Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2012
Сергей Дигол
Родился в 1976 году в городе Каушаны, Молдавия. Имеет ряд исторических публикаций в научных изданиях Молдавии, России и Румынии. Живет в Кишиневе. Лонг-лист “Русской премии” за 2011 год в номинации “Крупная проза”. Публикуется в “Волге” с 2010 года.
ТРИ ФУТА ПОД ЗЕМЛЕЙ
Рассказ
Когда меня вызвал к себе шеф, я и предположить не мог, что результатом нашего с ним разговора – между прочим, на два с лишним часа – будет вызов министра культуры.
Нет, не на аудиенцию к президенту. И даже не на допрос к генеральному прокурору, хотя, по правде говоря, давно пора, если бы не одно “но”: самого прокурора тоже не помешало бы как следует поприжать.
Впрочем, я не об этом, ведь к прокурору министра культуры не вызвали, пусть и пока. А пригласили его на разговор к директору по маркетингу концерна “Молдгазпетрол”.
Это, представьте себе, ко мне.
Министр насмешил меня еще до знакомства, одной своей фамилией.
– Кокша, – протягивает он мне руку, и я не в силах сдержать улыбки, вспомнив, как повеселило меня это выловленное в Интернете слово.
Надо же, Кокша! Он, вероятно, и мою улыбку принимает за излияние радостного почтения к своей персоне и, приветственно оскалившись, демонстрирует богатство, которое всегда с ним – с десяток золотых зубов.
– Борис Кокша, – повторяет он и, оглядевшись, усаживается напротив моего рабочего стола.
Совсем как цыган, думаю я, и дело не только в золотых зубах. Густые черные волосы, смуглое лицо и темно-карие, подпираемые заметными мешками, глаза. Ну точно цыган, убеждаюсь я, мысленно поморщившись от наряда министра: алой рубашки под пиджаком бледно-бирюзового, с ярким металлическим блеском, костюма.
На колени Кокша кладет толстую серую папку – ее просто распирает, и уж конечно от грандиозных планов министерства культуры. Я снова усмехаюсь, на этот раз спрятав улыбку самым банальным образом – повернувшись к министру спиной, чтобы вернуться в любимое кресло за любимым рабочим столом.
– Очень приятно, – говорю я, уже сидя, и выпиваю глоток минералки без газа из высокого стакана. Воды гостю не предлагаю, и Кокша, глянув на стакан, тихо откашливается.
– Меня, собственно… – говорит он и теребит папку.
– Да, мы вас пригласили, – прихожу я ему на помощь.
– Да, слушаю вас, – удовлетворенно кивает он, и его подбородок приподнимается в первом за время пребывания в моем кабинете приступе спесивости.
Забавный народец – чиновники! Представляю себе, как три дня назад, получив приглашение – кстати, всего-навсего по телефону – на встречу с директором по маркетингу крупнейшей компании Молдавии, Кокша показывает себя во всей министерской красе: собирает взволнованных подчиненных на экстренное совещание или на коллегию – не знаю, как у них это правильно называется. Распинает сотрудников – разумеется, тупых и ленивых, и я не уверен, что в отношении них он так уж несправедлив. Каждому из этих бездарей, готовых провалиться сию же секунду куда угодно – хоть на этаж ниже, хоть через три этажа под землю, – лишь бы не присутствовать на собственной экзекуции за длинным столом шефа, министр поочередно припоминает ошибки и провинности разных сроков давности, грешки, которые искупаются сразу после их совершения – просто по причине нищенской зарплаты рядовых сотрудников министерства.
Бесчинствует Кокша не из чувства мелочной мстительности, хотя, не обладая ею, до министра он ни за что бы не дослужился. Провалиться сквозь потертый, скрипящий паркет в кабинете министра побледневшие от его крика подчиненные готовы по одной прихоти начальника, из-за одной его слабости – любви к самому себе. Которую он, как и подобает оказавшемуся на вершине ничтожеству, пестует, унижая полных ничтожеств – точно таких же, как и он сам, но не обладающих властными полномочиями людишек.
– И вот на фоне вашего тотального разгильдяйства, – говорит он, и несчастные подчиненные беззвучно переводят дух.
Экзекуция окончена – теперь время пряников. Правда, только для одного человека – самого министра Кокши, который просто перекладывает припасенные самому себе сладости из одного своего кармана в другой.
–…фантастическим кажется тот факт, – продолжает он, – …а факт остается фактом, – поднимает он палец. – В общем, я приглашен на прием – куда бы вы думали?
