова солнце встаёт и младенец поёт,
и живущим в лесу умереть не даёт
лишь надсадная нота одна.
Свежей раной саднит, поит в луже козлят;
в закромах у неё созревает разлад –
вроде много, да хватит не всем;
те, хватило кому, – на щите жестяном;
не хватило кому – те сидят вшестером,
завернувшись от стужи в брезент.
Кто сегодня уйдёт, кто потом на заре;
кольцевая у музыки вдета в ноздре,
меж зубов – беломорский бычок.
Поезд мимо летит в опустевший тоннель.
Для чего ж Ты клялась никогда не стареть,
а теперь – ни при ком, ни при чём?..
На хрустящий ледок выходила со мной,
вылепляла фигурки одну за одной
из расколотой песни моей.
А теперь за стеной – лишь мотив ледяной;
только музыкой веет из раны сквозной,
согревая последних гостей.
Качели
Все качели корнями уходят в небо,
в так-положено, фешенебельный прауют;
округляют глаза – с-вами-нас-и-не-было,
на почтительный шаг отходят,
смотрят, не узнают.
И не то чтобы в пафосе отреченья,
но с размахом предупреждающим: не садись;
ты же пасынок был нелюбимый,
а теперь – потерявшийся брат ничейный;
свет и ужас – родные братья,
корень и вес один.
Вопрошаешь – куда вы, болезные,
гули-гули,
а полезного сделали что-нибудь,
отвечают: пока ты жил – за тебя заснули,
пока ты спал – постель за тебя стелили,
честно спрямляли путь.
В ранних стариков превращались дети,
мерно дыханье бродило, как наточенная коса.
– А зачем летите?
Ни адреса, ни ответа.
Полёт становится невысок и светел,
растворяясь в белом,
расщепляясь на голоса.
***
Когда настанет час, меня возьмут с порога,
в три эха зазвучит гавайская струна, –
вернётся блудный сын, чтоб место возле гроба
себе освободить размером в два звена.
Разомкнутых звена, – ну что ж, как пса цепного,
держи: чуть шевельнусь – и сам займёшь внутри,
накроешь для живых – а то, какой ценою,
мы будем знать одни, молчи, не говори.
Повалит низкий снег среди пустых жаровен,
отыщется своя среди прогорклых нот,
чтоб радостно воспеть: покойник обворован, –
и вот, на мелкий бег с галопа переход.
Вперёд, к моим шкафам, освоенным размерам,
верёвке при делах и вечным тридцати;
держи меня, держи монетою разменной,
восставшего – толкни, упавшего – буди.
Но – смертную крылом накроет половину,
и прирастёт к цепи мой разорённый страх,
когда своей рукой от двери отодвину
рождённого собой – и вот, смотрю невинно
на отворённый вход, где никого не видно –
и легче лёгкого страданье на руках.
***
Спеть о проигрыше в ритме проигравшем,
чтобы клавиши привычно западали
на одном и том же месте на уставшем:
чахохбили-ркацители-цинандали.
Ты не верь, что обо мне тебе напели:
всё путём, никто не сжёг родную хату,
выпрямляются крылатые качели,
разлетаясь на упорные цитаты,
на цикады – на губе не умолкает
фарс-привычка – символ странного величья:
спеть о волчьем – со скрипичными волками,
с невеличками печальными – по-птичьи.
Что с того, что крепко волки держат скрипку?
Я чудовищно устал в конце недели
от побед не по плечу и не по ритму,
распусканий бесполезного плетенья.
И, юродствуя улыбкою разбитой,
из накатанной обоймы выпадая:
ркацители-цинандали-чахохбили,
чахохбили-ркацители-цинандали.
***
Человек-толпа не умеет сберечь
свой огонь по каплям сторожевой,
потому от огня остаётся речь –
или отблеск речи, едва живой;
потому от огня остаётся прах
никому не обидных лимфоузлов;
вот акын стоит, не умея красть,
вот уже украл, вот – убить готов.
– Сохрани от мрака упавших чад
на зелёном гребне моей волны;
голоса мои более не звучат,
никому мои истины не видны, –
уходя, умоляем по одному;
и ответствует эхо из-за стены:
не слышны твои истины никому,
голоса и дни твои сочтены.
Сцена боя выложена в Youtube –
жаль, пароль в три цифры опасно слаб;
а тебе взамен – голубой костюм
маскарадных слов, безопасных лат.
Потому не слушай моих речей,
лучше осекись на седьмой стопе –
вообще одинок, одинок вообще –
укрощая в груди цирковой напев,
зная – не без боли и со стыдом –
не падёт любимая голова
ни сейчас – и тем более, ни потом;
и бренчит радиола: слова, слова.
***
У взрослой игрушки – рассерженный вид:
лепной пустячок, пароходик,
но – нервная песня во чреве звучит,
но – дробная стрелка у трапа стучит
и места себе не находит.
Секунда – запрыгнуть и век скоротать,
к земле пригибая качели:
воспой же, обиды простой карандаш,
цветастый гербарий прощенья.
Направо – расчертишь белеющий флаг,
налево – затянешь руладу:
мы тоже из тех, кто желал ваших благ,
кому их и даром не надо –
ни всходов озимых бегущей строкой,
ни куколок, брошенных наземь,
ни шатких словес простоты воровской,
слепившихся в быт коммунальный.
Не ладаном заняты руки молвы,
но – пряностью слов непечатных;
я тоже из ваших, идущих на «вы», –
так спойте весёлое что-то, волхвы,
о нашей сердитой печали.