Повесть
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2012
Александр ТИТОВ
Родился и живет в селе Красное
Липецкой области. Автор шести сборников рассказов и повестей, выходивших в
разные годы в Воронеже и Липецке. Публикации в журналах «Подъем», «Север»,
«Новый мир», «Новый берег», «День и ночь», «Зарубежные записки». С 1990-х годов
постоянный автор журнала «Волга».
АНОНИМУС
Повесть
Одиночество партийного активиста
«Всякая воспитательная работа бессмысленна ввиду своей последующей безрезультативности…» – записал Пал Иваныч, глубокий старик, дикарь-революционер, самоучка во всех вопросах. А запись была сделана не чем-нибудь, но старинным послюнявленным химическим карандашам на полях самой толстой в мире книжки – «Капиталом» называется.
Вздохнул, потянулся хрусткой жилистой рукой, открыл скрипучую створку окна, впуская в низкопотолочную хату свежий августовский воздух. Втянул носом: вокруг и с околицы доносился запах сена. Это означало, что безыдейная сельская жизнь продолжается своим чередом. Никакие крепостные права, революции, перестройки и программы, никакие «капиталы» не в силах изменить заведенную череду этих дней, наполненных мычанием коров и звонкими голосами деревенских баб, вышедших «под стадо» встречать своих буренок.
Правда, коров последнее время мало на улице осталось – раз-два и обчелся.
А под потолком уже загудело, запищало – комары, контра летучая! Эти вредные твари цапают своими пастями за все открытые места тела, причем очень больно, как и во времена Пал Иванычевой юности, когда он выводил здешних девок ради непринципиальной прогулки за гумна, в рощицу, где трава до сих пор мягкая, а прежние дубы стали в два обхвата, но рощица стала редкая – спилила лес мужицкая вороватая анархия на собственные нужды.
Пал Иваныч, ойкнув пару раз от комариных укусов, поднял обеими руками тяжелую книгу и запустил ею во вредных насекомых, надеясь таким образом истребить хотя бы половину этой вредоносной тучи. Вот вам, гадам, научный ответ!
Комары дисциплинированно, под зудящую команду своего крохотного начальника, расступились, и научный снаряд пролетел мимо, не причинив им вреда.
Старик гневно запыхтел. А поругаться не на кого. Жил когда-то в хате поросенок по кличке Инструктор – украл какой-то проходимец, прикинувшийся пролетарием. Этот тип ночевал в хате ветерана двое суток, пил и ел за счет старика.
В пустой клетке, висящей под потолком, проживал некогда шустрый зеленый попугайчик Гоша, его соседский кот сцапал, белый гад, в черных оппортунистических пятнах.
Явление Анонимуса
На следующее утро, часов этак в девять, в расхлябанную дверь сеней кто-то негромко, хотя и уверенно, постучал.
Пал Иваныч пробурчал спросонок: дверь всегда открыта. Он жил принципиально бедно, в поселке его почитали за юродивого, хотя на фронтах гражданской войны он был страшен для многих групп населения.
«Никакого капитала, кроме “идологического”, мне не надо», – говаривал старик.
– Кого там черт несет? – Пал Иваныч спал одетым поверх одеяла. На груди его вздымался тяжелый, раскрытый посередине том «Капитала» – читал до полуночи.
Проснувшись, старик грубо сбросил книгу на пол, свесил ноги на доски, которые так давно не мылись, что покрылись земляными шишками.
– Заходи! Открыто всегда! Пролетариат замков не признает.
Дверь заскрипела, и на пороге маленькой комнаты, возле старой печки – потрескавшуюся стенку подперли железным штырем, – возникло странное существо, одетое в потрепанный джинсовый костюм. И кроссовки не новые, замызганные. А вот лица у него почти что и не было – так, нечто неопределеннее, округлое, со щелью вместо рта. Зато глаза серые, отчетливые, с блеском, сильно утопленные в прищуре ресниц. Взгляд торопливый, ухватистый, словно у курицы, которая и боковым зрением видит всякое завалящее зернышко.
– Ты чего поглядываешь этак? – спросил Пал Иваныч, с кряхтеньем наматывая на левую ногу портянку.
– Как? – уточнило существо.
– Да вот этак… буравчато? – старик управился со вторым сапогом, встал во весь тощий рост. Он сообразил, что перед ним необыкновенный тип, из тех, что в каждом простом слове ищут скрытый смысл, а выгоду стремятся найти даже там, где ее вовсе и нет. Это был не кто иной, как провинциальный российский проходимец Анонимус, делец не очень высокого сорта. После августовского переворота такие Анонимусы сильно оживились и даже приобрели некое подобие собственного взгляда, хотя не утратили привычку смотреть наискосок. Устройство их организма непонятно, происхождение неведомо. Их вроде бы не было, и вдруг сразу объявились. Такие типы и разговаривать как следует не умеют: одни лишь короткие фразы, перемежаемые вздохами – всегда с намеками, с хитрецой. Кратчайшая улыбочка молниеносно возникает на сером пустом лице, и тут же гаснет.
– Я – новый «купец»! – он протянул Пал Иванычу удостоверение, отпечатанное на клочке серой оберточной бумаги: нечто среднее между мандатом и визитной карточкой.
Старик пыхтел, вглядывался в тусклый шрифт, в неясный герб фирмы, расплывшийся от плохой синей краски, ничего не разглядел, швырнул бумагу на пол.
Анонимус торопливо поднял удостоверение, стряхнул с него пыль, свернул аккуратно, положил в нагрудный карман пиджака.
– Ты, случаем, не сынок Тазикова? – Пал Иваныч пристально вглядывался в неясные черты лица незваного гостя.
– Незаконнорожденный! – подтвердил Анонимус с легкий почтительным поклоном головы.
– Молодой Тазиков согрешил и родил меня всей своей системой… И вам, уважаемый Пал Иваныч, я прихожусь самым настоящим правнуком.
– Молчать! – приказал Пал Иваныч. – У меня никогда не было детей.
– Это не имеет значения, – взблеснул взглядом Анонимус, – но отказаться от родства со мной вы не можете. У меня есть на это все доказательства и документы. Я знаю, что мое появление на свет ваше поколение не планировало, но вот он я, перед вами! Теперь и государство со мной считается, делает на меня ставку.
Пал Иваныч наклонился, поднял увесистый том «Капитала», сделал два шага по направлению к гостю, но тот сразу догадался о его намерениях.
– Положите книжечку на место… – Анонимус защитительно вытянул вперед руки, зашевелил хваткими серыми пальцами. – Она вам больше не пригодится. Есть более современные экономические учения, я со временем ознакомлю вас с ними.
Старик вздохнул, положил «Капитал» на этажерку.
– Чего тебе надо? – спросил он хмуро.
– Вы, Пал Иваныч, истинный творец социалистического общества. От имени старого большевика обязаны дать мне моральное благословение. Дело простое: вы должны показать мне территорию нашего района, где я собираюсь заняться куплей-продажей всего на свете.
– Воров и без тебя хватает, – пробурчал старик.
– Я буду брать прибыль культурно и на законных основаниях, – заверил Анонимус.
– Что я, поп, что ли, чтобы давать благословение? – хмыкнул ветеран. – Проси благословенно у своего напаши Тазикова, если так уж приспичило. Не понимаю, зачем жуликам нужно моральное наставление старших?
– Я не жулик, – обиделся Анонимус, – просто я хочу заняться перепродажей товаров оптовыми партиями с пользой для населения, изнывающего от дефицита всего. У вас в магазинах даже водки нет!
– С проходимцами никаких делов не имею! – твердо заявил старый большевик. – Я отвечаю целиком лишь за невыполненную идею счастья и за жизнь Богини Революции, которая каменеет и может превратиться в столбовую красавицу на холме.
– Часть ваших идейных усилий мы, новые идеологи, берем на себя без всяких процентов и доплат. Мы освобождаем от ответственности прошлые поколения и вас лично.
– Вот я тебя сейчас освобожу… – Пал Иваныч схватил свою любимую ореховую трость, на которую он опирался при ходьбе, замахнулся на Анонимуса.
– Мы не боимся таких щелчков! – Анонимус, однако, поспешил увернуться от удара. – Мы ребята крутые, знакомы с каратэ. За нами киллеры с оптикой охотятся, а твой старческий костыль нам и вовсе не страшен.
– Чего же ты хочешь? Отвечай, человек без лица?
Анонимус приблизился к мутному растрескавшемуся зеркалу, висевшему в простенке между окон, внимательно всмотрелся в свое отражение.
– Я себя вполне конкретно вижу в качестве юридического и материально-ответственного лица. – Он приосанился, одернул пиджачок, прошуршав для убедительности бумагами, которыми были набиты все его многочисленные карманы.
Лицо безликое, но хищное. Помимо тонкой складки рта, способного открываться, видимо, очень широко, имелись также дырочки носа, все время шевелящиеся и будто постоянно принюхивающиеся к окружающим предметам. Этими дырочками Анонимус невольно потянулся к левому карману Пал Иванычевой гимнастерки, где лежала пачка сторублевок – остаток недавно полученной пенсии.
– Мы с вами. Пал Иваныч, должны подписать малюсенький договорчик о моральном одобрении всех моих действий и начинаний, – настаивал Анонимус.
– А ты случайно не контра? – всматривался в него Пал Иваныч. – В гражданскую тебя бы за одну твою непонятную физиономию сразу к стенке!
– Что вы, дедушка, какой же я контра? Я здешний человек, к тому же ваш родственник и правопреемник.
– Хорошо… – медленно проговорил Пал Иваныч, снимая с гвоздя свою засаленную фуражку-сталинку. – Я разберусь? Но разборка будет не по вашему бандитскому жаргону, не «крутая», но великая и страстнотерпкая: в историческом масштабе и по существу!
Выход на оперативный районный простор
– Ты мне здорово помешал в данный вдумчивый момент! – вздохнул Пал Иваныч, выводя Анонимуса в палисадник. – По итогам чтения Маркса и собственными соображениями я собирался написать научную статью под названием «Кретинология» или «Смысл влекущей алчности».
– Оба названия неудачны, – заметил Анонимус. – Желательно вставить слово «прогресс» или «цивилизация».
– Я не собираюсь оскорблять человечество, – объяснил Пал Иваныч. – Мне нужны тезисы современной жизни.
Толкнули расшатанную калитку, сколоченную из кривых лозиновых жердей, перешли через дорогу и тут же, под сиреневым кустом, увидели странного типа, который в свою очередь смотрел на них и глупо улыбался. Волосы на его голове были сильно всклокочены. Было понятно, что этот человек если и не пьян, то уж точно с сильного похмелья. Ноги его врастяжку лежали на траве. На одной был резиновый худой сапог с торочащими из прорехи грязными пальцами, на другой новенький ботинок капитального армейского образца, зашнурованный почтовым шпагатом.
– Эй!.. – окликнул он путников.
– Не связывайтесь с ним, – шепнул на ухо Пал Иванычу Анонимус. – Это мой конкурент. Вот уж он-то настоящий жулик. В нем ни капельки заботы о будущем процветании народа, а на могущество Родины ему и вовсе наплевать.
– Стойте, мать вашу… – выругался сидящий и обеими руками еще сильнее взлохматил свои влажные от росы, спутанные волосы. – Разговор есть.
Пал Иваныч остановился напротив сидящего с таким видом, словно собирался ударить палкой.
Брюки у незнакомца были новые, коричневые, со стрелкой, в налипших молодых репьях.
– Купите, господа, корабль! – предложил он заплетающимся языком. – Вот документы. – Он вытянул из кустов неловким движением маленький школьный портфель с заржавленным замком. Запыхтел, пытаясь открыть его. Замок не поддавался. Подвыпивший тип перевел дыхание. По лицу его обильно струился пот. – Может, у вас сто граммов найдется? – умоляюще взглянул он на Пал Иваныча. – Я слышал, что вы добрый и щедрый ветеран. Ваша слава гремит на всю округу.
Пал Иваныч приосанился, но заявил, что опохмеляет только своих друзей.
– Мы вполне можем стать друзьями, если вы купите у меня корабль. Любой продам: хоть танкер, хоть миноносец…
Незнакомец сделал еще одну попытку открыть портфельчик, и на сей раз пот пробил его еще обильнее, капли помутнели.
– За сто грамм всю Россию продам! Если желаете, могу предложить самолет. Наша фирма продает самолеты, считай, задаром. Любого типа и назначения. Доставим прямо сюда, на выгон. Сядете в персональный истребитель и полетите бомбить любой ненавистный вам объект. Оформляем самолеты как лом цветных металлов – берите, не пожалеете.
И опять, в который уже раз дернул крышку портфеля, надеясь сорвать упрямый замок – опять без успеха.
