Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2012
Сергей Боровиков
ТВОРИ, ВЫДУМЫВАЙ, НЕ ПРОБУЙ!
Между молотом и наковальней: Союз советских писателей СССР: Документы и комментарии. Т.1: 1925 – июнь 1941 г. / под рук. Т.М. Горяева, сост. З.К. Водопьянова (ответственный составитель), Т.В. Домрачева, Л.М. Бабаева. – М.: РОССПЭН; Фонд “Президентский центр Б.Н. Ельцина”, 2011. – 1023 с. – (История сталинизма. Документы).
Читатели “Мастера и Маргариты” помнят, какую важную роль в романе играет пристанище МАССОЛИТа – Дом Грибоедова. “Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам – членам Масссолита, и черная зависть начинала терзать его. И немедленно же обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским Массолитским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, – известным всей Москве билетом”.
Известно, что под домом Грибоедова имелся в виду писательский клуб в Доме Герцена (теперь там Литературный институт), о котором классик советской поэзии оставил обидные строки: “И прав один рифмач упорный, что в трезвом будучи уме, /На стенах мужской уборной бодро вывел резюме:/ “Хрен цена вашему дому Герцена”./ Обычно заборные надписи плоски, но с этой – согласен! В. Маяковский”.
Клубы, подобные писательскому, были и у работников искусства – ЦДРИ на Пушечной, и у Всесоюзного театрального общества на Тверской (сгорел!), у художников на Гоголевском бульваре, у архитекторов в Гранатном пер и др.
Но самым знаменитым был, конечно, послевоенный клуб писателей ЦДЛ с выходами на улицы Воровского и Герцена. Здесь писатели обсуждали и осуждали друг друга на собраниях, каялись, дрались, обнимались. Был в ЦДЛ даже специальный человек по устройству похорон.
Писатели (и, возможно, не без основания) полагали, что в клубе чуть ли не под каждым столиком жучок, что каждый второй из собеседников стукач, и все же к вечеру в ЦДЛ было не пробиться. Наверху в зале крутили запрещенный фильм, в парткоме слушали чье-то персональное дело, но главное, что ресторан и три буфета (один для начальства) были битком набиты, особенно верхний, где стены сверху донизу были раскрашены, разрисованы, расписаны разными остроумностями в стихах и прозе. О яркой жизни клуба один эмигрант выпустил за рубежом роман “ЦДЛ”.
Всевозможные “Стойла Пегаса” и “Кафе поэтов” во множестве были и в первые годы советской власти, но вскоре все “Союзы поэтов”, “Центрифуги”, РАППы, ЛЕФы и прочая были упразднены, и в 1934 году воцарился единый Союз советских писателей. Здесь писатель в полном смысле слова мог родиться, быть многократно обмытым, высеченным, награжденным, мог даже испустить дух, и согласно всем обрядам быть отпущен в мир иной и получить (руками осиротевшей семьи) денег на надгробие.
Так и началась полная драматизма и комизма история Союза, в члены которого – прав Булгаков – до озноба мечтали влиться пишущие люди. (Был, впрочем, по крайней мере, один случай, когда известный писатель, несмотря на всяческие посулы, не вступил в СП – Владимир Богомолов).
Поясним источник неслыханных материальных возможностей Союза. Дело в том, что будучи формально не государственной, а общественной организацией, Союз советских писателей (точнее – Литературный фонд Союза ССР, образованный при нём Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР в 1934 году, целью которого являлось “улучшение их [писателей] культурно-бытового обслуживания и материального положения, а также оказание помощи растущим писательским кадрам путем создания для них необходимых материально-бытовых условий”) получал свои доходы (согласно тому же постановлению) от:
а) производимых издательствами художественной литературы и редакциями журналов взносов в размере, равном 10-процентной сумме авторского гонорара, выплаченного за оригинальные и непереводные художественные произведения;
б) из производимых зрелищными предприятиями отчислений от валового сбора спектаклей (поспектакльные отчисления) в размере 2% со спектаклей большой сцены и 0.5% с постановок малых форм (скетчи, одноактный водевиль и пр.);
в) из специальных взносов членов Союза советских писателей в размере, определяемом уставом Союза;
г) из доходов от имущества и капиталов, принадлежащих “Литературному фонду Союза ССР”;
д) из ежегодно ассигнуемых сумм государственным бюджетом СССР в размере 25% к общей сумме поступлений в “Литературный фонд” и из других источников.
