Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2012
Родился под Москвой в 1954 году. Окончил Саратовский государственный университет, в настоящее время живет в городе Ришон-ле-Цион (Израиль). Публикации в журналах “Волга”, “Иерусалимский журнал”, “Крещатик”, “Зарубежные записки”, “Интерпоэзия”, “Северная Аврора”, “Зинзивер” и др.
ветреное
Живи у моря. Выходи на мол,
встречая вал, который сам пришел
разбиться у темно-зеленых скал,
вскипел, нанес удар – и пал.
Иди по пляжу, где несом песок
вечерним бризом – волн наискосок –
и заметает лежаки, зонты;
там, занесенный, мог лежать и ты,
за временем шпионя. Между строк:
оно повсюду сеет свой песок,
и метит атрибуты наших драм
штрихами незаметных монограмм.
Вдоль царских откровенных мозаик
(давно ль ты к откровенности привык),
арен, колонн, конюшен, лавок, служб,
прибоем аннексированных луж,
к парашютисту, тянущему гуж.
Провинциальный островной Икар,
который столько раз уже икал
с тех пор, как, сын взаимогордых родин,
его гордыней попрекает Оден –
вываживает мокрое крыло
из нравной бездны, чтоб не унесло,
покуда ждет на траверзе буксир,
колеблемый оглядывая мир.
О, эта сцена – море, ветр, песок,
заката свет из туч наискосок
и розовых ракушек чешуя
у линии, где ты идешь – и я,
как будто предназначена, Протей,
служить подслоем боевых затей
измученного играми ума;
Псамата, огляди ее сама –
и стайкой снова бабочки вспорхнут;
их над волнами погоняет кнут,
пестрящих голубянок. И закат,
как водится, ни в чем не виноват.
2009
* * *
I
Черноликие молотобойцы,
Наверняка еретики и пропойцы,
Замерли, занеся кувалды.
Дирижеры откинули фалды,
Приготовляясь к музыке,
Или уже играют.
Местные мурки и мурзики,
Даже каменные, загорают,
Пока свет дневной
Не сменился на свет, но лунный,
И пока проливной
Собирается над лагуной.
II
Эта пьяцца для пьяниц,
Здесь пялятся и толпятся
Обладательницы лучших задниц,
Чем и славятся эти пьяццы.
– Герцог, дама, валет, –
Закадровый комментатор.
Каждые триста лет
Здесь сгорает все тот же театр.
Лабиринт, тропа,
Где торгуют сегодняшней манною,
И чем гуще толпа,
Тем безвестнее мы, безымяннее.
III
Поглядите вверх,
Но будьте особенно бдительны:
Все доносят на всех,
И доносы уже недействительны,
И простаивает, застегнутая на засов,
Лавка сувенирных песочных часов,
Где маленькие молотобойцы,
Наверняка еретики и пропойцы,
Обстукивают молоточками
Талии устройств
Для перевода некоей субстанции
Из одного объема в другой.
2009
день в деревне
третий смертельный укус пчелы
застает его у пруда
клевер подорожник сурепка
медсестра снова и снова вкалывает димедрол
шофер торопясь выбрасывает песок из кузова
до райбольницы пятнадцать по грунтовке и еще пятьдесят по асфальту
жена трогает холодеющую голень и начинает тихо подвывать
кто-то подходит к пустому трактору выключает движок
2010
полуденный отдых
На сеновале, как в невесомости,
два тела во власти своей несомости,
и одно парит, протянув руку
невдалеке парящему другу,
в небе колком парящему брату,
на пустоте являя заплату.
Быль, небыль.
Невель.
Стрелки движутся, задевая сухие травинки,
продолжая деление на половинки –
остающихся, уходящих,
пробудившихся, спящих.Две плывущие рибосомы,
как и было сказано, невесомы.
Здесь в полях отползшего Марса
знай вручную сбивай масло,
здесь в садах притихшего Гадеса
мёду и млеку радуйся,
предавайся сну в местечке, где предки
берегли драгоценные свитки,
где выгревали наседки
озерного золота слитки,где на всю округу полтора хулигана –
дуэт недокарлика и великана,
испаряющийся, не смея сунуться,
при попытке проснуться.