– Какие самолеты? Какие корабли? – уставился на него Пал Иваныч. – Ты что, дурак?
– Не связывайтесь, Пал Иваныч, вас надуют… – Анонимус тащил старика прочь за рукав гимнастерки. – Вы ему нальете сто грамм, а он вам и ржавого болта не принесет. У них несолидная фирма.
– Могу продать атомную подводную лодку, – лицо похмельного человека то бледнело, то покрывалось бурыми пятнами. – Есть ракеты и торпеды на любой вкус. Но это уже за СКВ.
– Что такое СКВ? – хмурился старик.
– Водка, самогон… И прочая валюта.
Незнакомец не успел объяснить подробнее, потому как Пал Иваныч принялся размеренно охаживать его палкой.
– Так его! так! – радовался Анонимус, и потирал ладони. Он поддал ногой тощий школьный портфельчик, отлетевший на середину дороги и распугавший кур, купавшихся в пыли. Куры с кудахтаньем разлетелись во все стороны.
– Идемте, Пал Иваныч! – торопил Анонимус. – У нас мало времени.
Деревня Трезвиловка
Из-за угла саманного сарая выскочил заплаканный мальчишка. Он собирался удрать, но Анонимус цепко схватил его за воротник рубашки. На вид ему было лет двенадцать. Сквозь слезы он заявил, что не желает больше никуда записываться.
– Да кто же тебя куда записывает, сопляка этакого? – удивился Пал Иваныч.
Мальчишка сообщил, переставая всхлипывать, что только на прошлой неделе его записали в тринадцать различных партий, и каждая партия грозится высечь за неуплату членских взносов.
– Парторг Тазиков что говорит?
– Ничего пока… – Мальчишка облегченно переводил дух, шмыгал носом. – Он пока готовит меня на кандидатский стаж, а я даже пионером не успел побывать.
– Успеешь, – заверил Пал Иваныч, погладил его по вихрастой голове. – Тазикова не слушай – это больной человек. В каждой партии есть ненормальные люди. Я распускаю все эти двенадцать партий, понял? Их нету!
– Ага! – обрадовано кивнул головой мальчишка.
– Нету.
– Да, это несущественно, есть кто помимо нас, деловых людей, или нет! – подтвердил Анонимус. – Мы не смотрим на политическую окраску. Но если ты, паренек, хочешь заняться особой деятельностью по разрушению всего старого, я занесу тебя в список сочувствующих прогрессу. Могу выдать лицензию на торговлю. Торгуй, чем хочешь! Можешь продать этот сарай, хлев, дом, родителей, а проценты перечислишь мне вот по этому счету…
Анонимус записал фамилию мальчишки в список сочувствующих свободному предпринимательству и выдал номер счета для перечисления процентов с продажи всего.
Пал Иваныч вырвал из рук подростка бланк, отпечатанный на желтой оберточной бумаге, порвал его в клочки.
– Ты, мальчик, помни о революции, о славных делах поколений. Жуликам не верь и никаких бумаг не подписывай.
Мальчишка благодарно всхлипнул и убежал, выбрасывая на ходу разноцветные членские билеты, разлетающиеся словно бабочки.
– Вот и закончилась многопартийность в деревне Трезвиловка! – облегченно вздохнул Пал Иваныч. – Будем опять строить однопартийную систему.
Он узнал старый бревенчатый амбар без крыши и с обгорелыми до черноты стенами. Здесь когда-то Пал Иваныч, начальник продотряда, хранил конфискованное у кулаков зерно.
Возле стены, на солнечной стороне показался человек в грязном медицинском халате и самодельной чалме, состроенной из вафельного полотенца. Халат и чалма были сплошь облеплены жужжащими мухами.
– Кто таков? – грозно спросил Пал Иваныч. – Предъявите, гражданинчик, документы на право сидения в центре деревни.
Незнакомец показал замызганное удостоверение Великого Мага и Чародея, выданное Всемирным обществом знатоков тайной жизни Вселенной.
Пал Иваныч долго вчитывался, шевелил губами. Ничего не понял, зашвырнул удостоверение в крапиву.
Возле ног чародея стояли трехлитровые банки с «магнетической» водой. На картонке намалевана цена каждой банки – триста рублей. Вода была налита давно, в банках завелись жирные головастики. По всему было видно, что «магнетическая» вода не пользуется среди трезвиловцев великим спросом.
– Ты почему все время молчишь? – спросил Пал Иваныч у чародея.
Анонимус пояснил, что все волшебники, даже халтурные, предпочитают помалкивать для особой важности.
Старик ткнул чародея гвоздевым концом трости, тот отчетливо воскликнул: ой! И вполне прилично выругался.
– Не желаете покупать воду, так убирайтесь к… – чародей открыл наших путешественников отборным матом.
– Ты хотя бы воду поменял! – сделал ему замечание Анонимус. – Ты своей продукцией позоришь частную торговлю.
– Зачем же ее менять, если она «магнетическая»? – обиделся чародей, лениво отгоняя мух. – Я вложил в эту воду свое биополе. А биополе нынче в цене.
– Это верно, в цене, – согласился Анонимус. – Но из-за головастиков ты можешь потерять свой имидж.
– Я вот ему отрежу кое-что поважнее имиджа, – пригрозил Пал Иваныч. – Я не позволю ему дурачить народ.
Старик носком сапога опрокинул поочередно все банки. Пузатые головастики корчились на влажной земле, трепетали мокрыми хвостиками.
– Что вы наделали? – заныл чародей. – Где я возьму новое биополе? Кто оплатит мне затраты?
Посреди деревни, возвышаясь над старыми домами, сияло здание из стекла и бетона, в котором Анонимус насчитал двенадцать этажей. Здесь размещалась фирма новой трезвости «НЕ». Над плоской крышей здания был укреплен огромных размеров лозунг:
АЛКОГОЛИЗМ – ЭТО ДЕНЬГИ!
ЛЕЧЕНИЕ ОТ НЕГО ОБХОДИТСЯ ГОРАЗДО ДЕШЕВЛЕ! УСЛУГИ ПО ОПОХМЕЛЕНИЮ И ВЫТРЕЗВЛЕНИЮ!
ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ ИМОРТНОГО СПИРТА ПО ДЕШЕВЫМ ЦЕНАМ!
ГРУППОВОЕ КОДИРОВАНИЕ НАСЕЛЕНИЯ!
ПОЛЬЗУЙТЕСЬ УСЛУГАМИ ФИРМЫ «НЕ»!
Пал Иваныч сокрушался, что растратил запасы патронов в гражданской войне. Знал бы, что так дело обернется, сделал бы стратегический запас по случаю возврата буржуазии.
К подъезду здания то и дело подъезжали автомобили разных марок, из которых выходили служащие с папками и дипломатами. Светящееся табло регистрировало ежеминутно количество самогона в граммах, выпиваемое на территории деревни Трезвиловка. Цифры сменялись с поразительной быстротой в сторону увеличения: новый день подходил к полудню.
– Круто поставлено дело! – позавидовал Анонимус. – Замечательное учреждение для отмывания денег.
– Человеческую подлость в мировом масштабе не отмоешь и не отчистишь! – вздохнул старик, глаза у него зачесались.
Анонимус зашевелил своими нюхательными дырочками – почуял дымок! Где-то в деревне готовили еду.
– Пора бы перекусить! – вздохнул Анонимус.
– Вот зайдем в буфет к тете Клаве, тогда и перекусим, сказал Пал Иваныч. – Заодно и пивка попьем.
Во всех окнах двенадцати этажей виднелись силуэты служащих. В основном, это были дамы разных возрастов. Большинство из них занимались вязанием, некоторые пили чай с печеньем я бутербродами.
Внезапно из зеркальных автоматически открывающихся дверей вывалились два разных человека.
Один, с виду начальник, шел позади подчиненного, подгонял его командами. Подчиненный, в свою очередь, брел впереди с тяпкой в обвисшей руке.
– Куда вы гоните беднягу? – поинтересовался Пал Иваныч.
Начальник объяснил, что их отделу дали участок свеклы в бывшем Колхозе – три гектара. Пора завершать прополку, а этот тип ни одной грядки не протяпал.
– Но, ведь, давно уже наступила демократия! – возмутился Анонимус. – Никто не имеет права никого ничего заставлять делать.
– Демократия демократией, а перед соответствующими инстанциями отчитываться надо! – начальник толкнул подчиненного в спину. – Иди, Иван Кузьмич, тяпай.
– Я эту свеклу не сажал! – захныкал Иван Кузьмич. Он взмахнул бунтарским широким жестом и едва не оттяпал Анонимусу его легковесный парафиновый картофельной формы нос.
– Тихо, ты, болван! – испуганно отпрянул Анонимус.
– Не пойду тяпать свеклу! – бунтовал Иван Кузьмич. – Почему чуть что, так меня посылают? На каждом этаже сидят без дела сотни жирных ленивых баб, а у меня отчеты! Договор по свекле заключен по старым ценам, и получу я за нее с гулькин нос.
– Успокойтесь, господин с тяпкой, – успокаивал его Анонимус. – Скоро я приватизирую свекольную плантацию и, возможно, заплачу вам гораздо больше.
– Да не нужна мне ни свекла ваша, ни оплата! – стоял на своем маленький чиновник, – позвольте мне вернуться на рабочее место. Лучше я вам деньги уплачу из зарплаты, только оставьте меня в покое! Я не сажал эту свеклу!
– Вот они, плоды вашего социализма! – Анонимус указал на ленивого чиновника пренебрежительным жестом. – Он не хочет работать ни на коллективной, ни на частной земле. Особый тип русского бездельника, который нигде ничего не хочет делать. Скоро я сделаю цивилизованный капитализм, и этот канцелярский хмырь сам напросится ко мне на плантацию в качестве раба. А женщины из этой фирмы, бросив вязание и выключив самовары, будут умолять меня взять их на ферму доярками, чтобы не умереть с голода. Я покончу с вашей расхлябанностью, я научу вас всех работать!
Тут вмешался Пал Иваныч. Он взял у чиновника тяпку и зашвырнул ее в кусты: теперь уже опоздали тяпать свеклу, это надо было делать в начале лета. Несчастного «раба» он отпустил обратно в кабинет, а начальнику пригрозил расстрелом: нельзя же, черт побери, так безжалостно эксплуатировать люмпен-чиновников!
Волшебная дубина
Ассенизатор подогнал автомобиль-бочку к оврагу, и начал заполнять его белой пенистой жидкостью. Заквакали в предсмертной агонии лягушки, зашипели, расползаясь в разные стороны, змеи.
– Зачем? – спросил подошедший Пал Иваныч.
– Фирма заказала! – объяснил шофер. – Стерильность в данной местности нужна.
– Правильно, – подтвердил Анонимус. – Очищаем место для химически чистого производства. Будем перерабатывать биологическое оружие на пищевые консервы для трудящихся. Западные друзья уже вложили деньги в совместное предприятие.
– Да ты, оказывается, западник? – воскликнул Пал Иваныч, внимательно всматриваясь в Анонимуса.
– Я не западник, – хмыкнул тот, – я долларник!
Пал Иваныч задумался, потом сказал:
– Я и сам предполагал, что в такой душевночистой стране как Россия не должны существовать гады в образе лягушек и змей. Пускай капиталисты берут их задаром. Может, они еще и тараканов прихватят?
Наступила очередь Анонимусу задуматься:
– Очень хлопотно ловить этих тараканов, – оказал он. – А применение насекомым вполне можно найти. В современном цивилизованном обществе любая дрянь существует на своих природных правах. Пускай ихние безработные приезжают сюда и ловят!
– Они на такую работу не согласятся!
Ассенизатор, опустошив бочку, уехал. В овраге пенилась, шелестела жидкость, никто уже не квакал.
На следующем бугре нашли огромных размеров дубину величиной с телеграфный столб. Пал Иваныч о нее споткнулся,
– Вот бы мне ее поднять! – возмечтал Анонимус. – Тогда бы я чувствовал себя в безопасности.
В ответ на его слова дубина подпрыгнула, проплясала через луг, оставляя после каждого прыжка заметные ямки. Из ямок составились буквы, из букв слова:
ЖДУ СВОЕГО ЧАСА!
И сама легла огромным восклицательным знаком.
– С такой никакие рэкетиры не страшны! – восхищался Анонимус.
– Тебе нельзя доверять дубину, – возразил Пал Иваныч. – Ты не готов для этого теоретически. Вот я – совсем другое дело, я законспектировал ПСС товарища Ленина.
– Что такое ПСС? – насторожился Анонимус. – Марка пистолета? На базаре это сейчас ходкий товар, я готов закупить партию.
