Цикл стихотворений
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2013
Марина Палей
Родилась в Петербурге, с 1995 года живет в Нидерландах. Многочисленные
публикации в журналах «Новый мир», «Знамя», «Волга», «Урал», «Нева» и др. Двенадцать
книг прозы издано в России и восемь – за
рубежом. Проза переведена на английский, финский, немецкий, шведский, японский,
итальянский, французский, нидерландский, норвежский, словацкий, словенский,
эстонский, латышский языки. Финалист премий «Букер», «Большая книга», им. И.П.
Белкина (дважды). Лауреат «Русской премии»-2011 (роман-притча «Хор»).
БРАЧНЫЕ ЗАПЛАЧКИ КOЧЕВНИКОВ
A. K.
Ночь битвы
Днепр – вышел – из берегов,
солнце – пало – как часовой
на этом лугу, посреди врагов,
ты бьёшься во мне, кaк язь золотой
мне оберегом – твоя рука,
я головой за тебя плачу
как? – а вот так: сердце в пращу –
сердце само разыщет врага
в этой чёрной отраве-траве густой
я никому тебя не прощу
язь золотой, мой князь золотой,
в крови икру золотую мечу
ты бьёшься во мне, мой ослепший шмель,
ты жалишь меня, мой шершень, мой сон,
но жалость нутра к тебе – целься, не цель,
мощнее стократ, чем его же стон
сердце – вышло – из берегов
солнце! повремени свой разлив!
ты изранил щекой мой девичий покров,
словно звёзд осколки мне в сердце зашив
…бинтами тумана весь берег белёс,
а понизу – кровью залит округ…
чуть позже пришедшие на покос,
скажут: маками заткан луг
Огнестрел
1.
вот этот мальчишка – серсо, самокат –
вот этот живучий гад,
хан влажных стрекоз, повелитель мух,
муштрует хазарке слух
раввины! как вороны, хриплы вы
пред болью мы все равны
царица соседней сестры-страны
его целовала штаны
нет разницы – тысяча, тысячи лет:
он достаёт пистолет
ласкает курок, за косы берёт,
вставляет ей дуло в рот
…горяч, как враз отвердевший воск, –
пехаль выносит ей мозг
2.
раввины! заткните вы свой Талмуд –
не место ветоши тут
тут место тому, кто молод и груб,
кто люб, потому что люб
да: око – за око, да: зуб – за зуб,
да: миг – за тысячу лет
бессмертье тебе, пацан, – за свинец,
за то, что прокляли мать и отец,
за то, что не будет кастрюль, колец,
за твой самокат в небесах, малец,
и жизнь – за твой пистолет
Умай-ана*
1.
…она говорила: жизни-то всей осталось – алтын да полушка…
он мне – кислородная, вроде того, подушка
этот парень – мой воздух чистейший, коль так повезло,
пока гиппократова маска стягивает мне чело
пока агония гасит во мне – мой же огонь чумовой – прямою наводкой,
он, оксиген госпитальный, баюкает меня колыбелью-лодкой
и пусть маринисты мира, глядя на эту марину,
сохнут от зависти: не по зубам им скопировать ту картину,
где ручьистая боттичеллиева Афродита
спиною встала к мёртвой воде из расколотого корыта –
а передом – она же, то есть Venus Marina, –
из планетарных околоплодных вод
выталкивает изумлённый свой глаз, изумлённый рот
– кислород – кислород! ты – мой кислород! –
из околоплодных подлунных вод
выныривает – розова – видите? – возродима!
2.
аж Tорричеллиева пустота – в том боттичеллиевом запале –
зачала от хакера-ветра – и понесла – ну ёлы же палы!
ох, забрюхатела – вааааууууу! – зелёным раскатистым эхом,
раскидистой речкой, черёмухой, мячиком, детским смехом,
огородом, верандой, роялем, качелями, розой, вьюнком,
запотевшим окошком бани, яблоком, целованием, грибами да мхом,
всеми вельветами инея, густоснежным – по горло – мехом
(белым зельем-бинтом земле, её чёрным порезам, ранам-прорехам)
тишиной у зимней беседки… чуть поскрипывающей… как мачта…
корабля…. откомандированного…. куда-то… где Время… ещё не начато…
и наконец – призраком Белого Волка,
того, что, как метеорит,
нарастая, летит,
нарастая, летит,
нарастая, летит –
и падает где-то – со взрывом беззвучным – в леса
кислород отключают
меняют
на небеса
Завоеватель
(кочевье занебесное)
1.