Они, разумеется, не знают что ответить. Но, если бы министр Кокша решил поиграть в демократию и открыл бы прения, сомневаюсь, что высказаться успела хотя бы половина присутствующих – слишком узок список потенциальных благодетелей молдавской культуры, гораздо меньше, чем просиживающих на собрании штаны сотрудников министерства. Интонация же министра давала безошибочную наводку даже самым недалеким из рядовых неудачников: начальника пригласили не просто так. Значит, ему предстоит испытать то, чему он сейчас подвергает собственных сотрудников. Унижение. С той лишь разницей, что в итоге его ожидает главный приз: очередной грант, или спонсорство, или серия халявных зарубежных командировок. В общем, приятная компенсация за показное подхалимство, которое, похоже, не так уж и унижает министра – слишком бодрым он выглядит, сидя напротив меня.
Возможно, он даже считает себя в некотором роде хозяином положения, а спонсорское предложение со стороны нашей компании (менее радужные варианты он пока явно не просчитывал) видятся ему скорее подачкой, чем партнерством. Причем подающим он считает именно себя, будто в очередь на финансирование молдавской культуры выстроились все гиганты мировой экономики – от “Майкрософта” до “Бритиш Петролиум”, на фоне которых наш “Молдгазпетрол” может утешать себя разве что званием везунчика, удостоенным чести не по своему скромному масштабу.
Что ж, тем приятней будет разбить эту иллюзию, тем более, что дураков я терпеть не могу. Особенно – надменных дураков в ранге министра.
– Мы, собственно, пригласили вас проконсультироваться, – говорю я и вижу, как каменеют руки министра на распираемой мольбами о спонсорстве папке. – Полчаса времени у вас есть?
Кокша пытается улыбнуться – из-за переполняющей его горечи улыбка больше похоже на гримасу страдающего расстройством кишечника. Будь он и в самом деле хозяином положения, удостоил бы меня в лучшем случае презрительным взглядом исподлобья. Но сейчас перед ним более сложная задача – покинуть мой кабинет по крайней мере не оплеванным.
– Смотря о чем пойдет речь, – говорит он и приосанивается, видимо, осознав, что консультация министра должна быть оценена достойной компенсацией.
– Вопрос болезненный, – наигранно сдвигаю я брови, – особенно для национальной культуры.
– Вы же понимаете, – теперь уже точно улыбается министр, – национальная культура – это по части нашего ведомства.
– Под угрозой исчезновения один из ее главных шедевров, – все более мрачнея, внутренне ликую я. – Возможно, самый главный.
– Я понимаю, – говорит министр, и по угасающей улыбке я вижу, что ни черта он понять не может.
– А ведь церковь Успения Богородицы в Каушанах – шедевр мирового значения, – говорю я.
– Ой, точно! – подпрыгивает на стуле Кокша и с треском распахивает свою папку. – У меня тут как раз…
– … возведенный в семнадцатом веке, – перебиваю я перебившего меня министра. Сам он, пока бумаги из его папки медленно вываливаются на пол, застывает с открытым ртом. – Между прочим, изнутри церковь полностью расписана фресками, выполненными валашскими мастерами в Греко-византийской традиции.
– Я как раз хотел… – тянется Кокша к упавшим бумагам.
– Единственная церковь в Молдавии, углубленная на три фута в землю, – поднимаю я указательный палец. – Это около одного метра.
– Я знаю, – говорит, распрямляясь, Кокша. От наклона вперед его смуглое лицо стало серо-бордовым.
– Что знаете? – хмурюсь я.
– Ну, что углублена, – еще больше краснеет он.
Я делаю долгий и шумный выдох и бросаю взгляд на циферблат на моей левой руке – пусть Кокша наконец усвоит, что это я ему делаю одолжение.
– Конечно, восстанавливать церковь – это вам не казино из театра делать, – говорю я, вцепившись в компьютерную мышку и щурясь в монитор на углу моего стола.
На министра не смотрю: покраснел ли он еще сильнее, до цвета ярко-бордовой обивки кресел в Театре оперы и балета, или побледнел – меня это совсем не беспокоит. В монитор я заглядываю и вовсе символично: слухами о причастности министра к скандалу с попыткой захвата главного театра Молдавии и его превращения в коммерческое игровое заведение пестрят страницы местного Интернета.
– Я попросил бы вас, – повышает голос Кокша. – Я уже сделал официальное опровержение. И потом – с гостем так не поступают.
– А вы и не гость, – отрываю я взгляд от монитора. Кокша, судя по всему, быстро берет себя в руки – лицо снова приобрело здоровый смуглый оттенок.
– Ну, знаете, – вскакивает он.
– Состояние каушанской церкви катастрофическое, – сурово говорю я. – По оценкам экспертов, без реконструкции в ближайшие три-пять лет…
– До свидания, – поворачивается он ко мне боком.
– Сядьте немедленно, – приказываю я и поднимаю трубку рабочего телефона, – охрану ко мне.
– Я не… – испуганно смотрит он на меня.
– Сядь-те.
Кокша послушно садится на самый край стула, крепко прижав к себе папку – похоже, в ожидании сотрудников службы безопасности именно ее судьба беспокоит его больше всего.
– Отставить, – говорю я в трубку и киваю на папку, зажатую между правой рукой и телом министра. – Что у вас там?