– Врешь, господинчик, купить партию тебе не по карману.
– Наша фирма богатая, – заверил Анонимус. – Я сам недавно в ней работал, и толком не знаю, кто ее финансирует.
– ПСС – это книги, полное собрание сочинений. Тазиков тоже Ленина читал, конспектировал, но такая умственная работа оказалась ему не по силам, бедняга помешался.
– Нет, он сошел с ума позже – 22 августа 1992 года после нашей победы.
– А я говорю тебе, что гораздо раньше миллионы Тазиковых свихнулись от скучных партийных документов и от «сухого» закона.
Анонимус принялся рассуждать о возможности использования Тазикова в качестве ходячей рекламы. Можно прилепить ему на спину любой плакат – бывший парторг этого даже не заметит!
Телевизор и закон
Присели отдохнуть в тени – там как раз два пенька было, а напротив камень плоский. Но не простой камень, а живой – фигурки по нему движутся выпуклые, серые. Шел многосерийный каменный фильм о борьбе бедных с богатыми. Пал Иваныч заинтересовался, смотрел широко открытыми глазами, изредка моргая – такая картина была ему классово близкой.
Анонимус зевал, скучал. Он все еще надеялся, что если не эротику, то хотя бы боевик покажут.
– А ведь это идея! – подпрыгнул он вдруг на пеньке. – Единственный каменный телевизор в регионе! Я покупаю эту скалу. Входной билет 20… нет – 200 долларов. Туристы клюнут на эту приманку.
На экране появилась унылая физиономия международного комментатора, и он минут двадцать растолковывал, отчего в мире не происходит перемен к лучшему.
– Откуда же быть этим лучшим переменам? – вздохнул старый большевик. – Уж как я народ гонял, как давил, как воспитывал, и нате вам! – появились Анонимусы!
– Я – первопроходец русского нью-купечества. Настоящие акулы пока еще лежат на дне.
– Пусть только попробуют всплыть! – пригрозил старик. – Багор социализма еще не притупился, вытащим на берег.
На экране возникла каменная певица, зашевелились жирные губы, камень залоснился от крема и света прожекторов. Изображение пело, двигалось, и вместе с тем словно бы ревело – страшные звуки подземелья прорезывали округу.
– Сколько, однако, у этих артистов тщеславия! – качал головой Анонимус. – Мы, деловые люди, ведем себя гораздо скромнее… Переключите телевизор на другую программу!
– Не надо, – сказал старик, внимательно вглядывающийся в изображение и ожидающий, что вот-вот начнут прямой репортаж из ада. Но вместо этого включили зарубежный кинофильм.
Неожиданно на поляне появился скромный человек с молотком. Пал Иваныч с Анонимусом даже не заметили, как он подошел с экрану и принялся зубилом и молотком скалывать с изображения самые интересные фрагменты.
Пал Иваныч пытался прогнать незнакомца, но тот строго объяснил, что он – цензор, и выполняет служебные обязанности. Сколоть неугодный кадр не очень трудно – гораздо труднее в одно мгновение определить, является ли данное изображение крамольным или нет.
– Но, ведь, сейчас гласность, цензура отменена! – воскликнул в негодовании Анонимус.
– Кто вам такую глупость сказал? – цензор долгим взглядом, словно сумасшедшего, оглядел Анонимуса. – Мое искусство очень древнее. Я корректировал первые изображения на скалах и буду исправлять самую последнюю идеологическую ошибку перед последним мгновением жизни человечества.
Фильм показался Пал Иванычу скучным, к тому же цензор то и дело загораживал экран спиной, раздавался настойчивый стук зубила.
Анонимус и Пал Иваныч решили двинуться дальше, на следующий холм. Едва спустились в долину, солнечный свет стал угасать, постепенно все заволоклось тьмой.
Пал Иваныч не на шутку перепугался.
– Отпусти солнце, бес. Я знаю: это ваши буржуазные штучки!
Анонимус, радуясь невежеству старика, окончившего два класса церковно-приходской школы, не преминул этим воспользоваться.
– Да! – отозвался он торжествующе. – Это действуют ребята из фирмы «Занавес». Жаль, нет под рукой факса или телекса, я бы отменил эту операцию. Отныне, дедушка, солнечный свет дозируется и продается за доллары. Тарифы еще не установлены, но платить придется всем… Дайте, Пал Иваныч, стольник, и я еще подумаю, может, уговорю их повременить с установкой железного антисолнечного занавеса!
– На, окаянный… – старик расстегнул пуговицу нагрудного кармана гимнастерки, выдал Анонимусу новую хрусткую сторублевку.
В небе летел ярко освещенный закатными лучами самолет, но тьма затмения сгущалась, завиднелись крохотные звезды. У самолета, летевшего почти бесшумно, мигали поочередно красная и зеленая лампочки. Светлой золотистой лентой тянулся вслед за самолетом реактивный выхлоп, распадаясь клочьями белой ваты.
– Твой самолет? – иронически спросил старик у Анонимуса.
– Откуда я знаю? – передернул плечами Анонимус, – надо смотреть по документам.
– Где же они, твои документы, покажи?
– Как только наши ребята включат солнце, так и покажу.
С солнечного диска быстро спадала чернота. Затмение кончалось. Пал Иваныч облегченно вздохнул и более уважительно взглянул на Анонимуса.
– Я, друг Анонимус, всегда хотел света для угнетенного пролетариата, и боялся одного, что вы, буржуи проклятые, отберете у бедняков солнце. Это самый главный мой страх. – На тебе, черт, еще сотню, только не трогай, пожалуйста, наше солнышко!
Всхлипывая, старик пустился в воспоминания о том, как пыль от кавалерийских атак заволакивала полнеба. Это в ту пору было революционным затмением и знамением.
В новых золотистых лучах солнца увидели баню. Пал Иваныч выразил желание попариться, но банщик не впустил его, потребовал плату в размере двух долларов.
– В чем дело? – удивился Анонимус. – У дедули в кармане полно «деревянных». Возьми по курсу, только и всего.
– Не могу, – ответил банщик. – Мы покупаем солярку за валюту. Стоимость березового веника сюда же входит.
Баня отапливалась соляркой, дымила как теплоход.
– А вы кизяками топите! – посоветовал Анонимус.
– Кизяки закуплены одной инофирмой, скоро приедут собирать на лугу, где коровы паслись и «лепешек» навалили.
– Ну и жулики! – поразился Пал Иваныч. – Все успели продать и купить! Только воздух пока еще остался непроданным!
Ветеран закашлялся, глотнул солидную порцию солярового дыма.
Взошли на холм, увидели огромную, стоящую торчком книгу. Ветер шевелил открытые страницы. То и дело падали вниз серебристые позвякивающие буковки.
– Это Книга Закона! – Пал Иваныч из уважения к данной Книге стал выкручиваться в штопор, Анонимус с удивлением глядел на него. Впервые видел он такое почтение к Закону. В равномерную резьбу завернулся внешне и внутренне самодур и несгибаемый человек.
Анонимус полистал обеими руками страницы, из Книги пошел духмяный парок.
– Что ты наделал? – вскричал старик. – Ты из нее истинный дух выпустил!
И велел Анонимусу подбирать с земли упавшие буквы.
– Уважай Закон и не лапай его грязными руками! – наставлял он молодого проходимца. – Буковки от него еще прежде рассыпались от моей неправедной жизни. Ведь я, брат Анонимус, тоже немало грехов сотворил. Закон, юноша, это гражданская вера, но без вложенного в неё сердца. Кем бы законы не издавались, от них всегда несомненная польза. Но я был и остаюсь революционером, мое дело рассыпать законные буквы и вписывать беззаконные, чистосердечные. Пришло, товарищ Анонимус, твое временное время.
– Но я тоже люблю людей! – горячо воскликнул Анонимус. – И тоже хочу для них настоящего счастья. Я вынужден их обманывать, потому что они глупы и, кроме того, я хочу хорошо жить.
– Я никогда не верил теориям, согласно которым глупость и алчность являются двигателями прогресса, – сокрушенно мотал поникшей головой Пал Иваныч. – Своей деятельностью, юноша, ты ввергаешь Россию в еще большую тьму, нежели твои товарищи – похитители солнца.
– Никогда и никого я никуда не ввергал и не ввергаю, – проворчал мошенник. – Просто я хочу взять то, что вы, большевики, старые и молодые, разбросали по всем своим изувеченным дорогам. Я не виноват, что родился от вашего коммунистического призрака… – он всхлипнул своим хрюкающим голосом.
– Ладно, не хнычь, – впервые за весь нынешний день Пал Иваныч погладил своего правнука по джинсовой гладкой спине.
Чудеса
– Надоели мне эти бесконечные холмы, – вздохнул Анонимус, прочухавшись от нечаянных слез. – Обязательно срою их в ближайшее время, как только появятся деньги. Среднерусская возвышенность загораживает горизонты моей коммерческой мысли.
Пал Иваныч в ответ на это выругался.
– Вы, дедушка, вспоминаете бога лишь тогда, когда вам что-то не нравятся.
– А ты его даже в торговые союзники не приглашаешь.
– Я неверующий, учился в сельской школе. В компаньоны приглашаю только полезных людей.
– Тебя, знать, выращивали в пробирке, вроде бактерии. Ты, Анонимус, не мог родиться от женщины.
– Откуда вам это знать, Пал Иваныч? Ведь с наукой вы всегда не в ладах. Если бы у вас, у большевиков, всё по-научному было, вы бы еще в тридцатом году коммунизм построили.
– Ты кто по национальности? – строго спросил старик.
– Так же как и вы – интернационалист.
– Ты, парень, по национальности – кусок мыла!
– Мыло тоже товар.
Так, мирно поругиваясь, они шли проселочной дорогой, вдоль деревенских заборов к центру деревни Трезвиловка, спорили о разных разностях. Пал Иваныч доказывал, что он вовсе не против науки, и конкретно применял ее в ходе гражданской войны. Был у него в полку старичок профессор, мобилизованный для победы красной конницы. Возили его в спецтачанке, вместе с приборами, под охраной. Было у него приспособление, которое позволяло улавливать из небесных туч молнию и направлять ее в ряды противника.
Увидев на тропинке огрызок яблока. Пал Иваныч посоветовал Анонимусу обратить на него внимание. В голосе старика была откровенная издевка.
Однако Анонимус воспринимал такие явления вполне серьезно. Он сообщил, что неподалеку от города Ничтожска скоро будет открыт завод по переработке яблочных огрызков на повидло и марочные вина.
Возле сельсовета, на порожнем ящике сидел человек в широкополой шляпе. Рядом была картонная табличка с надписью «народный целитель». На плече у него была прорезь, в которую доверчивые пациенты швыряли сложенные купюры. Не брезговал целитель и металлическими рублями.
Наложением рук и шептанием он излечивал от разных болезней, в том числе и от алкоголизма.
Пал Иваныч колотил его палкой, и внутри целителя, словно в глиняной копилке, звенели нонеты.
– Не троньте его! – пробовал заступиться Анонимус. – Вполне возможно, что этот тип работает от нашей фирмы. Он исцеляет русский народ от главной его болезни – от пьянства.
– Наш народ надо вовремя опохмелять, открывать пораньше винные магазины, а не подсылать к нему разных шарлатанов.
– Зря вы его прогнали, Пал Иваныч, он мог бы вылечить вас от большевизма. Такое направление также заложено в его пустотелой программе.
Целитель удирал с такой скоростью, что в глиняной дырочке свистел встречный воздух.
За околицей деревни путники встретили крестный ход, вымаливающий у бога дождя. Рядом с попом шагал бывший парторг Тазиков. Он и со священника пытался ваять партвзносы, но тот отнекивался, уверяя, что даже и в комсомоле не состоял.
– Там, где парторг Тазиков, там толку не будет, – вздохнул Пал Иваныч. – Хрен два они добьются своего. Здесь нужен материалистический напор.
Анонимус отвернулся от крестного кода, пряча лицо. На прошлой неделе он проходил через эту деревню с жестяной кружкой, разрисованной крестами, делая вил, что собирает деньги на постройку нового храма, обещая сдать его под ключ в течение двух месяцев.
Крестный ход скрылся за поворотом дороги, но один человек отстал, присел в тени куста. У него был заметный горб, седые волосы прилипли к потному лбу.
Пал Иваныч поговорил с ним и выяснил причину горба: взрывной волной младенца вырвало из рук матери и швырнуло на дорогу. Случилось это в 41-м году. Седой человек лечился у глиняного целителя, положил ему в копилку сотню, но лечение не помогло.