Невель, небо незнаемое, неверное.
Катапультируешься в неведомое,
неизвестное, непредсказуемое,
ни с чем не сообразуемое.
2010
долина
Самсон, Давид – рэкетиры, охальники
атаманы местных урочищ
хранимые предо львами и соседской шпаной
задающие загадки, перебирающие струны
гальку подбирающие в суму
отдыхающие под дубом, фисташкой, рожковым деревом
сотрясатели устоев
женолюбцы
родоначальники
оплакивающие детей своих
предупрежденные
вооруженные
временем обожженные
оплаканными преданные
сорок дней слышать насмешки с той стороны долины
где цветут бессмертники и люпины
где застывшие молнии чертополоха
не заботятся, какая эпоха
главное то что жалит
el paraíso de los gatos (кошачий рай)
Анне Мельниковой
Четыре серых, дымчато-серых (одна из них трехногая),
двое рыжих,
один с явным преимуществом тьмы
над пятнами снежного,
один полосатый, болотный, немного табачный,
впору гниющим тростникам,
одна благородно трехцветная с невозможно пушистой шерстью,
и еще какая-то мелочь, показавшаяся в конце улицы или выглядывающая из кустов.
В эти знойные дни, когда выгорают деревни
и среднерусская полоса подыхает от копоти,
когда чума цвета хаки подбирается к душам тех,
кто, в общем-то, желал бы только покоя
на пару ладоней,
можно идти по тропинке между особняками,
заросшими жасмином, юккой и лимонными деревьями,
и вдруг заметить, как из калитки высовывается женская рука
и разбрасывает пропитание для всей честной компании.
Но вот, по случаю, другая мизансцена из новейшей истории.
В недавнюю войну верхний город Хайфы почти опустел
из-за ракетных обстрелов с севера,
и долг кормления местных gatos лег на плечи жены NN.
Она и сам NN
по телефону уговаривали детей не волноваться, болтали
с перехватившими трубку внуками,
косились на экран телевизора,
слышали сирены ПВО, взрывы СКАДов
(будь проклят тот давний день, когда я подписывал анкету у кадровика – думал NN),
время от времени спешили в бомбоубежище.
Утром и вечером она выходила с мешком корма в скверик,
куда уже стекались чуть ли не все кошки Хайфы,
и т.д.,
пока не кончилась война
и не вернулись жёны других NN,
не столь безрассудные, как наша героиня.
2010
сочини себе сон
Сочини себе сон
если сны не снятся
не теснятся
если сны не снятся
не теснятся сниться
сочини себе сон
сочини себе сон
втянут глоткой голодного змея
сочини себе сон
из товарняка
высажены в голую степь
рыть землянки
вьюга
что бы то ни было вживаться
вкапываться в почву
сочини себе сон
спиной к ограде
зимнего сада
где липы туя каштаны
против троих
с разбитым ртом
и учебник античной архитектуры
на затоптанном грязном снегу
сочини себе сон
в молочном тумане
не отыщешь нужную тень
и нельзя не уйти
2010
Петров Вал
Ветхий вокзал, вывеска “Петров Вал”.
Тот ли Петр, что канал затевал,
или тот, что у вала на страже с ключом,
у калитки – куда не заманить калачом?
Не зарекаясь от заплечной сумы,
прогляди проскрипционные списки зимы.
Ранний апрель, туманная стылая прель,
вольные всадники крутят в степи карусель.
Веткой камышинской из тумана миндаль,
чертополох теребит местный мистраль.
Видимость ноль, не потеряться изволь,
тракта незримого передвигаясь вдоль.
В рамках отчизны здесь относительно юг,
в ямках клубки вежливо-сонных гадюк.
В меру брюзглив сорный брелок-сон,
в поле царицынское занесен.
То ли – назад: рука в горячей руке,
словно летишь – без рюкзака, налегке,
черное пламя в гриве, руках, очах,
лишнего нет на плечах.
Не позабыть, благодаренье уму,
эту весну и следующую – следующую во тьму,
окаменевших лавров дряхлые пни
в новой тени.
2010