Кокша замирает как был – сидя на краю стула, с прямой, как сиденье стула, спиной, явно не поверив в услышанное. Мгновение спустя министр все же побеждает в нем человека, и, засуетившись, он дрожащими руками снова расстегивает трещащую папку.
– Я же как раз хотел, – начинает Кокша и бросает на меня пугливый взгляд. – То есть… вот.
Порывшись в бумагах, он достает из недр стопки один лист.
– Вот, – повторяет он и, показав мне усеянный буквами лист, начинает читать. – Утверждена комплексная программа сохранения церкви Успения Богородицы до 2018 года, включающая такие пункты, как: организация и проведение ежегодной конференции по спасению церкви; издание ежеквартального бюллетеня “Национальное достояние в опасности” и его распространение в учебных заведениях разных уровней, органах здравоохранения, в других бюджетных организациях; создание, – он торжественно замедляет чтение, – общенационального фонда по спасению памятников архитектуры Молдавии, символом и логотипом которого будет церковь Успения в Каушанах, – заканчивает Кокша и смотрит на меня просветленным взглядом. Даже его жгуче-карие глаза, и те светлеют.
– Нда, – уважительно качаю головой я, – подготовились вы, я вижу, основательно.
Довольно улыбнувшись, Кокша оглядывает свой лоснящийся пиджак.
– Боюсь только, что обо всем этом придется забыть.
Кокша кивает и мне остается лишь гадать, что он сейчас выкинет: упадет в обморок, выбежит из кабинета или метнет своей папкой мне в голову.
– Организация по спасению церкви Успения уже создана, – сообщаю я, пока он не вышел из состояния моральной грогги.
– Еще раз? – подается он вперед, оскалив свой золотоносный рот.
– Я только что решил, что создаю такую организацию, – говорю я. – Вы же не сомневаетесь, что “Молдгазпетролу” по силам такая задача?
– Нуууу… ээээ… – задумывается министр.
– Вот именно, – киваю я. – И главной задачей нашей организации будет привлечение внимания специалистов из Всемирного фонда памятников – вы, конечно, слышали о таком?
– Ннн… – пытается мотнуть головой министр, но, вспомнив о том, что министр не может чего-то не знать, лезет в карман пиджака.
Достает мобильный телефон, гневно и с силой жмет на клавиши.
– Не надо, – убеждаю я. – С неправильно информировавшими вас подчиненными разберетесь потом. У нас, в конце концов, серьезный разговор.
– Что вам от меня надо? – спрашивает он наконец, и я облегченно поднимаюсь с кресла.
Разминаю руки – мне их словно развязали, и теперь я могу недвусмысленно диктовать беззащитному министру свои условия.
– Влипли вы, конечно, серьезно, – говорю я без тени улыбки. – Я не про Театр оперы и балета, если вы вдруг подумали.
Усмехнувшись, Кокша с грустным сарказмом наклоняет голову на бок.
– Послушайте, молодой человек…
– Бросьте! – жестко обрываю я. – Забыть вам придется не только о всей этой чуши, которую вы тут нагородили, – тычу я указательным пальцем в папку на его коленях. – Вообще обо всем, вы понимаете?
– Ох, и достанется же вам, – улыбаясь с сочувствием и злорадством, вертит он головой.
– Всемирный фонд памятников – единственное агентство в области культурного наследия, обладающее правом вето. Это вы понимаете?
Еще качая головой, Кокша замолкает, понимая, что я вот-вот скажу о самом главном.
– А еще, – рублю я воздух ладонью, – единственная организация, ежегодно обновляющая список значимых памятников архитектуры, находящихся под угрозой исчезновения. Сами понимаете, насколько это серьезно.
– Нет, не понимаю, – искренне признается министр.
– Да все просто, – перетаскиваю я стоявший у окна стул и сажусь на него по-приятельски – в полуметре от Кокши, опершись руками о спинку. – До тех пор, пока памятник не исключен из списка фонда, страна – счастливая обладательница исчезающего объекта всемирного наследия – может забыть о внешнем финансировании всех культурных программ. По всем каналам – от ЮНЕСКО и заканчивая каким-нибудь фондом по изучению наследия Рериха в Центральной Африке. Фактически, государство попадает в полную культурную изоляцию. Вам, как специалисту, вопрос: какая ж культура без финансирования, а? – спрашиваю я угрюмо помалкивающего министра. – Загвоздка в одном: заявку на включение памятника в список исчезающих шедевров должна подать местная неправительственная организация. Надеюсь, с регистрацией таковой у нас проблем также не возникнет.
Поиграв желваками, Кокша бросает на меня неуверенный взгляд.
– Тааак, – говорит он.
– Понимаю, понимаю, – сочувственно киваю я.
– Что же вы хотите? – спрашивает он. – То есть, я хотел сказать, сколько вы хотите, чтобы не регистрировать эту вашу… – морщится он, – ну, организацию.
– А это не выход, – качаю головой я.