Ветеран снова выругался. Цепочка разнообразных крепких выражений растянулась на две минуты. Но вот умолк, напрягся, отшвырнул палку и наложил на горбатого свои темные подрагивающие руки с закороченными фиолетовыми ногтями, изломанными на допросах в 37-м году. Старик скрипел остатками зубов, призывая на подмогу все революционные дикие силы. Он так впился ногтями в горб человека, что тот даже вскрикнул, зажмурив глаза от боли.
– Вставай, иди!.. – торжественно произнес ветеран, задыхаясь от усталости.
В позвоночнике у горбатого хрустнуло, он вскрикнул, распрямился: ровный седой ребенок военных лет.
– Спасибо! – сказал он тихим новым голосом,
Анонимус оценивающе смотрел на исцеленного. Подошел, провел по спине исцеленного пухлой ладонью. И тут же предложил седому человеку поехать за рубеж на предмет демонстрации исцеления. А Пал Иванычу он запретил производить чудеса бесплатно. Только за валюту.
– Чудо всегда делается задаром, иначе оно не может сотворится! – возразил старик.
Анонимус вздохнул: в мире торговли бесплатные чудеса запрещены. По законам конкуренции бесплатных волшебников уничтожают.
– Меня и белые и красные расстреливали – я не боялся. Вот пройду сейчас через поле материалистическим агентом, попрошу у природы дождя, – глаза Пал Иваныча стали стекленеть, он уставился на проплывающую тучу, поругивая ее для убедительности отборными словечками. Тучка дождя не выдавала. Старик серчал, брел следом за тучей, шкандыбал дырявыми хромовыми сапогами по сухим земляным глудкам.
Откуда ни возьмись, брызнул дождик. При светлом дне, но хороший. Пришлось спрятаться в кусты и переждать. Такие мощные струи влупили, что от земли запахло водой.
– Ага! – торжествовал Пал Иваныч. – Откликнулась, матушка… Эй, товарищи деревенские жители! Дождик-то я вам сделал, не поп.
Крестный ход торопливо возвращался в деревню. Грузный священник, тяжко отдуваясь, перепрыгивал через лужи, приподнимая полы рясы.
Над рекой
Увидев серые станционные строения. Анонимус обрадовался: здесь кончалась граница района. Конечно, хотелось бы и более огромных владений, но тогда пришлось бы облетать их на вертолете, а пока по своим полям пешком ходит, и того довольно. Если избавиться от конкурентов, то и с этих холмов можно запросто брать миллионы и миллионы.
На выщербленном перроне стоял пожилой человек. От него путники узнали, что станция называется «Вольная степь».
– Что такое? – удивился Пал Иваныч. – Почему переменили название? Ведь я в двадцать первом году дал ей новое имя – «Безбожник».
Пожилой пассажир неопределенно пожал плечами: мне, дескать, все равно.
– Никаких «безбожников», никаких «вольных степей»! – воскликнул Анонимус. – Пришло мое время давать всему новые имена. Назову ее, к примеру, станция «Менеджер».
– А что такое «менеджер»? – спросил человек, поджидавший поезд.
– Не знаю, – ответил Анонимус. – Это американское до сих пор непонятное мне слово. Менеджер – это человек, который что-то делает. Вроде слова «инженер», которое прижилось в русском языке, хотя изначально оно иностранное. Главное – обозвать профессию иностранным жаргоном.
Пассажир равнодушно махнул рукой:
– Мне все равно, как вы назовете эту станцию, лишь бы поезда вовремя ходили, – и бросил окурок между шпал, заросших травой.
Путники прошли дальше и очутились на высокой круче. Внизу текла река. Не очень широкая, но быстрая, сверкающая солнечными бликами, журчащая на каменистых свалах. Река делала несколько плавных изгибов, терялась в дымном синем горизонте.
– Видишь, там «дикое поле»! – старик указывал на отлогий противоположный берег. – Это исторический простор, товарищ Анонимус, ногайская сторона.
– Ничего особенного не вижу, – широкая ротовая щель Анонимуса расползалась в ухмылку. – Поле как поле. Животноводческие фермы, водонапорная башня, полуразрушенная церковь – обычный советский пейзаж. Ты, небось, Пал Иваныч, разваливал?
– Конечно, все церкви разрушил один только я… Чуешь ветер, летящий с той стороны?
– Вы, Пал Иваныч, оказывается, лирик. Какое мне дело до этих пейзажей? Мое дело приватизировать, пока дают такую возможность… Кстати, сколько вам, дедушка лет?
– 5508.
– Врете вы как сивый мерин. Вас приучили лгать в эпоху социализма.
– Но чем же лучше капиталистическая ложь?
– Не будем вдаваться в этот вопрос. Вот когда я построю новое общество, вы сами убедитесь, что оно гораздо лучше прежнего. Тем более, что вы прожили большое количество лет, что само по себе является капиталом. Половину вашего возраста стоило бы приватизировать. Представители теневого бизнеса тоже хотят жить очень долго. В любые самые разнесчастные времена всегда были люди, которые жили очень долго и очень хорошо. Со временем я заведу себе бронежилет и охрану.
– Не выйдет, парень, не отдам я тебе своих революционных годов.
– Это ваша комсоставская привычка узурпировать привилегии, и право на бессмертие в том числе.
Пал Иваныч, не слушая спутника, фантазировал. Он, дескать, за пять тысяч лет отлично изучил эти места. Здесь он сражался со скифами, отсюда гнал золотоордынцев, наведывавшихся за данью.
– Стало быть, золотоордынцы были первыми рэкетирами на Руси? – Анонимус наморщил лоб. – Но они были умнее большевиков, и не трогали православных храмов.
– Атеизм – дело священное, – возразил Пал Иваныч. – Бог – наш главный соперник. Безбожное учение единственное, способное объединить все народы.
Неожиданно загорелась бочка со смолой. До сих пор она была невидна в ветвях векового дуба.
– Что это? – испугался Анонимус. – Кто поджег дерево, которое я, возможно, приватизирую в ближайшем будущем?
Пал Иваныч объяснил, что бочка с горящей смолой – древний сигнал русских пограничников, уведомляющих следующую заставу о приближении врага.
Анонимус заверил, что он не золотоордынец, и к «дикому полю» отношения не имеет.
– Хищник есть хищник, с какой бы стороны он не подходил.
– Мы с вами, уважаемый Пал Иваныч, не волки, не звери, но почти коллеги.
Бочка разгоралась, потрескивала, разбрасывая во все стороны клочья горящей смолы и копоти. Старик высказал предположение, что в данном случае произошло самовозгорание. Такое случается в несовершенных общественных устройствах, когда от нечаянной искры вспыхивает вся страна. Искра, утверждал он, может возникнуть от воровского шага крадущегося жулика, от шелеста по высокой траве потрепанных дерзких кроссовок.
Анонимус шарахнулся от смоляных копотных огней, с шипением падающих на землю. И только удалившись на безопасное расстояние, высказал желание купить часть реки, поперек которой можно ставить проволочную сетку, чтобы брать деньги с лодочников и рыбаков.
Пал Иваныч ничего ему не ответил. Седой затылок старика освещался малиновым светом догорающего сигнала.
Казанский собор
– Вот он, город Ничтожск! – Пал Иваныч величественным жестом поднял вверх правую руку, опираясь левой на палку. – Арена кровавых событий гражданской войны. Мой отряд вышибал отсюда белых во все времена года, в метель и в жару. В этом городе меня дважды расстреливали – сначала белые, затем свои, по доносу. Здесь меня потом допрашивал следователь, и в тридцать седьмом году объявил врагом народа.
Среди садов и пятиэтажных домов времен первых полетов в космос, возвышались голубые купола и белоснежные стены отреставрированного собора. Вид оживавшего храма страшно возмутил Пал Иваныча. Концом трости он яростно взрыхлил землю обочины. Ошметки земли полетели во все стороны.
– Когда-то я запретил колокольный звон, чтобы он не мешал отдыхать трудящимся! – сказал старик. – Но и сейчас могучего звона пока еще не слышно… Что же ты молчишь, Казанский собор? Почему не бьешь в набат по поводу удручающей общественной обстановки?
Анонимус брезгливо отряхнул свой джинсовый костюмчик и не без злорадства сообщил, что его фирма вложила в восстановление храма определенную сумму ради рекламы и снижения налогов.
– Врешь ты все! – сплюнул старик. – Скорее всего, в реставрацию храма были вложены бюджетные деньги, которые ваша фирма без зазрения совести «распилила».
Какой-то старичок красит в синий цвет трубу церковного газопровода. Новое отопление в храме будет!
Пал Иваныч проворчал насчет того, что все, в том числе и священники, любят теплые помещения.
Старичок перестал красить, прищурил глаза, вглядываясь в ветерана.
– Я тебя помню, Павлик, чертов ахтивист! Это ты в тридцать четвертом году крест с храма зубилом сшибал! Так и загрохотал крест вниз по золоченому куполу…
– Так его, дедушка, так этого Пал Иваныча! – Анонимус злорадно потирал ладони. – А то наш революционер мнит из себя «нового святого» и постоянно всех поучает.
– Я – большевистски дерзкий человек, потому никому не нравлюсь! – воскликнул Пал Иваныч.
Ветеран нагнулся к старичку, который по прежнему неторопливо мазал краской труду, и тихо сказал ему на ухо:
– А ты Кузьма тоже кирпичиками от сломанной колокольни попользовался – баньку себе на огороде сложил!
Кузьма притворился глухим и продолжал свою работу. Знай себе красит-мажет газопровод.
– Видишь тип какой! – Пал Иваныч ткнул костылем в сторону Кузьмы. – Воистину мещанская личность, притворяющаяся верующей душой. Всю жизнь полезным прикидывается – оппортунистический вполне старикашка!
Взглянув еще раз на собор, Пал Иваныч определил круговорот социального значения здания: храм-клуб, магазин, затем склад-база спекулянтов, и вот снова храм! Просто политические и социальные чудеса творятся в России!
Анонимус вздохнул и сказал, что ему трудно уважать народ, который позволяет издеваться над своими святынями.
Кузьма оправдывался перед Анонимусом как перед чужим человеком: что начальство постановило – то и от Бога! Я вот работаю маляром, на чекушку водки зарабатываю, хоть говорят, что она вся из деревянного спирта, а выпить-таки манится…
Пал Иваныч с грустью взглянул на старичка: как был ты, Кузьма, земляным человеком, так и остался!
Эротическая гитара
– А вот и представители нового искусства! – сказал Анонимус.
Путники подошли к небольшой рощице, где на траве сидели несколько парней с инструментами, воздух полнился хаотичными звуками. Юный, с бритой головой барабанщик наклонялся к расписному барабану и лизал его татуированным синим языком. Кожа инструмента отзывалась с шипением.
Гитарист, голый до пояса, с таким азартом тискал свою гитару, что бедняжка даже похрустывала.
– Разве это музыка? – удивился Пал Иваныч. – Вот у меня в свое время был полковой оркестр!
За кустами послышался девичий смех, блеснули горлышки бутылок.
Анонимус с Пал Иванычем одновременно вздохнули. Обоим вдруг захотелось выпить. Анонимус пообещал угостить Пал Иваныча после первой же удачной сделки. Анонимус был не очень жадным существом и, несмотря на темноту своего происхождения, сохранил частичку русской размашистости.
– Я помню времена начала перестройки, когда начинались все нынешние безобразия, – вздохнул Пал Иваныч, оглядываясь на репетирующий ансамбль. – Шло в районном клубе очередное собрание в честь юбилея Октябрьской революции. Кончилась торжественная часть, вышел на сцену такой же вот ансамбль, и здоровенные парни принялись петь отвратительными женскими голосами.
Анонимус заметил, что женские голоса у мужчин нынче не в моде. Певец, если желает иметь успех, должен скорчить жуткую физиономию, завопить хрипло и воюще. Еще лучше будет, если он зарычит и кинется кусать зрителей. В этом случае успех гарантирован.
– Знал бы, что доживу до нынешних времен, я бы весь тогдашний белый свет разорвал напополам! – старик заплакал от бешенства, не в силах выговорить ни слова. Но вибрирующий голос насилуемой гитары долго еще преследовал их.
Литература на бугре
Это был один из самых скучных официальных сараев, которые Пал Иваныч с Анонимусом видели на уже пройденных буграх. Сарай не имел определенной формы и распространялся в разные стороны причудливыми пристройками и загогулинами.
Стены из разных материалов: серые покоробившиеся доски с торчащими шляпками ржавых гвоздей, красные, с седыми вкраплинами кирпичи, взятые с развалин церкви, кусок гладкого бетона, добытого с великой или не очень великой стройки полузаконным способом; промелькнет стена зеркального стекла, за которым смутно различаются мраморные колонны и фикусы в пластмассовых кадках; на средней высоте лепной классический фронтон, снятый со старинного княжеского особняка.