прощевай, моя радость,
береги мальчуковые нервы,
вот видишь, зря ты боялся,
что отплывёшь туда первым
это я отбуду туда – целинником-квартирьером,
точнее, конкистадором,
я возьму херувимов – боем, осадой, обманом, атакой, измором,
с тайным заданьем внедрюсь – иммигрантом, курьером,
а, в сущности, вором –
там, где постные свои спевки проводят ангелы-олигофрены хором
я, флибустьер чернопарусный, ворвусь к ним колумбовым пионером,
мамлюком оттоманским, ганнибаловым легионером,
я возьму их, ангелов, злым троянским манером –
нет, не манёвром Елены – но как Велизарий! Тигран! Тамерлан! Аттила!
ведь я – коняга-кентавриха, полная пороха, тестостерона, тротила,
коняга, пропахшая потом, – не феромоном,
на плечах моих – место не дланям твоим, но солдатским погонам
2.
я прошагаю длинным-предлинным, длиннющим клинком-тоннелем,
без света в конце,
как ушко игольное, тесным,
где снуёт, тем не менее, ангельский сброд занебесный,
каждый – с учёными щёчками, с раздутым портфелем,
с халвою в словах, с рахат-лукумом в лице
я решительно двинусь тем безвыборным коридором,
с концом перспективы в конце,
тем коридором, крылышкующие менеджеры в котором
будут со мной стандартно-приветливы: даже
не подозревая о краже,
то есть – о спёртом для камуфляжа
нимбе-венце
я ворвусь к ответственным ангельским лицам,
к архангельским VIP’ам,
к херувимским пончикам-пупсам,
я, ударом чон-гвон, вышибу двери в духоподъёмники-лифты, во все кабинеты,
где даже клозеты
просторнее, чем половецкие юрты для многочадного клана
и мне будет странно – горько и странно –
что там, на земле, ты
не зришь моей силы, ихнего поражения-срама
3.
я повыдёргиваю из ангелов их эксклюзивные перья,
похерю политкорректную занебесную резолюцию
хочешь – подвесь перья над своим ложем, как советуют суеверья,
пусть ангелы мечутся голыми, как павлины в половецкую революцию
хочешь – раздари эти перья девочкам-балеринам –
на шляпки и пачки, боа, веера, пелерины,
а лучше – на просто так,
хочешь – задастым матронам: начинкoй в страшные их перины,
хочешь – закинь эти перья в свой драный гамак,
хочешь – набей их в подушку – толстую сваргань, как бигмак,
хочешь – ими нафаршируй куртку-шубейку на рыбьем меху –
выйдет тебе рыбка-фиш в собственном тёплом соку
а хочешь – пусти их на ветер! – на половецкую то бишь словесность!
(но это – худшее из назначений пера, sorry за честность)
лучше всего – на лошажий плюмаж
4.
а я – я возьму архангелов на абордаж,
буду заваливать самых крупных, – таких вот, как птица Рух,
буду выщипывать-собирать их целительный пух –
самый нежный пушок, самый мягкий пушок подбрюшья,
передушу, как кур, пускай покашляют, как у Чака Паланика, от удушья
но это ведь пух-волшебство, сто пудов, не по слухам
я выстелю тебе гнёздышко им, этим пухом,
чтоб
отдохнул
твой
дух
5.
вспоминай меня иногда, о’кей? – хоть первый денёк в феврале
Стикс, мой дружок, не страшнее, чем Па-де-Кале
уплыва… уплываю… утло у лодки донышко
вот ты всё меньше, всё меньше,
сердечко, яичко, кровное моё зёрнышко…
я устрою, устрою тебе в небесах райское гнёздышко –
раз не смогла на земле
Земля и Небо
Почитание Тенгри – Голубого Неба –
общая языческая религия для всей степной Евразии…
1.