Отчисления таким образом шли от издания любой книги в любом издательстве, от любого журнального гонорара. Неудивительно, что Литфонд быстро обзавелся “имуществом и капиталами”. Десятки домов творчества, где ни в коем случае не селили по двое, а на руководящую фигуру выделялось две, а то и три комнаты. Дубулты и Гагра, Пицунда и Ялта, Переделкино и Комарово, Голицыно и Малеевка. В Москве поликлиника, пошивочное ателье (вспомним “Шапку” Войновича). Там, где писателей было немного, их прикрепляли к обкомовской больнице. Заболел – получай больничный: ведь кроме всех других благ членский билет давал возможность нигде не служить, не считаясь при этом “тунеядцем”: с момента вступления в СП автор числился на творческой работе и ему шел трудовой страж наравне с другими гражданами страны.
Это был тот самый пряник, который успешно действовал наряду с кнутом. Причем, масштабы этого пряника вызывали зависть даже у чиновников – или у менее удачливых или талантливых коллег. В 1936 году в ЛГ появилась “разоблачительная” статья И. Лежнева “Вакханалия переизданий”, где приводились суммы годовых заработков совписовцев Гослитиздате. Так Леонид Леонов, который, как известно, любил жаловаться на низкие гонорары, в 1934 получил от издательства 103 тыс. рублей, в 1935 – 116 тыс. рублей, за 11 месяцев 1936 – 96 тыс. рублей. Зарплата врача в те годы была 300–350 рублей в месяц, инженера 500–600, не будем уж о рабочих и тем более колхозниках. Таким образом, гонорар Леонида Максимовича в одном только издательстве был в 30 раз больше зарплаты врача. Конечно, рядовые, тем более провинциальные, писатели получали меньше, и все же куда больше остальных категорий трудящихся.
Сами же Союзы были освобождены от любых налоговых поборов. Недаром такие аплодисменты и одобрение Горького получили слова смекалистого Леонида Соболева “Партия и правительство дали писателям все права, кроме одного права писать плохо”.
Сюда бы добавить еще отсутствие права на “пробу”, права на ошибку, которая могла привести к легкой проработке, а могла и к заготовке леса в крайних районах Севера и даже казни.
Твори, выдумывай, но лучше не пробуй…
Теперь о самом извращении сути слова “союз”. В любые союзы всегда объединялись единомышленники, в “творческий” же СП были загнаны писатели не только разных, но и враждебных взглядов, зачастую лично на дух не переносящие друг друга, но жить, трудиться, отдыхать им было положено вместе.
Пишите, пейте, пойте, развлекайтесь, безобразничайте, но под непрестанным контролем, и даже не пробуйте из-под него выйти. Нравы складывались в писательской среде такие, что Д. Поликарпов, курировавший от ЦК СП СССР, со слезами просил вождя освободить от его работы – уж очень большая сволочь эти писатели – пьяницы, развратники, доносчики, на что вождь исторически ответил: “Иди работай – других писателей у меня для тебя нет”.
Едва закончился первый съезд советских писателей, как партия начала раздавать “соцзаказы”: к примеру секция драматургов театра и кино ССП разослала (июнь 1935) предложение о “создании драматургических произведений, достойных великой даты 20-летия Октября”: 53 адресатам, среди которых наряду с Олешей, Ильфом и Петровым, Паустовским – три десятка безвестно канувших в небытие имен.
Но дело даже не в чудовищном давлении – а потом и психологическом и физическом уничтожении, не в превращении писателя в инструмент пропаганды: в книге приведен показательный документ “Письма писателей о впечатлениях от экскурсии на Беломорско-Балтийский канал” от 22 августа 1933 г. – “Я сообщаю героической Чека, / Что грандиозность Беломорского канала/ И мысль вождя, что жизнь ему давала, / Войдут невиданной поэмою в века.// И если коллективом вдохновений/ Поэму Беломорского пути/ Сумеем мы в литературу донести,/ То будет/ Лучшее/ из наших донесений” (А.И. Безыменский, 1933). Дело в том, с какой сладострастной энергией литераторы бросились топить друг друга.