И крыша довольно пестрая: с одного бока готический шпиль, состроенный из лозиновых горбылей, дальше – колхозный шифер вперемешку с толью; куски черепицы кровавыми заплатами выделяются на фоне ржавой железной кровли.
– Издательство «Бес»! – прочел Анонимус размытые дождями буквы. Ударом ноги он распахнул щелястую дверь, висевшую на одной петле. Пал Иваныч последовал за ним.
С трудом продвигались по узкому коридору, заваленному бумажным хламом. Наконец добрели до двери с покосившейся табличкой и надписью: «Гл. реадкор».
– Даже здесь, на вывеске, ухитрились допустить опечатку, – проворчал старик.
– Возможно, тут вовсе нет никакой опечатки, – резонно возразил Анонимус.
Они вошли в комнату, наполненную тем затхлым запахом, который наполняет комнаты, где постоянно курят и часто выпивают.
За столом сидел человек неопределенной внешности и возраста. Галстук у него был с попугайчиками и пальмами, времен 60-х годов.
– Почему ваша шарашкина контора называется «Бес»? – Старик с грозным видом остановился посреди комнаты, опираясь на трость, рвущую острым концом бумагу, валяющуюся на полу. Видимо, это были нужные рукописи, отобранные издателем для скорейшего напечатания и выброшенные в самую последнюю минуту перед отправкой в набор ввиду изменения политической ситуации.
Мусорная корзина была забита бумагами доверху, так что самой корзинки не видно. Гора бумаг в углу, перемешанная с яблочными огрызками и рыбьими скелетами, возвышалась чуть не до потолка. Уборщица числилась в штатном расписании «Беса», но в последние дни не объявлялась – то ли в декрет ушла, то ли запила. Обе причины считались вполне уважительными.
– Мы не шарашкина контора! – обиделся издатель, и гордым жестом указал на полку, где были выставлены эротические и поваренные книги, изданные с начала года.
– Как велика доля авторского вознаграждения? – не отставал старик. – И кто вообще ваши авторы?
– Чаще всего они покойники, и гонорара им не полагается, – издатель пригладил курчавые седеющие волосы, напустил их на лоб, прикрывая вполне заметные рожки. Ощупав подросшие выпуклости, он досадливо поморщился, встал из-за стола. Подойдя к овальному, с трещиной, зеркалу, схватил напильник, привязанный веревкой, чтобы не украли, торопливо подпилил рога. Проделал он это с такой быстротой и яростью, что рога задымились, завоняли на весь кабинет.
Лохматый, в проплешинах, хвост, торчавший из-под пиджака, он то и дело запрятывал под ремень. Копыта умещались в аккуратных, похожих на детские, туфельках-лодочках, модных со времен хрущевской оттепели. В ту пору у издателя еще не было рогов, и он считался способным начинающим лириком.
– Тебе доверили литературное дело, а ты тут расселся с рогами и хвостом, – сердито заметил Пал Иваныч. – Жаль, я не захватил свою саблю, мигом бы тебе хвост укоротил.
– Хвост мне пока не мешает, – горделиво хмыкнул издатель. – Когда имел дело с партийными властями, прятал его под одежду. Нынешние деятели разных партий не обращают на мой хвост никакого внимания. А партбилет я сдал 19 августа 1991 года.
– Ты действительно прохвост! – возмутился Пал Иваныч. – Не ты ли высмеивал меня, старого большевика, в своих многочисленных статьях, написанных по заказу? А нынче, значит, прощай искусство?
– Партийная мифология сейчас никого не интересует, – сказал издатель. – Правда, и в рядах писателей мы сотворили раскол. Чтобы ссорились официально, в печати – один Союз против другого Союза. Без драчки в культурной среде никогда не обходится. Среди писателей есть очень даже сердитые люди, которые в каждом слове видят идейный оппортунизм.
– Придется тебя уволить из номенклатуры! – пришел к выводу Пал Иваныч.
– Я не виноват, что даже в «Бесе», в моем личном сатанинском издательстве, имеется с десяток враждующих группировок. Я устал мирить их на прибыльной основе. Каждый день сжигаем чучела плохих писателей. Не понравился автор – пожалуйста! – разводите во дворе костерок, и получайте чучелко с литсклада. Чучела неугодных писателей сжигаются прямо здесь, под окнами издательства.
– Черт знает что за дикие нравы! – проворчал старый большевик.
– Ваш большевистский опыт переняли… – ехидно заметил издатель. – Вы же сами, Пал Иваныч, поджигали в двадцатых годах тряпичную куклу Чемберлена.
– Было дело… – вздохнул старик. – Кино такое есть в архиве, как мы чучела врагов сжигаем.
В разговор вмешался Анонимус, и сказал, что хотел бы заглянуть в литсклад, чучела он готов приобрести оптом:
– Сколько их у вас в наличии?
– Тысяч десять наберется.
– Всех беру! За границей к чучелам проявляют большой интерес.
– О’кэй! – издатель закурил папиросу «Беломор», заглянул машинально в рукописи, разбросанные по столу. Иногда он отпивал из треснутой чашки с желтизной вдоль трещины. На страницах непризнанных творений лежал кусок черствой, с зеленцой, булки, пара селедочных голов разносила по кабинету неприятный грустный запах.
– Что нынешним днем печатаете? – поинтересовался Пал Иваныч, присев на пачку оттисков за неимением лишнего стула.
– Нет смысла в сути написанного. Дело в том, кто, чего, и кому заказал. В мире литературы нет ничего невозможного.
– Как не знать, – проворчал старик. – В годы гражданской войны я и сам несколько блошур сочинил, теперь уж не упомню об чем. Бумага была паршивая, из опилок, страницы рассыпались…
– Если ваш прежний литературный бред имеет сюжет и эротическую направленность, мы готовы переиздать. Но с гонораром проблемы… – издатель смахнул со стола мусор, вздохнул.
Анонимус оглядел комнату, поинтересовался наличием макулатуры.
Издатель ответил, что этого добра навалом, и они тут же подписали договор на продажу ненужных двадцати тонн бумажных рукописей. После коротких препирательств был составлен документ и о приватизации чучел.
Издатель снова остановился возле зеркала, провел напильником по стремительно отрастающим рогам. На лбу его сияли два белых, будто намазанных пудрой, круга – это оседала пыль от рогов. Затем он взял со стола чашку с недопитым холодным чаем, поставил ее на подоконник, заваленный рукописями.
– Макулатуры много, потому что Россия – страна писателей. Пишут все, и помногу. Многие произведения даже прочесть невозможно из-за недостатка времени и рецензентов. Сейчас мы издаем роман писателя Икс, который в годы перестройки первым разоблачил товарища Сталина. Затем он разоблачил Керенского, Троцкого, Николая Второго Окровавленного, Столыпина изобразил на обложке в его любимом галстуке, мистер Икс – большой знаток истории. Он собрал компромат на Ивана Грозного, а также на Рюрика. Он разоблачил шведский социализм и восславил шведский стол по рубль сорок в старых ценах. Мы выпускаем журнал, в котором публикуется новое эссе Икса «Невозможность демократии в России». Забавное интервью для нашей газеты дал бывший парторг Тазиков.
– Некогда мне читать ваши глупости! – Пал Иваныч встал с груды оттисков, сваленных посреди комнаты. – Пора двигаться дальше. В годы гражданской войны у меня всегда была в запасе пуля, отлитая из литеры «М». Понял?
– Еще бы! – Издатель слез с подоконника, на котором сидел, снова упрятал хвост под ремень. – Можно воспользоваться другими, не менее весомыми литерами. Правда, свинец нынче дорог.
– Не дороже, чем в годы гражданской войны, – хмыкнул старик. – И нынче по окраинам страны вы его реками из автоматов льете. Южные республики залиты свинцовыми болотами, из которых теперича не выбраться…
Раздался телефонный звонок. Издатель поднял трубку. Звонил, судя по разговору, некто Религий Патриотович.
Пал Иваныч сказал, что знает этого человека, вместе когда-то работали в системе пропаганды. До времен перестройки об этом деятеле никто ничего не знал, не ведал, зато ныне Религий Патриотович – популярный публицист и общественный деятель.
– Терпеть не могу этого Религия Патриотовича! – воскликнул ветеран идеологического фронта. – Его настоящее имя Райком Портвейнович. Вывший лектор политпроса. В перерывах между запоями читал лекции по атеизму, Сегодня он Религий Патриотович, завтра будет Торгаш Хамовичем, послезавтра Сталь Диктаторовичем.
За время своей долгой жизни Религий Патриотович довольно часто менял имена и отчества, согласуясь с политическим моментом. По словам Пал Иваныча, этот тип некогда звался Долой Нэповичем и одновременно Ура Колхозовичем, хотя до этого прозывался Всерьез Инадолговичем. Перед началом войны он был Бейврагом Наеготерриторьевичем, затем Культур Отступленьевичем. Прозывался также Глубокием Обороновичем, Нишагом Назадовичем. В начале 50-х взял имя Долой Культовича, но вскоре стал Коммунизмом Кукурузовичем, а спустя год – Спутником Аплодисментовичем. Был также Борьбой Волюнтаристовичем, Перестроем Попрыгуничем. Типичная биография хитрого провинциального идеолога.
Хозяин кабинета по телефону что-то пообещал Религию Патриотовичу, положил трубку, почесал стремительно отрастающие рога. Ему были забавны мелкие человеческие страсти, на которых он делал свой бизнес.
Издатель предложил Пал Иванычу дать небольшое интервью журналу «Бесовщина». Тема: духовное поражение революции.
– Никаких интервью! – взревел старик. – Я вам не Буржуй Подонкович и своих убеждений не меняю. Сейчас правит бал ваша, сатанинская революция, я же хотел совсем другую.
– Кстати, Религий Патриотович сообщил по телефону, что Богиня Революции умерла, – издатель старался напустить чуб пониже на лоб. – Он готовит срочную статью о ее кончине.
– Напрасно радуетесь! – Пал Иваныч стукнул палкой в подоконник, разбивая вдребезги чашку. Мокрая черная заварка обрызгала отвергнутые рукописи. – Революцию убить нельзя, похоронить тем более!.. Пойдем отсюда, Анонимус! Засиделся я в этой конторе-контре!
Жатва
Анонимус и Пал Иваныч неспешным ходом прошли через поселок и вскоре очутились за околицей. Старик решил осмотреть холмы и окрестные овраги на предмет обнаружения в них остатков социализма. Но вовсе не для передачи их в «лапы капитализма с рыбьим тупым лицом».
К полудню поднималась жара, охватывая все вокруг раскаленным мутным воздухом. Деревья смотрели грустно, на всей пышной зелени лежал серебристый слой пыли.
Дорога припахивала навозом, видимо, здесь гоняли колхозное стадо.
В поле ходило несколько комбайнов.
В тени дуба стоял милицейский фургон с зарешеченными окнами.
Анонимус предложил обойти это место стороной, но Пал Иваныч заинтересовался. Дело оказалось простое: комбайнеры после получки запьянствовали, забуянили, и самых отпетых посадили на пятнадцать суток.
Но хлеб убирать некому, и председатель договорился, чтобы их привозили на милицейской машине прямо в поле. Гораздо больше пользы, нежели подметать милицейский двор.
Мужики, очутились в поле, протрезвились, осознали свое хлеборобское предназначенье, и теперь жатва идет полным ходом. Вот они, гримасы перестройки!
– В России с крестьянином всегда приходится поступать таким крепостническим способом, – вздохнул Пал Иваныч.
– Я покупаю этот колхоз! – объявил Анонимус. – Хозяйство убыточное, а я приведу его в норму. Эти механизаторы теперь тоже мои.
– Заткнись, помещик хренов! – цыкнул на него старик, а то мужики услышат, кто ты такой, да и тут же на вилы поднимут.
Милиционеры, сняв фуражки и расстегнув кители, дремали в тени дерева.
По полю, поднимая клубы пыли, ходили комбайны. За стеклами кабин виднелись лица механизаторов. Они были спокойны и целиком поглощены работой, и не обращали внимания на Пал Иваныча, приветствующего их взмахами руки.
У одного комбайна застопорилась жатка. Водитель вылез из кабины с кувалдой средней величины, стукнул раза четыре, сел на место, и поехал дальше как ни в чем не бывало.
– Есть у нас еще умельцы! – с гордостью воскликнул Пал Иваныч, наблюдая за работой комбайнера. – Наемный рабочий так не сможет. А наш стукнул пару раз, и вперед!
Анонимус заверил, что оснастит все принадлежащие ему комбайны компьютерами и японской техникой. Тогда вообще не будет необходимости в ремонте.