«Мoй тигр прикаспийский, супруг мой, Тенгри!
Я – каломель и глина.
Тело – на тяжеловозах везу,
ты видишь сверху? – смотри, смотри! –
мой Тигр Голубой, супруг мой, Тенгри,
я – проклятая роженица Йер-су,
я – неприкаянная Йер-су,
земля, влага, вагина.
Йер-су: солончак со слюдой вместо глаз,
Йер-су: жижица, лужица, грязь.
Что же в начинке? – болотный газ:
он чавкает пузырясь.
Я – шарик навозный, я вся – навоз,
в этом навозном мире
Йер-су – лишь плацента для яблок и роз…
Ох! Гравитационные гири!
Йер-су расползлась, вся разбухла от слёз…
Уже – поперёк себя шире!
Но любит она лишь тебя, Тенгри!
Глаза-небеса отвори, отопри!..»
2.
«Я – Тенгри Голубой, я – Тенгри Голубой,
ты слышишь Йер-су, старуха?
Я с тобою, с тобою – и я не с тобой! –
твоё – тяжёлое брюхо.
Бестелесны подлинные цари
надмирные.
В равновеликого бога
вольюсь – в такого, как я, Тенгри, –
впаду в него, словно в Пурус – Акри…
От чёрной зари – до белой зари,
от белой зари – до чёрной зари
пари, моя грёза-пирога!..
Пусть я один – я единый, как встарь! —
но только Себя-Другого,
приму я – как бог, и как червь, и как царь —
Бескрайнего, Никакого…»
Князь
мой князь, отпусти, раз не хочешь беречь,
пусти, прогони взашей,
но, чтоб не смогла я далёко убечь,
мне щетину в пятки зашей
прочь – ведьма-золовка, волглая речь,
прочь – деверь, дервиш лесной,
прочь – свёкор чёрный, который лечь
рвётся хоть в гроб со мной
заместо сына он входит в мой сон,
зовёт в свой тёмный амбар
и ты, мой князь, к топору обречён,
в печи подбавляешь жар
мне дик ваш суд, мне дик ваш закон,
распутье – ни бечь, ни прилечь
свекровь пугает меня зрачком,
серым, как мёртвая печь
погоня, погоня! и топот, и зык –
ордою – твоя семья
но вот разверзлась, как есть, напрямик,
добрая мама-земля
я быстро сбегаю в подземный сад,
сердце колотит щеглом,
и рук твоих мускулистый ад
змеиным взбухает кублом
ах, князь мой, ты там – наверху, на коне –
не слушай, как я кричу
и вот что: не бойся! – ведь это во сне,
и снег заполняет провалы век –
йодистый госпитальный снег
– и кровь неподвластна мечу
***
ко мне во сне пришёл не тот,
не тот, которого ждала,
и, нервно скашивая рот,
осведомлялся про дела
и долго шляпу он искал –
не ту, которую носил,
и, замыкая рта оскал,
стеклянный глаз его косил
и в бесконечном сером дне,
в молочной предвенчальной мгле,
я плакала: зачем он мне,
раз ты – стареешь на земле
***
он отломил себе хлеба кусок –
ведь она его хлебом была
отломил – и в путь неблизкий потёк:
обыденные дела
он жевал хлеб дорогой, вертел головой,
глядел на леса и жнивьё
и как-то забыл в дороге кривой,
что ломоть этот – часть от неё
и вот он в Город Большой пришёл,
в месторожденье огней
едал шоколад, одевался в шёлк,
и вовсе забыл о ней
она превратилась в белёсый сухарь,
без смысла погибла краса
но ветер ей приносил, как встарь:
«Ты хлеб мой!..» – его словеса
…на пёстром бульваре однажды весной
он крошки птицам кидал
терзал, раздражал его майский зной –
а он вспоминал, вспоминал
и он устремился в обратный путь,
чтоб сбросить года, как пальто
и видели птицы: он лег отдохнуть…
а больше не видел никто