– Мы можем договориться, – понижает он голос и оглядывается, – лично с вами. Идет?
– Это совсем не выход, – громко повторяю я и встаю со стула. – Найдется другая организация. Возможно, менее влиятельная, но не в меньшей степени озабоченная судьбой исчезающего шедевра. Напишут в фонд без всякого предупреждения – тогда как расхлебывать будете?
– Черт, – мрачнеет министр культуры.
– И тогда ваши сидящие, как нарики на игле, программы на грантах… Кстати, хотите, назову их по памяти?
– Не надо.
– Национальная программа по культивированию национального колорита, – все же начинаю перечислять я, – программа поддержки национальной литературной традиции – кстати, не поясните, что это за хрень? Национальный проект по внедрению национальной культурной идентичности – тоже загадочная формулировка, зато щедрое финансирование по линии ЮНЕСКО, разве нет?
– Не надо, прошу вас!
– А что, разве есть еще какие-нибудь программы? – деланно удивляюсь я. – Ах, ну да! Фестиваль национальной вышивки, международный конкурс на лучшее исполнение песен “Здоб ши здуб”, театральный фестиваль молдавского неодекаданса – но ведь это все мелочевка! В крайнем случае, вытянете за счет местных спонсоров, но вот как быть с культурной идентичностью?
– Давайте все же это… – трясет ладонью Кокша, и я замечаю, что трясется она и сама по себе, от избытка волнения, – решим вопрос.
– Дело не в нас, сколько можно повторять? Вы можете перевести на мой личный счет весь бюджет министерства, только проблемы это не решит.
– А как же ее решить? – поднимает на меня глаза министр. Сейчас он похож на брошенного старого пса.
Я неспешно возвращаюсь к столу и усаживаюсь в кресло. Кажется, партия выиграна, думаю я и делаю решающий ход.
– Решить можно. Нужно просто сделать ставку на ежегодный список Всемирного фонда памятников, – говорю я и, не дав министру возразить, уточняю. – На другой список.
***
Госпожа Хильда Содерстрем улыбается мне каждые полминуты. Что мне, представленному ей в качестве активиста общественной организации по спасению национальных шедевров, остается? Лишь улыбаться в ответ, отдавая должное европейской политкорретности и ненавидя ее, эту гребанную политкорректность, от всего сердца. Успокаиваю себя тем, что ей, бедняжке, куда хуже, чем мне. Вернее, чем нам обоим – мне и Виорике Батыр, этой представившей меня гордой и молчаливой сотруднице министерства культуры, занимающей одно из четырех задних кресел в маршрутке рейса “Кишинев–Каушаны”. Еще на одном месте, у левого окна, сидит мрачный мужик, от которого несет перегаром и дешевыми сигаретами, а оставшиеся два кресла занимаем мы – госпожа Хильда и я.
В маршрутке – духота с запахом пота, дешевого одеколона и несвежих продуктов. Из щели между двумя дребезжащими дверцами прямо за нашими спинами дует и невыносимо несет выхлопными газами, а на каждом ухабе мы подпрыгиваем до потолка – в прямом смысле, едва не ударяясь головами. И все равно после каждого подбрасывания наших несчастных тел госпожа Хильда смотрит на меня через линзы своих узких очков и по-европейски сдержанно улыбается.
Черт ее знает, что у нее в голове – подозреваю, что особенности молдавских пассажирских перевозок утомили ее уже через полчаса после отправления, а ведь едем мы уже почти час. Я улыбаюсь в ответ и нахожу, что соседство с этой немолодой и некрасивой – толстые короткие ноги в юбке до колен, зад тумбой и длиннющий нос, явно перевешивающий короткую мальчиковую стрижку, – женщиной и есть самое приятное, что могло случиться со мной в этой маршрутке.
Ее гражданство так и остается для меня загадкой, хотя по фамилии и безупречному английскому она сойдет за шведку или финку. Внешне я принял бы ее за немку, впрочем, все эти чиновники международных организаций сами с уверенностью не скажут, где их дом и какой из пяти свободно употребляемых ими языков родной – а еще говорят, что истинных космополитов не бывает в природе.
С госпожой Хильдой мы обмениваемся ничего не значащими фразами, и по мере приближения к Каушанам ручеек ее вопросов пересыхает – заметно, что она по горло сыта живописными холмами центральной Молдавии, ее поросшими камышом прудами, ее пустующими селами, разбитыми дорогами и вонючими, подпрыгивающими на каждой кочке маршрутками.
Виорика из министерства не удостаивает меня даже взглядом, лишь иногда, напялив на лицо маску заинтересованности – у нее это выходит в лучшем случае на “троечку” – смотрит мимо меня на госпожу Хильду, редкие вопросы которой доставляют ей не меньшее беспокойство, чем самой госпоже Хильде – экстремальный колорит наших краев. Я даже начинаю подозревать, что Виорика, с которой мы познакомились лишь сегодня утром, за час до встречи в аэропорту Хильды Содерстрем, осведомлена о подробностях моей договоренности со своим шефом, хотя Кокша и пообещал, что вместо себя пришлет ничего не решающего статиста, просто, чтобы обозначить обеспокоенность министерства культуры судьбой архитектурного шедевра.