Пал Иваныч дышал полной грудью, не слушая болтовню попутчика. Приятно пахло обмолоченным зерном, сорняками и половой, хлопьями летевшей от комбайнов. Все новые и новые копны устилали скошенное пространство до самого горизонта.
– Мой хлеб! – не без гордости сказал Анонимус. – Продам за границу, а тамошние бизнесмены наше российское зерно продадут нашему же правительству за нефть или золото. Прямая выгода всем!
Мехдойка
В большом загоне из горбылей бродило с полсотни тощих коров. С холма бежал по тропинке фермер, то и дело оскользаясь на коровьих лепешках.
Пал Иваныч преградил ему путь тростью.
– Куда?
– В банк. Просить кредита. Нечем платить зарплату дояркам.
– Где же твоя частная прибыль?
– Прибыль ушла на корма, которые съедены.
Анонимус предложил фермеру кредит тысяч на сто. Но заломил такие проценты, что фермер, и до того глядевший на Анонимуса с недоверием, и вовсе махнул рукой.
– У меня дома пятизарядное охотничье ружье… – намекнул фермер. – Позавчера застрелил двух рэкетиров и скормил их свиньям. Но все равно комбикормов не хватает.
– Могу подкинуть вагончик импортного кормозаменителя. В нашу фирму идет состав кормов со Шпицбергена, – Анонимус зашуршал бумагами, намереваясь тут же подписать с фермером контракт.
– Тебя, парень, даже свиньи не станут жрать! – фермер хмуро оглядел новоявленного предпринимателя. – Мне настоящий корм нужен, а он в дефиците.
Старик, оглядев фермерское хозяйство на холме, спросил, почему повалена мехдойка?
Оказалось, что позавчера пронесся ураган, и повалил доильные агрегаты.
– Давайте поднимать! – воскликнул старик.
Но Анонимус сразу отказался от тяжелой физической работы. Это, дескать, не его призвание.
– Зачем мне мехдойка? – отмахнулся фермер. – У меня труд ручной, а для мехдойки солярки нет. Побегу дальше, за кредитом.
И он помчался дальше по тропинке, понимая, что ни от Анонимуса, ни от Пал Иваныча помощи ему не будет.
Расталкивая мычащих коров, появился парторг Тазиков со своей неизменной папочкой. Другой рукой он придерживал шляпу.
– В чем дело, товарищи? – воскликнул воодушевленно Тазиков. – Какие вопросы решаем? Какие сделаны оргвыводы? Почему плохо организовано соцсоревнование? Где Доска почета? В честь кого сегодня будет поднят флаг Трудовой славы? Кому вручаем переходящий Красный вымпел?
Анонимус несильно ударил его под дых. Тазиков на минуту скрючился, затих. Но вскоре отдышался и как ни в чем не бывало продолжил свою речь:
– Где-то здесь, товарищи, должен находиться райком, мне надо сдать отчет по взносам. Я заполнил специальный бланк. Задолженность в отдельной графе. Я – парторг, мне к людям надо идти, вести работу с массами! А вы кто такие? Вы люди или коллектив?
Пал Иваныч ласково шлепнул Тазикова костылем. Много раз они с Тазиковым сиживали рядышком на различных совещаниях и конференциях.
Возле поваленной мехдойки толклись в грязи недоенные коровы, ревели на всю округу.
Но вот подъехал грузовик, с него соскочили несколько человек, и тут же принялись забивать животных ножами, деловито перепиливая коровам гордо. По навозным лужам захлестала дымящаяся кровь. С забитых коров сдирали шкуры, разделанные туши грузили в фургоны-рефрижераторы.
Пал Иваныч хотел подняться на холм, чтобы выяснить причину такого варварства, но Анонимус увлек его в сторону, сказал, что фермер, видимо, продал свое стадо по цене коровьих шкур. А мясо сейчас никому не нужно, потому что цена на него высокая. В основном мясо в больших количествах поступает в замороженном виде из-за границы. И торговцы не заинтересованы в том, чтобы цена эта снижалась.
Коровья кровь струилась и журчала по оврагу – жидкость была темнее земли, взблескивала алыми переливами, пенилась в маленьких омуточках.
– Вот оно – реальное исчезновение так и не зародившегося вновь кулацко-фермерского класса! – воскликнул Пал Иваныч. – Так всегда было и будет. Истинного труженика во все времена ограбят, унизят, высмеют и вышвырнут. Хорошо, если этот бедолага-фермер сам в живых останется. Мнимый же «фермер на бумаге», жулик, не отличающий проса от репы, будет в это же время жить в городе и получать доходы с бывшеколхозной земли, с земли, которой он никогда и в глаза не видел! Таков всегдашний принцип ограбления нелюбимой Родины!.. Струись, коровья кровь! Плачьте, невинные животные! Вы не виноваты в том, что родились и погибли в этом краю!
Пал Иваныч пытался скрипеть остатками зубов.
– Где моя конница? – кричал он. – Где мой револьвер!
Поцелуй
Как и предсказывал Пал Иваныч, Богиня Революции стояла на вершине холма в образе беломраморной статуи – обнаженная, веявшая холодком издалека.
– Вот она! – воскликнул старик, хотя Анонимус давно уже не отводил от нее своих щелеобразных глазок.
– Да! – только и выговорил он ошеломленно. – Ничего не скажешь, хороша! Жаль, что нет в ней ничего нового, живого. Давно разгаданная, с виду очень сонная девушка.
Оглядели статую со всех сторон, и обнаружили, что дыхание в ней не угасло. Анонимус высказал предположение, что баба еще может сгодиться для конкурса Мисс Грудь, который он, Анонимус, собирается организовать. Но для подпольной порнографической студии не подходит – сонная, очень вялая дама!
– Тебе не сдобровать, ежели проснется! – хмыкнул Пал Иваныч. – Многие от нее получат по заслугам. Сейчас она застыла в «идологическом» недоумении, и никто, кроме меня, не сможет оживить ее.
– Давайте, я сделаю это своим поцелуем? – засуетился Анонимус. – Кажется, это можно сделать бесплатно.
– Не лезь…– крикнул старик, но было поздно: Анонимус уже облапил молодую полумертвую девушку.
Возле статуи находился высокий столб из неизвестного металла, на вершине которого развевался флаг цвета отчаяния, рассыпающий при каждом взмахе искры, словно лист раскаленного железа.
Анонимус еще сильнее сжал красавицу серыми ладонями, впился в ее губы долгим поцелуем, привстав на цыпочки. Но в следующую минуту был отторгнут, отброшен невидимой силой, словно его ударило током.
Полежав немного на траве, Анонимус очнулся, вытер ладонью лягушачьи подрагивающие губы. Он уверял, что от настоящей красоты и от ощущения счастья его отделял всего лишь тонкий слой импортной помады, партию которой он, Анонимус, закупил недавно в деревне Трезвиловка.
– Жди меня! – крикнул мраморной красавице Пал Иваныч. На глазах его выступили слезы. – Вот разберусь с «господами» жуликами и вновь тебя освобожу.
Вечная рожа
Там, где болотце начинается, в гуще зарослей увидели они большой канцелярский стол: старинный, пятидесятых годов, на точеных фигурных ножках, покрытый сверху зеленым сукном в чернильных пятнах.
– И здесь меня опередили! – с досадой воскликнул Анонимус. – В самом глухом месте, на болоте, наши конкуренты открыли новый офис! Интересно, что они здесь берут: торф, или камыш для веников?
Пал Иваныч, хлюпая в сапогах по болоту, подошел прямо к столу, раздвигая руками осоку.
Неожиданно над столом возникла огромная, метра четыре в диаметре, физиономия.
– Слушаю вас, гражданин! – глухо буркнула Рожа. Болотные стоячие озерца запузырились. Говорила Рожа с ненавистной чиновничьей вежливостью.
От слова «гражданин» Пал Иваныч поначалу остолбенел, затем еще больше рассердился:
– Зачем ты сюда уселась, вечная Харя? – интересовался старик. – Ты, помнится, в двадцатом году затачивала для меня карандаши!
–Вы конкретно по какому вопросу, господин старик? – спросила Рожа, делая вид, что не узнает Пал Иваныча.
Туловища у нее как бы вовсе и не было, один лишь огромный круг лица с рассеянным взглядом.
– Всю жизнь я боролся с бюрократизмом, но вы размножаетесь словно тараканы, – негодовал старик. – Ну что мне с вами делать?
– Не мешайте производить дела! – чудовище макнуло гусиным пером в чернильницу и заскрипело по листу бумаги, выводя заранее определенное слово.
– Эту личность придется исторически опротестовать! – старик перемещался к луже, над лысиной вилась стайка комаров, недолго думая, он ткнул гвоздем тросточки в круглый розовый подбородок.
Мгновенно вся Рожа, надутая наподобие резинового шара, лопнула. Над болотом пронесся запах смрада, заквакали лягушки.
– Правильно! – похвалил Анонимус. – Конкуренты нам здесь не нужны. Я тоже противник чиновничества. Никогда нельзя получить у них нужную справку. Самый простой документ запутают и замордуют.
Наши путники прошли дальше и обнаружили в склоне овраг ларек, вырытый в виде пещеры. На прилавке стандартный набор: куртки, джинсы, жвачки.
– Это еще что такое? – снова рассердился Пал Иваныч. – Зачем спекуляция? Кому здесь, в овраге, нужны твои жвачки? Да я лучше глину буду жевать! – старик обращался к продавцу, дремавшему над своим товаром. Но вот продавец поднял голову. Физиономия его также была отвратная на вид, вся сплошь в зеленых крупных шишках.
– Палочкой, гвоздиком ткните его, Пал Иваныч! – подзуживал Анонимус. – Это мой конкурент, я сам хотел поставить в этом овраге киоск с жвачками, потому что здесь иногда играют дети.
Пал Иваныч ткнул несколько раз в тупое шишкообразное лицо, но из шишек вместо гноя стали выползать зелеными змейками денежные купюры.
Продавец торопливо хватал их, не упуская ни единой, швырял в кассовый ящик.
– Пойдем отсюда, – вздохнул старик. – Пусть эта мокрица сидит в глине, если ей нравится.
Анонимус вздохнул, обернулся, погрозил своему конкуренту кулаком.
И деревня была неподалеку – в широком объеме оврага. Здесь еще сохранились соломенные крыши, печки топили по-черному – дым выходил клубами из дверей.
Анонимус сказал, что он уже был в этой деревне, и она очень ему не понравилась, народ здешний ничего не понимает, ничего не хочет. Здесь даже слова «бизнес» слыхом не слыхивали, не говоря уже о таких всемирных понятиях, как «брокер» или «менеджер».
– Знаю я эту проклятую деревню! – ворчливо отозвался Пал Иваныч. – Народ здесь и в самом деле тяжелый. Когда-то я приказал выпороть полдеревни за то, что не понимали слово «социализм».
– Представляете, не хотят покупать импортные кроссовки, предпочитая ходить в лаптях! – возмущался Анонимус. – Глупее этих мужиков я никогда никого не видел. Хотел приватизировать общественный амбар, так они даже расписываться не умеют: наставили под договором крестов. А ночью амбар возьми да и сгори, какой-то идиот закурил под соломенной крышей.
– Вредительство у них в крови, – подтвердил Пал Иваныч. – Во времена Тамбовского восстания эти карюзлые мужички с кольями на мой пулемет бежали, как идиоты… После 61-го года, когда рабство отменили и колхозникам стали выдавать паспорта по разрешению Хрущева, который спутник запустил, – эта деревня всё еще оставалась памятником Рюрико-Сталинской Руси. Мокнет соломенная Россия от дождевых заповедных слез. Никому она, брат Анонимус, по душевному состоянию не нужна, одни лишь цари да вожди над ней изгаляются. Но в последние годы стала осуществляться мечта Тургенева, бродившего с ружьишком в этих местах – над хатами черноземных мужиков вместо соломы начал появляться шифер, те, кто богаче, кроют дома железом. Исчезает настоящая старая деревня – последний памятник крепостному праву и социализму.
– В цивилизованном обществе каждый памятник должен привлекать туристов и приносить прибыль, – заметил Анонимус. – Деревенские люди в этом смысле очень консервативны: я предлагал им вложить деньги в строительство церкви, крест на картонной коробке намалевал для рекламы – так мужики всё допытывались, кто будет строить, в каком месте, и в какие сроки? Просто так они дать деньги отказались.
– Они тебя по физиономии определили, что жулик.
– Но где же она, знаменитая религиозность русского народа? – не унимался Анонимус. – Почему они не позволили сделать на ихнем религиозном чувстве бизнес?
