Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2012
Сергей
СЛЕПУХИН
Родился в 1961 году, живет в Екатеринбурге.
Поэт, эссеист, художник, редактор литературного альманаха «Белый ворон».
Публиковался в журналах «Арион», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Новый
Берег» и др. Автор книг «Слава Богу, сегодня пятница!» (2000), «Осенний покрой»
(2003), «Вода и пряжа» (2005), «Прощай, Парезия»
(2007), «Новые карты Аида» (2008, совместно с М. Огарковой),
«Задержка дыхания» (2009), «Дотла забывать» (2011), «Totentanz
у Томаса Манна» (2012).
***
На
станции Ко тени серебряных ног,
Искрами выслеженные силуэты.
Торопливые
пальцы – нерест миног –
Жадно
заглатывают билеты.
Божок
эбонитовый за стеклом –
Кассир
татарин прижимает трубку.
Чей-то
крик распался. Ржавый лом
Осыпается
в тугоухую рубку.
Бедра,
груди, затылки – пепел во тьму,
Время
тлеть в пустоте, позабывши, кто ты.
Если
знаешь, молчи – отчего, почему
Голоса
из бездн вырывают пустоты.
Из окна
скользит черным полозом лес,
Заплетается
в мозг,
Мертвенеешь, плача.
Только зрячим видно, как полое вес
Обретает,
свет за изнанку пряча.
***
Себя
самого изгнав, рассеяв,
Собираю
по крохам, ем пепел, как хлеб,
Плотно
соткан воздух в городах амореев,
Вступая
в него, стою, замерев.
С
трудом заполнил себя – собою,
Учтенный
и не- в одном слились,
Нисходящий
мотив покорен гобою,
А
фановой трубе – подчиняется высь.
Перспектива
тождеств? Большое сомнение.
В
полутемных кадрах гудит психоз,
Утомление
снов, в глазах роение –
То ли
райских пчел, то ли адских ос…
DULLE GRIET
За
далекими кулисами мира
черной горою
под снежной шапкой,
на
границе зримого и незримого,
высится
одинокая башня.
В ее
подножье сады и войны,
колесницы
Гога и Магога,
штандарты
и знамена Третьего Интернационала,
свернутое
небо в медленном содроганье.
В одной
из тысячи ниш-камер –
на цепи
сидит мармозетка,
когда-то
игрунка, а ныне
маркитантка
в солдатских обносках.
Терпение
и страдание,
страдание
и терпение…
Маска-лицо,
серое,
как
море под крыльями чаек,
белые
ободки зрачков,
отражения
тех, кто смотрелся
в эти
стекла раньше тебя.
Бесы и
ангелы тащат пшеничные зерна,
черные
стрекозы пересекают болтливое море,
Господь
закрывает лицо руками,
смерть
завораживает слепотой силы.
Тяжелый,
отнюдь не блаженный сон,
путешествие
души в ночные объятья.
Отпустишь
веревку колокола –
удары реже,
пока не
наступит тишина,
от
смерти неотличима.
Царствие
оргий, резни и безумий.
Некуда
торопиться,
сочтено,
с точки зрения Вечности.
Кому же
откроется новое
Небо,
земля
под ногами?
От
кеглей – до костылей,
от
пеленок – до погребальных пелен…
Прачки
на берегу Стикса,
пена,
выступающая в уголках губ,
памяти Пемос и Тайд.
Обручи-серсо,
шарики
и волчки…
Если мы
перестанем крутиться,
то
увидим,
увидим
пустоты,
проходы
меж бегущими днями.
Как
видит их обезьянка,
маркитантка
Безумная Грета.
ГОГОЛЬ.
СНАРУЖИ И ВНУТРИ
I
Всё может стать угрозой, даже свет
Зеленых глаз в заплывшей страхом спальне.
Негромкий
бой когтей о половицу
У
мертвого безмолвья на груди.
Он
тотчас метрономом расползется,
Кадилом
задымит под образами,
Сползет
пятном синеющим на шею,
С
железных крючьев темною змеёй.
Ты схоронился, спрятался, укрылся
В углу,
в щели, где время на исходе,
Испуганно,
трусливо, близоруко
Руками
ищешь палку и топор.
Нашел и
– бьешь отчаянно и дерзко,
Слюна
стекает с губ кровавой нитью,
Ты
бьешь, и топишь! Круг ползет и гаснет,
Как
вопль ребенка с палкою в руке.
II
Он
задумчивая птица – тонкий нос и белый локон,
Пара карих, очень острых, утомленных в глубине.
Выезжает
на прогулку, под ногами праздный Невский,
Гулко
цокают сапожки, их имеет десять пар.
Не по
моде и без вкуса, машет палкою неловко,
То ли
аист, то ли цапля, то ли птица-секретарь.
Неприветливо,
небрежно, свысока и плутовато,
Гладко
стрижены височки, чисто выбриты усы.
Нос ли,
клюв, пристроив в бездну, море бурное людское,
Ловит
рыбку и бросает в пеликаний свой мешок.
А потом
круги мотает и разводит на конторке,
Вяжет
почерком некрупным искривленную комедь.
Свет
ползет к Неве угрозой, звезды голые глотает,
Загорается
недобрым и зеленым изнутри,
И
отрыгивает в сумрак убиенного котенка
И ползет,
ползет, не гаснет криком с палкою в руке.
III
Гоголь
с пьявками у носа, голове – примочка,
Пуст
живот, легко находят пальцы позвонки,
На
иконке защищает божьего сыночка
Мамка –
впалые глазища, рученьки тонки.
Ой,
пустите и не лейте едкий спирт на спину!
Пьявки гадкие снимите!
Холодно, темно.
Размотайте
руки-ноги, сам уйду-покину,
Затеряюсь
в Палестинах с Богом заодно.
В голой
ванне неподвижна голова ребенка,
Шея
длинная, большая – цапля на ветру,
Крылья
срезаны, тугая на груди пеленка,
И
удавка мертвым криком: я сейчас умру.
Непогашенные
звезды, как глаза кошачьи,
Все
выглядывают душу чью-то вдалеке,
И
ползут червем в могилу, обнаженным плачем,
Одичавшим
диким криком с палкою в руке.