– Ехать придется на маршрутке, – предупредил я Кокшу, и, вероятно, именно в этот момент он и решил, что в поездке компанию мне и представителю Всемирного фонда памятников от министерства составит кто-то другой.
– Представляете, как это будет выглядеть, если поедем на одном из наших авто, – саркастически искривился я. – Нет, конечно “Молдгазпетрол” может выделить транспорт, но что на это скажут иностранцы? На седьмом БМВ стоимостью сорок три тысячи евро, а?
Министр понимающе кивнул, постукивая по своей папке. Он уже мало напоминал разбушевавшегося монстра, которым показался мне каких-то десять минут назад. С того самого мгновения, когда озвучил наш план. Свой, если говорить откровенно, план.
– Вы соображаете вообще?! – вскочил Кокша, сотрясая воздух криком и своей толстой папкой.
– Да вас за такое!! – швырнул он папку себе под ноги, а я потянулся к телефонной трубке.
– Это же национальное, мать твою, достояние!!! – выпучил он глаза, и мне показалось, что в меня сейчас что-то полетит – скорее всего, не папка у его ног, а стул из-за его спины.
– Охрана! – прогремел я в трубку, и в ответ услышал не прерываемый тишиной гудок.
Как, впрочем, и в прошлый раз. Министру культуры, приглашенному в центральный офис концерна “Молдгазпетрол” в первый и, скорее всего, в последний раз, знать не обязательно, но мне-то точно известно, что тревожная кнопка в нашей конторе есть лишь в одном из двухсот шестидесяти четырех кабинетов. У генерального директора компании, к которому, если честно, без специального вызова и так не пробиться. Мой же рабочий телефон уже во второй раз блистательно исполнил роль жупела: вышедший из себя Кокша мгновенно, как дрессированный пес, сел на стул, и лишь подрагивавшие на подобранной с пола папке руки напоминали о все еще бушевавшем внутри него урагане.
Я же, как ни в чем не бывало, продолжил.
Продолжил излагать свой план, с опорой, как и предупреждал министра, на список Всемирного фонда памятников. На другой список.
Несколько минут спустя Кокша был похож на вояку, взятого в плен в последний день войны, – чувство его личного поражения скрашивалось облегчением от того, что мучения продлятся, скорее всего, недолго.
– Мы ведь юбилейную монету собирались выпустить, – вздохнул он, – как раз с изображением церкви.
– Так вот вам и повод, – парировал я, и он, грустно усмехнувшись, лишь покачал головой.
– Кстати о поводе, – сказал я и полез в тумбочку под столом.
– Что вы, какие уж тут торжества, – замахал он руками и, соскользнув с его колен, папка снова оказалась на полу.
– Помянем заранее, – сказал я и открыл напугавшую министра, как первые рассветные лучи – ночную нечисть, бутылку коньяка. – Если над тобой шесть футов земли, тебя любят все. Так, кажется, у классика?
– Ммм… Ионеско? – прищурился министр.
– Ммм… почти, – сказал я.
– Я не буду пить, – помрачнел Кокша, не сводя глаз со второго наполняемого бокала.
– А если чокаясь? – улыбнулся я.
Министр недоуменно пожал плечами.
– Есть ведь и другой повод. Обнадеживающий, уверяю вас.
– Да уж, – снова сыграл сокрушенное отчаяние он.
– Ваш гонорар, – сказал я.
– Простите?
– Го-но-рар.
– За что? – шепотом спросил Кокша.
– Знаете, наверное, вы правы, – поднял бокал я и посмотрел на министра сквозь темно-медовую жидкость. – Это ведь не так уж дорого стоит – снять восемь соток земли с баланса министерства культуры?
Молчал Кокша секунд сорок. Потом мы выпили.
Разумеется, не забыв чокнуться.
***
– Две штуки евро! – хватается шеф правой рукой за голову, а левой бьет по столу. – Мать твою, две штуки!
Вообще-то это, конечно, ерунда. Ну, взятка в две тысячи евро – боюсь, меньше десяти штук шефу уже давно не приходилось давать. Так ведь и его, если их так можно назвать, партнеры по процедуре сдачи-приемке взяток – не лохи из рабочего квартала. Вице-министры, вице-премьеры, министры экономического блока, руководители департаментов финансового надзора, а то, поговаривают, и Сам. Нет, не президент: слухи связывают нашего шефа финансовыми отношениями с генеральным прокурором, вот только слухи эти распространяем мы сами – дружные члены единого коллектива “Молдгазпетрола”, а доверять нам, уверяю вас, нет никаких оснований.