– Религиозное чувство я из них революционно выбил, теперь они нехристями живут, – пояснил старик. – Я их, шельмецов, под наганом переводил из язычества в социализм, минуя христианство. Делали вид, что изучают марксизм, шевелили губами на политзанятиях, а толку никакого. В годы коллективизации я тут сплошную грамотность устроил, отчитался в исполком, но уже через три дня они читать и писать снова разучились.
Подняв тучу пыли с грунтовой дороги, затормозила шикарная машина, сверкающая позолотой. На месте пассажира сидела белая Морда, похожая на сметану в тазу. Морда протянула Анонимусу долларовую бумажку и велела поймать соловья.
Анонимус быстренько спрятал доллар.
– Но как же его поймать? – испуганно пролепетал он. – Эти деревенские такие бестолковые. Они вам и корову отдадут, и лошадь, но соловья ни за какие коврижки не станут ловить. Я уже пробовал организовать фирму по отлову и продаже соловьев – прогорела за одну неделю! Лопнул уставной фонд в размере семьдесят шесть рублей пятьдесят четыре копейки.
– Какого тебе еще соловья, свинья? – грозно подступил к сметанообразной Морде Пал Иваныч. – Не дозволяю! Я, хоть и интернационалист, но к искусству не равнодушен и нашу соловьиную песню никому не отдам.
– А я не собираюсь слушать этого соловья, я его съем, – Морда с презрением оглядывала двух плохо одетых ничтожеств. – Я хочу, чтобы мне подали жареного соловья, и мне его подадут!
– Но как же вы его съедите? – удивился Анонимус. – Ведь в соловье нет ничего, кроме его голоса.
– Потому и хочу его слопать, чтобы совсем ничего не было.
– Револьвер… – стонал в бессилии Пал Иваныч. – Где мой револьвер?
– Меня не застрелишь! – усмехнулась Морда. – Уже пробовали конкуренты: сквозь сметану пули пролетают, а дырочки вновь белым затягиваются.
Морда велела вернуть доллар и заявила, что лично пойдет в деревню уговаривать и подкупать мужиков насчет соловья.
Анонимус замешкался с возвращением доллара, но сметанная Морда не стала ждать, двинулась по направлению к деревне, пообещав, что за этот доллар Анонимус расплатится миллионами процентов.
Пал Иваныч пригрозил ему вдогонку ревтрибуналом.
Сметанная Морда между тем чинно удалялась, теряясь в зарослях лопухов. В правой руке чудовища сиял импортными наклейками пакетик жвачек, с помощью которого Морда задумала подкупить деревенский народ.
– Обратно Морда уже не вернется! – предсказал злорадно Пал Иваныч. – Сжарят его заместо пирога. В годы продразверстки в этой деревне бесследно исчезали продотряды, а во времена гражданской войны целые полки пропадали.
Позолоченная иномарка гордо раскорячилась на бугре. Шофер, сияя золотыми зубами, вышел наружу, закурил сигарету из красивой блестящей пачки. С неохотой угостил одной сигаретой Анонимуса, хотя тот просил «парочку», затем раскрыл поочередно все дверцы автомобиля.
– Зачем ты это сделал? – поинтересовался Анонимус. – Мухи в салон налетят. Они тут жирные, навозные, оставят пятнышки на обивке.
– Надо выветрить дух начальника! – объяснил шофер. – Невероятно вонюч, но связи огромные.
Анонимус, не слушая шофера, ходил вокруг автомобиля, поглаживал золоченый кузов – это золото предназначалось для золочения церковных куполов, но Морда каким-то образом перекупила металл еще до повышения цен.
Анонимус ужасно завидовал Морде и говорил, что если бы он мог погасить солнце и продать его по кусочкам, то он купил бы себе точно такую же тачку, а может быть и лучше; Анонимус уверял, что хотел бы покрыть бы свой автомобиль вместо золота слоем платины, купленной по спецканалам с секретного завода.
– Мечтай, мечтай, болван! – сплюнул досадливо старик. Плевок взбил фонтанчик пыли в дорожной колее. – Мне бы сюда походную пушку… Сколько я, брат Анонимус, церковных куполов повалял и распаял! Но я не думал, что это золото пойдет на такие вот самодурства.
– Не горюйте, Пал Иваныч! – Анонимус похлопал старика по узкому сухому плечу. – Если вы мне поможете приватизировать эти земли, я поставлю вам на этом бугре памятник из алюминия. Дешево и сердито!
– Пошел ты со своим алюминием. Если хочешь знать, идиот, в районном музее вот уже десять лет на плюшевой подставке среди прочих героев установлен мой натуральный бронзовый бюст.
– Бронзовый бюст можно переплавить за бугор под видом цветного лома, – хмыкнул Анонимус. – Наш фирма собирает бюсты разных вождей и гонит металл за рубеж на изготовление электроники. Из одного вождя средних размеров получается десять компьютеров!
Анонимус хотел и дальше рассуждать, но умолк, потому что Пал Иваныч опять замахнулся на него костылем.
Тетя Клава
Всю дорогу старик ворчал: Религий Патриотович называет его в публичных выступлениях «большевистской падалью», однако отказался от дуэли, которую предложил ему Пал Иваныч. Причем выбор оружия был за Религием Патриотовичем – вплоть до «идологического». Напугался перевертыш, сбегал в милицию пожаловался, провел пресс-конференцию с районными демократами, записался на всякий случай в церковную общину.
Вскоре наши путники увидели другой сарай, именовавшийся буфетом, имевший соответствующую вывеску.
Заведовала им тетя Клава, женщина внушительной наружности. Она умела справляться с буянами, да еще, бывало, поколотит самого строптивого. Кулаки у нее крутые, желтые, словно сырные головы. Умеет пустить в ход тряпку, швабру, гирю. К ней-то и зашли Анонимус с Пал Иванычем, решив пропустить по кружечке перекисшего, но все-таки пива.
Тетя Клава была во всех отношениях смелая женщина. Когда в 85-м году, в разгар борьбы за трезвость, к ней приехал первый секретарь райкома и приказал вылить пиво на землю, она ответила с достоинством: плати семьсот рублей и делай с этим пивом что хочешь!
Долгожданное пиво, кислое, но все еще духовитое, шибающее в голову. Анонимус осушил три кружки, ворчал вполголоса, икая: со временем он выкупит этот буфет и станет торговать свежими продуктами.
А еще он попросил Пал Иваныча купить зачерствелый пирожок и бутерброд с засохшей, свернувшейся в трубку колбасой.
Зубы у маклера были небольшие, зато острые, словно гвозди.
Появились подозрительные типы со свертками, скрылись за синей засаленной занавеской, пошептались с тетей Клавой. Так же деловито вышли обратно с полной авоськой.
Анонимус с завистью смотрел им вслед: умеют люди проворачивать свой бизнес!
– Со мной однажды сыграли шутку в данной забегаловке, – рассказывал старик со снисходительной усмешкой. От пива он захмелел, жесты его стали благодушными. – Купил я у тети Клавы торт для своего боевого товарища, бывшего полкового комиссара, которого трижды спасал от расстрела. Принес, значит, гостинец к нему домой, открыл, а в коробке вместо торта человеческая голова в целлофан завернутая. По факту данной покупки было возбуждено уголовное дело, но преступника, разумеется, не нашли, и голова никем не была опознана.
– Жуткие чудеса творятся в таких вот захудалых пивных! – поежился Анонимус. –Не пора ли нам уходить отсюда?
– Может, еще пирожок хочешь? – Пал Иваныч расщедрился, засунул руку в нагрудный карман гимнастерки, зашелестел деньгами. – И кружку пива возьму, пей, хрен с тобой.
– Нет, благодарю… – Анонимус оглядывался по сторонам, затем поспешил выйти на улицу.
Пал Иваныч допил пиво и вышел вслед за Анонимусом, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу посреди выгона.
– Однажды я прямо-таки ожил, услышав это дефицитное слово – «пиво»! – разглагольствовал Пал Иваныч. – Случилось это в 86-м знаменитом году, когда нас приучали есть торты и запивать их чаями. Как на грех я был с большого похмелья, а мне в тот день предстояло руководить семинаром атеистов.
Я с раннего утра бегал по всему райцентру, не мог найти ни самогона, ни браги, ни даже одеколона на складе, хотя прежде этим одеколоном частенько выручался, предъявляя удостоверение народного контролера. И тут вдруг встречается мне молодой приятель, сотрудник районной газеты. В руках у него – прямо чудо! – канистра свежего, только что в Ельце купил, пива. Представляешь, душа Анонимус, как я обрадовался! Я обнял этого славного малого и прослезился.
– Не представляю… – хмыкнул Анонимус. – Я пил во времена социализма, а теперь некогда – надо деньги делать. Скоро открою собственный пивзавод в городе Ничтожске, и вы, дедушка, будете пить мое пиво за мой счет – сколько вам угодно. Я ведь русский человек, и у меня щедрая русская душа!
– Что такое? – Пал Иваныч с удивлением взглянул на него. – Да ты, никак, нормальной личностью делаешься?
– Я не жадный… – тонкая ниточка рта растянулась в довольной ухмылке. – Я, батя, не жадный, но и ты, пожалуйста, не трясись над каждым гектаром бывшей колхозной земли. Погляди на себя – ты самый бедный старик в нашем районе! Как ты одет!.. Какой у тебя дом!.. Не жмись, не жмись, дедушка, над землей! Каждому школьнику известно, что Вселенная расширяется и земля, соответственно, тоже.
– С чего ты взял, что она расширяется? – старик опять вмиг рассвирепел, лицо его исказилось одутловатым пивным гневом. – Кто тебе сообщил такую лживую глупость? Я не позволю позорить материализм. Если бы Вселенная расширялась, я бы чувствовал это всей пролетарской душой. Вот уже полдня хожу с тобой и ощущаю, как моя фуражка все теснее сжимает мне голову. Стало быть, Вселенная сжимается!
Старик приподнял сталинскую фуражку за грязный козырек, помахал ею над лысой головой – от макушки, словно реки по коричневому глобусу, сбегали вниз, к седым бровям тонкие ручейки пота.
– Ты, голубчик Анонимус, стал заговариваться. Тебе пора лечиться от алкоголизма.
– Слава богу, от социализма я уже вылечился! – воскликнул Анонимус. – А пил я потому, что не мог жить при вашем строе, нарушающем права человека и предпринимателя. Но теперь пришло мое время, и я вволю потанцую на ваших разложившихся парттрупах.
Из-за кустов к ним уже мчался бывший парторг Тазиков с листами бумаги в зубах. Листы эти, отпечатанные на райкомовском ротаторе, разъясняли положение о временных партгруппах.
Тазиков на ходу кричал, что создавать партгруппу можно лишь при участии представителя райкома партии.
– Хрен два ты потанцуешь на моей группе революционной крови! – Пал Иваныч схватил Анонимуса за грудки, выкрикивал ему в лицо. Тот испугался и временно забыл, что он на этот момент является новым хозяином жизни. – Мою группу крови пили мамонтовцы и антоновцы. Меня четырежды выводили расстреливать и дважды приводили в исполнение. Но Богиня Революции хранила меня, и пули не достигали хрупкого металлического сердца. Меня уважали, потому что я залил страну кровью, смешанной с мечтой.
На порог пивной вышла тетя Клава и крикнула, чтобы расходились по домам.
– Не мешайте проводить партсобрание! – сделал ей замечание сумасшедший Тазиков, заполнявший бланк протокола.
Бывший парторг был небрит, кончик длинного носа побелел от умственного напряжения. Вся его одежда облепилась гроздьями старых и молодых репьев. Вокруг шляпы оплелся стебель повилики с красными и фиолетовыми цветочками.
– Я вот вам сейчас… мать вашу… запротоколирую! – Тетя Клава схватила швабру, сделала два внушительных шага к собравшимся.
Анонимус бросился бежать, утаскивая за собой Пал Иваныча.
Тазиков пытался разъяснить тете Клаве премудрости ведения партсобрания, за что получил солидного пинка.
Очутившись снова за кустами, Тазиков принялся разглаживать смятые листы бланков.
– Итак, товарищи… – хлюпал он носом. – Считаю данное собрание открытым!
Секретный забор
На полосе гофрированного металла был нарисован большой плакат: «Летайте самолетами Аэрофлота».
Анонимус высказал предположение, что это предприятие имеет отношение к авиации.
– Не разглашай секретов нашей обороны! – Пал Иваныч приложил палец к губам.
Анонимус сказал, что ему вовсе даже не интересно глядеть на этот забор. Мало ли на свете заборов, сделанных ив прочного материала и замаскированного рекламой?
Поверх забора была натянута в два ряда колючая проволока. Пал Иваныч не преминул заметить, что колючая проволока – единственное изобретение запада, которое он уважает. Колючая проволока – дневной сон человечества! Без колючей проволоки двадцатый век никак не смог бы состояться.
