Марина Палей

 

Родилась в Петербурге, с 1995 года живет в Нидерландах. Многочисленные публикации в журналах «Новый мир», «Знамя», «Волга», «Урал», «Нева» и др. Двенадцать книг прозы издано в России и восемь – за рубежом. Проза переведена на английский, финский, немецкий, шведский, японский, итальянский, французский, нидерландский, норвежский, словацкий, словенский, эстонский, латышский языки. Финалист премий «Букер», «Большая книга», им. И.П. Белкина (дважды). Лауреат «Русской премии»-2011 (роман-притча «Хор»).

 

 

БРАЧНЫЕ ЗАПЛАЧКИ КOЧЕВНИКОВ

 

A. K.

 

Ночь битвы

 

Днепр – вышел – из берегов,

солнце – пало – как часовой

на этом лугу, посреди врагов,

ты бьёшься во мне, кaк язь золотой

 

мне оберегом – твоя рука,

я головой за тебя плачу

как? – а вот так: сердце в пращу –

сердце само разыщет врага

 

в этой чёрной отраве-траве густой

я никому тебя не прощу

язь золотой, мой князь золотой,

в крови икру золотую мечу

 

ты бьёшься во мне, мой ослепший шмель,

ты жалишь меня, мой шершень, мой сон,

но жалость нутра к тебе – целься, не цель,

мощнее стократ, чем его же стон

 

сердце – вышло – из берегов

солнце! повремени свой разлив!

ты изранил щекой мой девичий покров,

словно звёзд осколки мне в сердце зашив

 

…бинтами тумана весь берег белёс,

а понизу – кровью залит округ…

чуть позже пришедшие на покос,

скажут: маками заткан луг

 

 

Огнестрел

 

1.

вот этот мальчишка – серсо, самокат –

вот этот живучий гад,

хан влажных стрекоз, повелитель мух,

муштрует хазарке слух

 

раввины! как вороны, хриплы вы

пред болью мы все равны

царица соседней сестры-страны

его целовала штаны

 

нет разницы – тысяча, тысячи лет:

он достаёт пистолет

ласкает курок, за косы берёт,

вставляет ей дуло в рот

 

…горяч, как враз отвердевший воск, –

пехаль выносит ей мозг

 

 

2.

раввины! заткните вы свой Талмуд –

не место ветоши тут

тут место тому, кто молод и груб,

кто люб, потому что люб

 

да: око – за око, да: зуб – за зуб,

да: миг – за тысячу лет

 

бессмертье тебе, пацан, – за свинец,

за то, что прокляли мать и отец,

за то, что не будет кастрюль, колец,

за твой самокат в небесах, малец,

 

и жизнь – за твой пистолет

 

 

Умай-ана*

1.

…она говорила: жизни-то всей осталось – алтын да полушка…

он мне – кислородная, вроде того, подушка

 

этот парень – мой воздух чистейший, коль так повезло,

пока гиппократова маска стягивает мне чело

 

пока агония гасит во мне – мой же огонь чумовой – прямою наводкой,

он, оксиген госпитальный, баюкает меня колыбелью-лодкой

и пусть маринисты мира, глядя на эту марину,

сохнут от зависти: не по зубам им скопировать ту картину,

 

где ручьистая боттичеллиева Афродита

спиною встала к мёртвой воде из расколотого корыта –

а передом – она же, то есть Venus Marina, –

из планетарных околоплодных вод

выталкивает изумлённый свой глаз, изумлённый рот

– кислород – кислород! ты – мой кислород! –

 

из околоплодных подлунных вод

выныривает – розова – видите? – возродима!

 

2.

аж Tорричеллиева пустота – в том боттичеллиевом запале –

зачала от хакера-ветра – и понесла – ну ёлы же палы!

 

ох, забрюхатела – вааааууууу! – зелёным раскатистым эхом,

раскидистой речкой, черёмухой, мячиком, детским смехом,

огородом, верандой, роялем, качелями, розой, вьюнком,

запотевшим окошком бани, яблоком, целованием, грибами да мхом,

всеми вельветами инея, густоснежным – по горло – мехом

(белым зельем-бинтом земле, её чёрным порезам, ранам-прорехам)

 

тишиной у зимней беседки… чуть поскрипывающей… как мачта…

корабля…. откомандированного…. куда-то… где Время… ещё не начато…

 

и наконец – призраком Белого Волка,

того, что, как метеорит,

нарастая, летит,

нарастая, летит,

нарастая, летит –

и падает где-то – со взрывом беззвучным – в леса

 

кислород отключают

 

меняют

 

на небеса

 

 

Завоеватель

(кочевье занебесное)

 

1.