– Целых две штуки! – не успокаивается шеф, и я вздыхаю – виновато, но так, чтобы он понял: это все, что я мог сделать.
Хотя не уверен, что на его месте я вел бы себя по-другому. В конце концов, кто он такой, этот министр культуры? Чирь на заднице отечественной экономики, мелкий, но назойливый кровосос, от которого не зависит ни один мало-мальски важный вопрос: от выдачи лицензий и предоставления налоговых льгот до такой ерунды, как штрафы за нанесение ущерба окружающей среде.
Я тихо напоминаю шефу об участке земли, все еще находящегося на балансе министерства культуры, и он, выругавшись сквозь зубы, принимает мою сторону.
– Давай этого, как его, – рычит он в трубку, – примара этого сюда!
Не дождавшись ответа секретарши, бросает трубку на аппарат и медленно остывает от приступа бессильной злобы.
Примар Каушан оказался высоким мужчиной лет под шестьдесят, с продолговатым красным лицом и пугливым, но цепким взглядом. Сев по левую руку от шефа, которой мой дорогой начальник молча указал примару на стул, он с волнением смотрит на меня, решив, видимо, что я собираюсь оставить его наедине с шефом.
А я и не собираюсь никуда уходить, встать же мне приходится потому, что переворачивать огромные листы на флипчарте, не вставая из-за стола шефа нет никакой возможности – офисный демонстрационный треножник находится метрах в семи, в самом центре просторного шефского кабинета.
Подойдя к флипчарту, я решительно срываю колпачок с красного маркера.
– Есть два варианта развития событий, – говорю я и пишу на чистом листе крупную единицу.
Шеф и примар слушают меня молча: шеф потому, что прекрасно знает все, что я скажу, примар же от услышанного, по-видимому, теряет дар речи.
– Нет, ну это, извините, – пересилив себя, говорит он, когда я заканчиваю с изложением первого варианта.
– Мы тоже так решили, – перебивает его шеф. – Все-таки толпа – совершенно непредсказуемый организм. Даже самая организованная.
Примар облегченно вздыхает – этап устрашения нам явно удался. Первый вариант плана, который я по просьбе шефа разработал для гарантированного принятия всеми сторонами основного, второго варианта, ничего хорошего каушанскому градоначальнику не сулил. Предполагалось, что толпа, разъяренная политикой примара, ринется на штурм его резиденции, но, организованно оттесненная полицией, вынуждена будет отступить и тогда, не менее организованно изображая народный гнев, выместит его на первом встретившемся по пути здании – расположенной метрах в пятидесяти от примарии церкви Успения Богородицы.
Возражения примара на наш бутафорский план отличаются, надо признать, безупречной логикой.
– А на второй день меня снимут, – взволнованно говорит он. – Должен же кто-то будет ответить за этот бардак?
Мы с шефом сочувственно молчим.
– И потом, – продолжает примар, – где гарантия, что полиция остановит толпу? Сами же говорите – непредсказуемый организм.
– Вот и я говорю, – кивает шеф.
На самом деле, при все своей липовости план был не таким уж блефом, и по большому счету, нас с шефом волновало одно – что толпа не справится со своей основной задачей.
Слишком уж основательно строили в семнадцатом веке.
– Поэтому перейдем к варианту номер два, – говорю я и переворачиваю лист флипчарта.
***
– Это ужасно! – говорит Хильда Содерстрем. Достаточно громко, но без приличествующего ситуации волнения.
– Это трагедия! – шепчу я, и из уголка моего правого глаза стекает робкая струйка.
Виорика Батыр из министерства культуры застывает, опустив глаза, по стойке смирно, словно в нашем присутствии приспускают государственный флаг и объявляют минуту молчания.
Что ж, покойник и в самом деле перед нами. Мы стоим у забора каушанской церкви Успения Богородицы, за которым нашим взорам предстает картина, от которой передергивает даже меня: сплошные развороченные развалины и пролом в заборе с противоположной от нас стороны.
Хотя проломившую каменную стену забора фуру убрали уже на второй после происшествия день, следы от ее колес видны до сих пор: стартовав с вершины крутого холма, они теряются в развалинах церкви, похоронены в них так же, как сам автопоезд длиной четырнадцать метров похоронил шедевр мировой архитектуры и иконописи.
– Ужасно, – повторяет госпожа Хильда, – могли погибнуть люди.
– Безвозвратно утрачен шедевр, – говорю я и, спохватившись, бросаю на нее взгляд. – К счастью, водитель решил переночевать в гостинице. К несчастью, – констатирую я, – фура была загружена металлом, а не овощами. У церкви не было шансов на спасение.
Устало вздохнув, Виорика Батыр обращает взгляд к небу, вероятно, вспомнив, что и на обратном пути не избежать мучительной поездки в маршрутке.