Проработки следуют одна за другой, бесконечно развертываются кампании по борьбе с чем-то и кем-то вредным, в которых членам СП положено обличать других и самим каяться.
Во втором, самом обширном разделе огромного тома – “Первый съезд и его победители” (утратив скромность, замечу, что свою статью об этом событии я некогда назвал похоже, но удачнее: “Съезд победителей себя”) содержится на этот счет огромное число документов. Вот, например, общемосковское собрание “О формализме и натурализме в литературе”, которое продолжалось две недели – с 10 по 31 марта! – 1937 года. Там Б. Пастернаку понадобилось аж два выступления для покаяний. На стенограммах сохранились внимательные пометы Хозяина – документы всех писательских сборищ моментально доставлялись в Кремль.
А вот тогдашний руководитель ССП и – никакой писатель В. Ставский пишет Вс. Вишневскому, что за ним “есть невыполненные поручения партгруппы: 1. Прочитать пьесы БУЛГАКОВА “Жизнь Мольера”, “Пушкин”, “Иван Васильевич”, “Мольер”. Это поручение ты получил в половине октября. Оно остро в связи с разговорами самого Булгакова о том, что если он не нужен Советской стране и т.д. и т.п.” (25 декабря 1936). Так был успешно запущен механизм удушения литературы руками самих литераторов.
“Кое-кто пытается представить дело так, что литература – это поле, покрытое мертвыми костями, а кое-где виднеются еще недобитые писатели”, – пишет в конце октября того же года и тому же Ставскому О.С. Войтинская. Этот “кое-кто”, похоже, был прав. Цитируя эту книгу, трудно остановиться, да что делать.
Но какой же смысл в исследовании трупа ССП, каковое и представляет собой книга “Между молотом и наковальней”?
Конечно, истории как науке интересно все, она не брезглива. Ну, а сколько-нибудь практический, скажу даже политический, смысл есть в этих исследованиях?
Есть.
Сейчас, спустя годы, в связи гонениями на все талантливое, вспоминают цензуру и КГБ, парткомы и редакторов, это, конечно, верно, но мне хорошо памятно, как еще в 60–70-е годы клич гонителей “ату его!” раздавался из бесстыжих уст коллег гонимого, состоящих с ним в одном Союзе.
История имеет обыкновение повторяться. Место комсомола уже уверенно заняли “наши”, вместо “блока коммунистов и беспартийных” появился Народный фронт… Быть может, вот-вот мы услышим, что инициативная группа литераторов, с более или менее известными именами, объявила о создании, скажем, “Добровольного общества содействия и единства”, с последующими, по мере утверждения, переименованиями вплоть до самого благозвучного и самого благонамеренного.
Мне сложно писать об этой книге сколько-нибудь отстраненно. Значительная часть моей жизни связана с Союзом советских писателей. Я родился в семье члена СП, и сам состоял в СП с 1977 года.
Я участвовал в сотнях писательских собраний¸ пленумов, бюро, был делегатом съездов СП СССР и СП РСФСР, знал многих СП-функционеров разных уровней, множество членов СП из Москвы, Питера, и особенно из волжских городов. Я пользовался теми благами, которые давало членство в СП: получил квартиру от литфонда, брал путевки в дома творчества, будучи в Москве, покупал дефицитные издания в Книжной лавке писателей, обедал в ЦДЛ. Провинциальные писатели, бывая в Москве, и с гордостью предъявив на входе членский билет, хоть на время погружались в кипучую пряную жизнь столичной богемы.
Здесь надо заметить, что провинциальные писатели в массе своей страшно завидовали московским коллегам. И среди всего спектра зависти, крайне люто воспринимались, да и сейчас воспринимаются, частые поездки москвичей за рубеж.