прощевай, моя радость,

береги мальчуковые нервы,

вот видишь, зря ты боялся,

что отплывёшь туда первым

 

это я отбуду туда – целинником-квартирьером,

точнее, конкистадором,

я возьму херувимов – боем, осадой, обманом, атакой, измором,

с тайным заданьем внедрюсь – иммигрантом, курьером,

а, в сущности, вором –

там, где постные свои спевки проводят ангелы-олигофрены хором

 

я, флибустьер чернопарусный, ворвусь к ним колумбовым пионером,

мамлюком оттоманским, ганнибаловым легионером,

я возьму их, ангелов, злым троянским манером –

нет, не манёвром Елены – но как Велизарий! Тигран! Тамерлан! Аттила!

ведь я – коняга-кентавриха, полная пороха, тестостерона, тротила,

коняга, пропахшая потом, – не феромоном,

на плечах моих – место не дланям твоим, но солдатским погонам

 

2.

я прошагаю длинным-предлинным, длиннющим клинком-тоннелем,

без света в конце,

как ушко игольное, тесным,

где снуёт, тем не менее, ангельский сброд занебесный,

каждый – с учёными щёчками, с раздутым портфелем,

с халвою в словах, с рахат-лукумом в лице

 

я решительно двинусь тем безвыборным коридором,

с концом перспективы в конце,

тем коридором, крылышкующие менеджеры в котором

будут со мной стандартно-приветливы: даже

не подозревая о краже,

то есть – о спёртом для камуфляжа

нимбе-венце

 

я ворвусь к ответственным ангельским лицам,

к архангельским VIP’ам,

к херувимским пончикам-пупсам,

я, ударом чон-гвон, вышибу двери в духоподъёмники-лифты, во все кабинеты,

где даже клозеты

просторнее, чем половецкие юрты для многочадного клана

и мне будет странно – горько и странно –

что там, на земле, ты

не зришь моей силы, ихнего поражения-срама

 

3.

я повыдёргиваю из ангелов их эксклюзивные перья,

похерю политкорректную занебесную резолюцию

хочешь – подвесь перья над своим ложем, как советуют суеверья,

пусть ангелы мечутся голыми, как павлины в половецкую революцию

 

хочешь – раздари эти перья девочкам-балеринам –

на шляпки и пачки, боа, веера, пелерины,

а лучше – на просто так,

хочешь – задастым матронам: начинкoй в страшные их перины,

хочешь – закинь эти перья в свой драный гамак,

хочешь – набей их в подушку – толстую сваргань, как бигмак,

хочешь – ими нафаршируй куртку-шубейку на рыбьем меху –

выйдет тебе рыбка-фиш в собственном тёплом соку

 

а хочешь – пусти их на ветер! – на половецкую то бишь словесность!

(но это – худшее из назначений пера, sorry за честность)

 

лучше всего – на лошажий плюмаж

 

4.

а я – я возьму архангелов на абордаж,

буду заваливать самых крупных, – таких вот, как птица Рух,

буду выщипывать-собирать их целительный пух –

самый нежный пушок, самый мягкий пушок подбрюшья,

передушу, как кур, пускай покашляют, как у Чака Паланика, от удушья

но это ведь пух-волшебство, сто пудов, не по слухам

 

я выстелю тебе гнёздышко им, этим пухом,

чтоб

отдохнул

твой

дух

 

5.

вспоминай меня иногда, о’кей? – хоть первый денёк в феврале

Стикс, мой дружок, не страшнее, чем Па-де-Кале

 

уплыва… уплываю… утло у лодки донышко

вот ты всё меньше, всё меньше,

сердечко, яичко, кровное моё зёрнышко…

 

я устрою, устрою тебе в небесах райское гнёздышко –

раз не смогла на земле

 

 

 

Земля и Небо

 

Почитание Тенгри – Голубого Неба –

общая языческая религия для всей степной Евразии…

Лев Гумилёв

 

 

1.