Фура действительно въехала в стену забора ночью. Правда, водителю было не до сна: он должен был успеть, прежде чем выпрыгнуть в открытую дверь, снять машину с ручного тормоза, чтобы во время неизбежного расследования напирать на внезапно возникшую техническую неисправность, доказать которую все равно не представлялось никакой возможности: от фуры осталось еще меньше, чем от церкви. Не доказать теперь и того, что вместо заявленного в путевых документах металлопроката фура была загружена списанным металлоломом.
– Мы будем настаивать на возведении точной копии погибшего шедевра, – с дрожью в голосе говорю я. – Конечно, не здесь. Не на этом проклятом месте. Мы возведем новую церковь Успения в Кишиневе, на самом высоком городском холме – там, где ее будет видно из любой точки города.
Слушая меня (а слушая ли, сомневаюсь я), госпожа Хильда Содерстрем достает из сумочки ручку и упаковку ментоловой жвачки, а из папки, которую она сжимает под мышкой – отпечатанный лист. Присмотревшись, я покрываюсь нервным потом, а госпожа Хильда как ни в чем не бывало забрасывает в свой некрасивый рот две подушечки “Орбит” и кладет лист поверх папки.
Я успеваю разглядеть первое предложение – “
Causeni Assumption of Our Lady Church (Moldova)” и еще два, расположенных друг под другом и предваряемых пустым квадратиком: “2010 Watch Sites” и “2010 Lost Sites”. Исчезающие и исчезнувшие памятники, быстро перевожу я про себя и допускаю непростительную ошибку – задерживаю дыхание в тот момент, когда она заносит над квадратиками свою ручку.Госпожа Хильда застывает – на несколько мгновений и, на мое счастье, для того, чтобы языком справиться с застрявшей между зубами жвачкой, а потом решительно – я и понять ничего не успел – ставит галочку.
В квадратике напротив нижней строчки.
***
Когда меня вызвал к себе шеф, ничего хорошего от этой встречи мне не светило. В кабинете генерального я бываю нечасто – два-три раза в месяц, но в тот раз звонок его секретарши напомнил мне прежде всего о провале недельной давности. По большому счету моей прямо вины там не было: упрекать шеф должен был в первую очередь себя, а еще – с полсотни своих заместителей, начальников отделов, экспертов и, главное, – своих московских патронов, настоявших на очередном повышении цен на газ. На этот раз без шума не обошлось –раздираемое противоречиями и борьбой интересов молдавское правительство объявило наш “Молдгазпетрол” сырьевыми мародерами, пятой колонной и даже сборищем предателей нации. Шефа вызвали на закрытое совещание к премьер-министру, откуда он, по свидетельству очевидцев, вернулся навеселе: публичная порка компании на телевидении и в прессе обернулась лизоблюдством председателя правительства, избравшего тактику выклянчивания прежней, или хотя бы чуть менее грабительской цены в обмен на воистину премьерский магарыч нашему генеральному.
От выпивки с премьер-министром шеф не отказался. Цену, однако, не снизил, и в подконтрольных премьеру газетах появились распечатки контрактов, заключенных шефом еще в его бытность владельцем бензозаправок, которыми, он, кстати, владеет – пусть и негласно – до сих пор. Один вид отсканированных оригиналов контрактов внушал к публикациям доверие и настраивал, даже без изучения текста договоров, на мысль о прошлых темных делишках, без которых генеральный уж точно не добрался бы до нынешней карьерной вершины.
Все было ясно как день: премьер-министр не побрезговал прямыми кляузами на генерального в надежде, что компромат достигнет адресата – российского нефтегазового руководства, без поддержки которого шеф и весь “Молдгазпетрол” выглядели бы не намного умнее торгующего овощами на кишиневском рынке перекупщика, который вместо товара выставил бы на прилавок картонку с написанным кривыми буквами объявлением: “Помидор временно нет”.
Очевидным был и прокол нашего департамента маркетинга, который я имею несчастье – другие мысли после провалов меня не посещают – возглавлять. Я и сам знал, что должен был предпринять: созвать с два десятка руководителей телекомпаний, редакторов газет – разумеется, “независимых”, свобода которых всегда зависит от тех, кто заказывает им репортажи и публикации. Я знал, о чем с ними должен был говорить, и даже сейчас могу без запинки повторить основные тезисы, которые, не особо перенапрягаясь, они запишут и выдадут за собственный эксклюзив – не удивительно, что на следующий же день в молдавских СМИ появится с десяток неотличимых друг от друга эксклюзивов.
Антикризисный пиар, блокировка черного пиара и прочая маркетинговая муть – обо всем этом я, разумеется, осведомлен и, уж поверьте на слово, лучше, чем кто-либо в нашей компании, вот только ничего этого я не предпринял. Пальцем не пошевельнул, чтобы обелить имя генерального, а заодно – поддержать репутацию “Молдгазпетрола” и, чем черт не шутит, отправить пучок отравленных стрел в сторону премьера. Говорю же – брать на себя вину не стану, притом, что виноватым в отсутствии противодействия если бы кого и признали, то только меня.