Помимо надписи, приглашавшей пользоваться услугами Аэрофлота, был еще портрет стюардессы. Анонимус не преминул заметить, что слухи о красоте стюардесс преувеличены. Подумаешь, девица в голубом берете!
У нее короткая казенная улыбочка! Такую он, Анонимус, не возьмет в свой будущий офис даже уборщицей.
А еще на заборе была надпись: «Близко не подходить и руками не трогать – частное владение!»
– И здесь новые феодалы объявились… – ворчал старик.
В воздухе стояла приятная духота после недавнего короткого дождика. Над ближним лесом светлело небо. Отчетливо пахло землей и мокрыми ромашками. Над лесными опушками поднимались клубы пара, словно дымили угасавшие костры.
Анонимус подошел к плакату, отлепил у стюардессы бледно-розовый ноготь.
– Не люблю секретов! – фыркнул он доставая из кармана перочинный ножик, которым попытался царапать металл забора, но не сделал даже полоски. – Вот стану богатым, куплю все мировые секреты с целью перепродажи. Я открою общедоступную биржу военных секретов.
Пал Иваныч показал ему кукиш.
Возле забора пасся на привязи теленок, он с любопытством поглядывал на людей, пощипывал сочную траву.
– За наличку такой объект не укупишь… – Анонимус вздохнул, спрятал перочинный нож в карман. – Забор очень даже солидный.
– Сам ты безличная тварь… – Пал Иваныч убедился в прочности забора, ткнув в него гвоздем палки.
Не успел Анонимус закончить фразу о длинноногих девушках, которых он купит для своего будущего офиса, как часть забора отъехала на колесиках, открывая дымящее пространство заводов, малиновый жар шлака, вываливающегося из печей. В нос ударил запах металлической гари.
Раскрылись ворота ангара – оттуда выкатился странный механизм, напоминающий доисторического ящера, шагающего вперевалку на огромных утиных лапах. Чудовище взмахнуло перепончатыми алюминиевыми крыльями, но не взлетело, а сделало плавный скачок вперед, дохнуло огнем, словно сказочный змей.
Раздавив нечаянно лапой теленка, помяв кусты, чудо-юдо остановилось и смотрело на людей горящими рубиновыми глазами. Тонкие струйки обжигающих лучей, вылетавшие из зрачков, прочертили холмы, срезая вершины дымящей земли, словно горбушки хлеба.
– Самолето-дракон! – прошептал Анонимус, прячась за спину Пал Иваныча. – За границу бы такого продать! За валюту!
Анонимус перетрусил до свинячьего духа, и Пал Иваныч грубо оттолкнул его. Старик заявил, что никому не позволит продавать новейшее военное существо.
Чудовище снова дохнуло огнем, и половина леса вспыхнула, птицы умолкли.
– Не дури, черт! – воскликнул Пал Иваныч. – Где ты, железный дракон, раньше был, когда я с малым отрядом сражался против превосходящих сил белых? Ежели хочешь, скушай этого несчастного полубуржуя, мечтающего получить задарма всю Россию?
Пал Иваныч обернулся, показывая пальцем на Анонимуса, присевшего от страха.
Чудовище отрицательно покачало головой: нету, мол, аппетита.
– Чем же ты кормишь свое стальное пузо? – удивился старик, поглаживая огромный коготь, впившийся в землю с глубиной плуга. – Это какой-то новый металл, смесь всех твердостей мира! – воскликнул он. – Смешалось-свершилось! Значит, скоро и в самом деле конец света.
– Нам нужен мир! – сказал Анонимус, выпрямляясь в полный средний свой рост. – Ты же нас учил, Пал Иваныч, на пионерских сборах, что мир всем нужен!
Он попросил старика разузнать, как называется это техническое изобретение, и какова его примерная стоимость в долларах.
– Не знаю, как называется этот змей, но ты, человечишка, перестань подванивать… – старик сморщил нос. – Напрасно я кормил тебя пирожками с ливером.
Чудовище попятилось задом, замахало перепончато позванивающими крыльями. От них пошел такой сильный ветер, наши путешественники, словно тюки сена, покатились с холма.
Дракон взлетел, сделал круг над горевшим лесом и, пыхая огненными столбами, скрылся за кромкой дымящего горизонта.
– Пойдемте скорее отсюда! – Анонимус помог старику подняться. – Мы наблюдали военный секрет, а это не поощряется. Нас могут задержать, а время это деньги.
– Дракону мы с тобой не нужны – он помчался выполнять невыполнимые заветы! – задумчиво произнес старик.
Пуховая проповедь
На следующем бугре совсем ничего не увидели, кроме двух столбов, врытых в землю. К столбам была привязана веревка, на которой сушилась перина, слегка промоченная недавним дождиком.
Старик высказал предположение, что это истинно кулацкая собственность, потому что у бедняков – он знает точно! – перин отродясь не водилось, спали на мешковине, набитой соломой, и потребовал у Анонимуса складной нож, который тот вручил ему дрожащей рукой.
– Зачем портить имущество, Пал Иваныч? – вздохнул Анонимус, опасливо оглянулся. – Не лучше ли приобрести перину согласно закону о приватизации? Тем более, кругом ни души. Возьмем ее с собой, а на следующем холме продадим.
Пал Иваныч, освирепев неподвижным лицом, открыл лезвие, с хрустом вспорол поверхность перины. Влажный пух лениво взлетел, окутывая фигуру старого большевика туманным образом
– Я, товарищ Анонимус, согласно диалектике, открыл тебе дорогу без всякого желания и предусмотрения. Ты есть не что иное, как проклятье обалдевшего социализма.
– Но вы же сами говорили, что история ведет к процветанию согласно истмату! Теперь нам, Анонимусам, предстоит подбирать из грязи вашу идею о смысле объединения людей, но уже на коммерческой основе. Мы с вами хотим одинаково добра для людей, но разными способами.
– Да, соц-Вавилон не состоялся, но и капиталисты под напором кризиса признали свое моральное поражение, – Пал Иваныч снова вонзил ржавое лезвие в перину. Здесь пух был более сухой, летел сильнее и гуще, скрывая лицо старика белыми облачками.
– Я тоже был пионером, был тимуровцем! – всхлипнул неожиданно Анонимус, с жалостью глядя на перину. – На конкурсе школьных рисунков я занял первое место, и домой шел вприпрыжку от радости.
– Зато я, господин Анонимус, знаю тайну народа! – старик еще несколько раз ударил по несчастной похудевшей перине. Возле пыльных сапог ветерана лежал белый слой пуха.
– Я тоже знаю, – перебил его Анонимус, и нетерпеливо замолотил серыми кулачками по перине, вышибая из нее нижние слежавшиеся перья. – Тайна народа в желании иметь.
– Врешь! – Пал Иваныч резким жестом отстранил его от перины, давая понять, что расправляться с ней лишь его, старого большевика, привилегия. Хотя теоретически старик был за отмену всех привилегий вообще. – Тайна народа в желании отдать себя целиком. Я гляжу в оба конца своего сердца, вросшего в историю с корнями, и ужасаюсь. Сердце, пан Анонимус, – главная могила мысли. Возвращение всегда отвратительно, поэтому я командую: марш-марш вперед! Кто пойдет в атаку?
– Я! – завопил Анонимус, исступленно кидаясь к перине, с намерением рвать ее ногтями. Но Пал Иваныч сильно толкнул его рукой.
– Ты, братец Анонимус, желаешь взять от трупа раздираемого ненавистью мира еще не совсем протухшие куски, а я изо всех сил пихаю тебя назад. Дьявол зажигает в тебе свою лучину. Но закрытое слово – это не батон колбасы.
Анонимус, обессилев в споре, плюхнулся задом в пуховую кучу, целиком скрываясь в поднявшемся белом сугробе, словно в завихрениях метели.
– Я напрасно раскулачивал эту бедную страну! – признавал свою ошибку старик. – Но мы еще оживим Богиню Революции, она пустит в ход свои грозные молнии. А ты. Анонимус, не смей целовать ее вторично, она не для тебя.
Анонимус, скрывшись по плечи в белом, плакал щелками испуганно взблескивающих глаз, стряхивал пух с головы, с серых мышастых волос.
– Когда я стану богатым, за мной тоже пойдут массы! – всхлипывал он. – Я их просто куплю. Их веру в меня, надежду на меня. Когда у меня будет на счету миллиард долларов, я назову себя лучшим оратором края. И никто мне не возразит, а тех, кто будет возражать, я тоже куплю.
– Молчи, окончательное существо! – прикрикнул на него Пал Иваныч. – В тебе нет протяжинки, ты слишком торопишься. Я тоже когда-то торопился и сделал много мертвых прыжков. Моя жизнь – расставание всех со всеми, хотя я почти вплотную подвел людей к материалистической интернациональной любви. Я почти усмирил алчные неразумные народы…
– А кто будет отвечать за растерзанную перину? – спросил Анонимус.
– Революционно спишется по акту.
– Тогда пойдемте отсюда поскорее, пока не вернулся хозяин перины.
Они двинулись дальше, на следующий холм, и Пал Иваныч всю дорогу ворчал: не нравилось ему слово «хозяин».
Воскресение
Похоронная процессия, которую они встретили, насторожила Пал Иваныча. Люди, несущие гроб, были еще более безликими, чем Анонимус. Видимо, они были более удачливым в жизни, и могли позволить себе потерять лицо для прочего мира.
Зато гроб, который они несли, сиял хрусталем. Даже старик на него залюбовался, хотя он терпеть не мог всяких похоронных принадлежностей.
Венков было в избытке. Их не только несли, но и везли в запас – на стволах пулеметов и танковых пушек. Танки и бронетранспортеры охраняли процессию, катили с хрустом и лязгом вдоль обочины полевой дороги, приминая заросли поспевающей кукурузы.
Безликий человек молча вручил нашим путникам венок.
– Кого хороним? – деловито осведомился Анонимус.
– Здешнюю Славу и Память! – ответило неопределеннее лицо, словно бы вырезанное из листа картона.
– Не знаю никакого Славика… – попятился Анонимус. – Был у меня один знакомый Вячеслав, организатор хит-парада в деревне Трезвиловка. Сейчас он занят поставкой лягушек для инофирм.
Но венок нашим путникам был вручен непреклонно. Пал Иваныч с Анонимусом были поставлены на указанное место в колонну, и шествие возобновилось.
Вечерело, но свет был ясный. Лязганье танковых гусениц производило тяжкое впечатление, однако Анонимус надеялся, что поминки будут хорошие и он, наконец, по-настоящему пообедает.
– Неужели, умерла, голубушка? – Пал Иваныч неожиданно всхлипнул. – Да нет же, врете вы все! Она жива, жива!
Старик схватил венок обеими руками, шнырнул его на пыльную дорогу. Венок звякнул зелеными железными листочками. Пал Иваныч крупными шагами двинулся к гробу, расталкивая безликих солидных людей в одинаково черных костюмах с белыми бахромчатыми цветками в петлицах.
– Вставай, милая! – Пал Иваныч кинулся к прозрачному сияющему гробу и, навалившись на него всем телом, увидел мертвое лицо красавицы, которую они с Анонимусом видели на одном из холмов. На губах ее алыми пятнами темнели остатки импортной помады. – Подымайся, светлая! Наведи справедливость своей алмазной рукой!
Красавица открыла большие карие глаза, встала. Сияющий гроб с хряском развалился на куски от первого же ее движения.
Толпа безликих, жадно пыхтя, принялась эти куски подбирать.
Богиня Революции стояла, как и прежде, на вершине холма, и все вокруг озарилось несказанным сиянием, словно опять наступило утро.
Бандиты, охранявшие процессию, принялись палить в женщину изо всех стволов, но пули высекали из ее лица лишь гневные искры.
– Прочь!.. Да здравствует!.. – кричал, задыхаясь, старик, защищенный ее пуленепробиваемым телом. – Молнию, деточка! Сделай молнию!..
Анонимус лежал на земле у ног Пал Иваныча, пули не задели его.
Алмазная красавица подняла величественным жестом белую руку, и тысячи молний, вспыхнув голубизной, сожгли в прах всех нападавших.
Анонимус, быстро опомнившись, принялся составлять опись оставшегося оружия с целью его дальнейшей реализации.
Пал Иваныч выхватил из его рук блокнот, разорвал пополам.
Анонимус, не унывая, поднял с земли осколок хрустального гроба, спрятал в карман.
– Выброси… – посоветовал Пал Иваныч.
Бросив прощальный взгляд на Богиню Революции, оставшуюся стоять посреди поля, путники начали взбираться на следующий холм.