«Мoй тигр прикаспийский, супруг мой, Тенгри!

Я – каломель и глина.

Тело – на тяжеловозах везу,

ты видишь сверху? – смотри, смотри! –

мой Тигр Голубой, супруг мой, Тенгри,

я – проклятая роженица Йер-су,

я – неприкаянная Йер-су,

земля, влага, вагина.

 

Йер-су: солончак со слюдой вместо глаз,

Йер-су: жижица, лужица, грязь.

Что же в начинке? – болотный газ:

он чавкает пузырясь.

 

Я – шарик навозный, я вся – навоз,

в этом навозном мире

Йер-су – лишь плацента для яблок и роз…

Ох! Гравитационные гири!

Йер-су расползлась, вся разбухла от слёз…

Уже – поперёк себя шире!

Но любит она лишь тебя, Тенгри!

Глаза-небеса отвори, отопри!..»

 

2.

«Я – Тенгри Голубой, я – Тенгри Голубой,

ты слышишь Йер-су, старуха?

Я с тобою, с тобою – и я не с тобой! –

твоё – тяжёлое брюхо.

 

Бестелесны подлинные цари

надмирные.

В равновеликого бога

вольюсь – в такого, как я, Тенгри, –

впаду в него, словно в Пурус – Акри…

От чёрной зари – до белой зари,

от белой зари – до чёрной зари

пари, моя грёза-пирога!..

 

Пусть я один – я единый, как встарь! —

но только Себя-Другого,

приму я – как бог, и как червь, и как царь —

Бескрайнего, Никакого…»

 

 

Князь

мой князь, отпусти, раз не хочешь беречь,

пусти, прогони взашей,

но, чтоб не смогла я далёко убечь,

мне щетину в пятки зашей

 

прочь – ведьма-золовка, волглая речь,

прочь – деверь, дервиш лесной,

прочь – свёкор чёрный, который лечь

рвётся хоть в гроб со мной

 

заместо сына он входит в мой сон,

зовёт в свой тёмный амбар

и ты, мой князь, к топору обречён,

в печи подбавляешь жар

 

мне дик ваш суд, мне дик ваш закон,

распутье – ни бечь, ни прилечь

свекровь пугает меня зрачком,

серым, как мёртвая печь

 

погоня, погоня! и топот, и зык –

ордою – твоя семья

но вот разверзлась, как есть, напрямик,

добрая мама-земля

 

я быстро сбегаю в подземный сад,

сердце колотит щеглом,

и рук твоих мускулистый ад

змеиным взбухает кублом

 

ах, князь мой, ты там – наверху, на коне –

не слушай, как я кричу

и вот что: не бойся! – ведь это во сне,

и снег заполняет провалы век –

йодистый госпитальный снег

– и кровь неподвластна мечу

 

 

***

 

ко мне во сне пришёл не тот,

не тот, которого ждала,

и, нервно скашивая рот,

осведомлялся про дела

и долго шляпу он искал –

не ту, которую носил,

и, замыкая рта оскал,

стеклянный глаз его косил

и в бесконечном сером дне,

в молочной предвенчальной мгле,

я плакала: зачем он мне,

раз ты – стареешь на земле

 

 

***

 

он отломил себе хлеба кусок –

ведь она его хлебом была

отломил – и в путь неблизкий потёк:

обыденные дела

 

он жевал хлеб дорогой, вертел головой,

глядел на леса и жнивьё

и как-то забыл в дороге кривой,

что ломоть этот – часть от неё

 

и вот он в Город Большой пришёл,

в месторожденье огней

едал шоколад, одевался в шёлк,

и вовсе забыл о ней

 

она превратилась в белёсый сухарь,

без смысла погибла краса

но ветер ей приносил, как встарь:

«Ты хлеб мой!..» – его словеса

 

…на пёстром бульваре однажды весной

он крошки птицам кидал

терзал, раздражал его майский зной –

а он вспоминал, вспоминал

 

и он устремился в обратный путь,

чтоб сбросить года, как пальто

и видели птицы: он лег отдохнуть…

а больше не видел никто