Я уж как-то вспоминал, что особым родом чтения у провинциальных писателей был информационный бюллетень СП. Ах, бюллетень, бюллетень, лучше бы тебя не издавали! Или не присылали. Траурным пеплом подергивались взоры и лики провинциальных бедолаг, читающих про обладателей таких же членских книжек, как и у них, но… Вот Дни литературы в Дагестане, прибыла делегация. Звучат кавказские мелодии, зеленеет теплая каспийская волна, а барашек-шашлык, а коньяк дербентский? А уважение окружающих? А вереница черных “волг”, направляющихся в прохладную долину, где уж курятся дымки…
Сглотнет табачную слюну член провинциального Союза, перелистнет страницу, а сердце бьется сильнее, потому что приближается самый горестный раздел – о поездках членов СП за рубеж. В мае за рубежом побывали: мать моя мамочка, Михалков, раз, два, три, три раза, и не просто в ГДР, а “с заездом в Западный Берлин” – так он ради этого заезда и выехал! А Евтушенко!!! Штаты, Англия, опять Штаты, и цель – творческие вечера. Или – по приглашению издательства такого-то. Пальцы загибаются, их на руках уже не хватает, так что подсчет невольно продолжается и в ботинках, и получается, что Михалков с Бондаревым или Евтушенко с Рождественским вовсе из-за бугра не вылезают! Да что Евтушенко! Еще обиднее, когда свой же местный парень, море водки выпили, и поэтик-то никому неизвестный, а вот в столицу перебрался, фиктивно женился, жил по углам, но влез то ли в приемную комиссию, то ли в партбюро секции, и гляди: в составе делегации, хоть в Того, хоть в Конго, но слетает.
Тут вспомнит наш бедолага, как в позапрошлом году накопил деньжат на Болгарию, как еще не хотели с женой вдвоем выпускать, пришлось в обкоме лбом о пол стучать, как красные червонцы в трусах сверх положенного провозили, как баба в софийском универмаге при виде всего этого изобилия одеревенела, как копейки их поганой, стотинки, ему на вино жалела, вспомнит все это, получит деньги за выступления на полевом стане колхоза имени Х
IХ Партсъезда и прямиком в ресторан “Европа” на второй этаж, где и водку, и пиво в подают в одинаковых графинах, и – до упора, не то что на партсъездовские, но и в долг, а то и вплоть до личного дела по поводу бумаги из милиции. Вот вам и “Информационный бюллетень”!Принципа “разделяй и властвуй” еще никто не отменял. И принцип этот продолжал действовать.
Частичная компенсация комплекса провинциальной писательской неполноценности осуществлялась так называемым Бюро пропаганды художественной литературы (при СПР оно, кажется, и посейчас функционирует). То была самая элементарная кормушка, прежде всего для поэтов: в Бюро выписывались путевки для выступлений на заводе или селе, приезжал наш горемыка на полевой стан и выкрикивал там с десяток своих идеологически выверенных стишат, за что и получал десять с чем-то рублей (точно не помню, так как сам не выступал). Иные умельцы из одного колхоза привозили за раз десятки путевок, в которых принимающая сторона одобрительно отзывалась о выступлениях члена СП (без отзыва путевки не оплачивались). При этом на собраниях другие, менее удачливые, коллеги уличали умельца в приписках. А еще хоть в небольшую пику москвичам, провинциальные совписцы через Бюро стали обмениваться делегациями. Ну, натурально литературный вечер приезжих и местных, товарищеский ужин за счет колхоза или предприятия, и непременно какие-нибудь подарочки – в Саратове лучшим маршрутом считался на завод техстекла, где выпускали хрустальные вазы.
Некогда я, на антипутчевском подъеме, принял участие в разделе СП РСФСР на СРП и СПР. Думаю, большинство, подобно мне, наивно полагали, что размежевание с коммуно-патриотами благотворно скажется в новом Союзе. Какое там! И там и здесь быстренько сформировались новые генералитеты, штабы, обросшие юркими функционерами. Борьба пошла не за “демократические” или “патриотические” ценности, но за конкретное место под солнцем – Переделкино, Внуково, за черствые останки литфондовского пирога. Все это печально подтверждает порочность самой системы “творческих союзов”, где все равны, но кто-то всегда равнее.
На местах потише просто вместо одной в областных центрах стало по две писательских организации: как правило, более многочисленная и более активная СПР, и малочисленная и инертная СРП.
Первая выбивает из местных властей деньги на издания, стипендии, премии, выступает на каких-то торжествах, вторая жалуется сама себе на обманутые надежды 90-х. Иногда, впрочем, в каком-то из городов случается выбившийся из ряда писатель, получивший признание в Москве и за границею, и искренне плюющий на все писательские союзы большыя и малыя.
И это хорошо.