И виновен я, если быть до конца откровенным, на все сто. Хотя бы в том, что даже не попытался выбить у руководства финансирование на этот самый антикризисный пиар. Приглашать же алчных газетчиков, стыдливо пряча руки в пустые карманы – ход настолько же расчетливый, как дразнить воображаемой коровьей тушей стаю окруживших тебя голодных львов. Загрызут, и кто скажет, не превзойдут ли журналисты в кровожадности беспощадных хищников саванны.
Или хуже того – уволят ко всем чертям.
Мало что соображая, я добрался до приемной шефа, где секретарша, проявив невиданное для представителей ее профессии милосердие, не стала продлевать мне муку ожидания в приемной, а сразу впустила меня в исчадие ада. Ну, или в святую святых: в нашей компании и тем и другим является кабинет генерального.
– Тут интересное дельце намечается, – сказал шеф, и я сразу понял, что газетные помои волнуют его куда меньше, чем пыль на рабочем столе.
Я сразу расслабился и даже как-то обмяк, почувствовав в ногах непреодолимую, хотя и приятную слабость. Хорошо хоть шеф заранее предложил мне сесть в кресло напротив себя. Значит, не уволят, вздохнул я про себя.
Я боюсь шефа и не боюсь в этом признаваться. По крайней мере, самому себе.
В чем я, собственно, виноват? В том, что на свою зарплату – шестьсот долларов в месяц – могу считать себя счастливчиком?
– Оглянитесь вокруг! – призывает генеральный на ежемесячном совещании. – Посмотрите, какая нищета в этой сраной Молдавии!
Мы, его подчиненные, украдкой переглядываемся: все понимают, что кто-то снова поднял самый болезненный из всех возможных вопросов. Не ущербность тарифной сетки и не чрезмерный износ газораспределительного оборудования. И даже не вечную проблему должников. Больше всего шефа беспокоит очередная просьба о повышении зарплаты. А поскольку напрямую обратиться к нему с такой просьбой могут лишь руководители департаментов или филиалов, то и высказывается он здесь и сейчас – на ежемесячном совещании с руководителями департаментов и филиалов.
– Тотальная безработица, – загибает пальцы шеф. – Средняя зарплата в сто двадцать долларов. Самый низкий уровень жизни в Европе. Вам-то, – с тремя загнутыми пальцами обводит он нас глазами, – чего не хватает?
Молчание, которым отвечаем мы генеральному, убеждает его и, самое главное, нас в том, что один из нас и в самом деле погорячился. Перегнул палку. Повел себя, мягко говоря неколлегиально, как говорит шеф, и он, конечно, прав. Прав как всегда. Лишь пару часов спустя я снова смогу думать о том, какое это счастье – быть неженатым в мои тридцать. Даже не представляю, как бы я выдерживал это “как-нам-жить-на-эти-гроши”, как терпел бы ежедневные допросы супруги о наших финансовых перспективах. И до чего бы в конечном счете дошел. Ударил бы жену или прирезал генерального?
– Вы здесь – как за каменной спиной, – уверяет нас генеральный, и у меня, как всегда, когда меня накрывает волна восторга, пробегают мурашки по голове, у самых корней волос.
Я чувствую, что мои оживившиеся коллеги испытывают нечто похожее. Как это удается генеральному – для меня до сих пор загадка, но в тот день, когда меня не стала мариновать в приемной его секретарша, шефу удался номер покруче.
– Дело такое, говорить о котором не положено не то что за пределами офиса, – сказал он. – Рекомендую тебе онеметь сразу за дверью этого кабинета.
Признаться, меня распирало от гордости – шеф уже победил, даже не приблизившись к сути дела. Уже потом, когда меня отпустил приступ энтузиазма, и я с некоторой горечью вынужден был признать, что испытывал это ощущение как будто под гипнозом, я все равно не удержался от внутреннего чувства восхищения генеральным и с завистью подумал, что мне такое ни за что не по зубам. Дать подчиненному почувствовать сопричастность к чему-то важному, обременив его при этом сложнейшей задачей и даже не намекнув на возможности карьерного или финансового роста.
– А дело, как это ни банально, в трубе, – сказал шеф и рассмеялся. – В чем же еще может быть в нашей компании дело? – смеясь, спросил он у меня.
Даже в полной мере оценив хитроумие шефа, я тем не менее ничего не мог с собой поделать и бросился в омут поставленной передо мной задачи, хотя заранее понимал, что омут скорее напоминает пропасть в лучшем ее виде – бездонную, нижняя точка которой заботливо, чтобы не травмировать взгляд смотрящего сверху, укрыта плотной пеленой тумана. Мне и не пришло в голову поинтересоваться, почему решение, по большому счету, кулуарной, требующей вмешательства на самом верху задачи, доверено мне – ничего не решающему руководителю департамента маркетинга, не говоря уже о том, что ни о каких премиальных речи я, разумеется, не завел.
Как не собирался в случае успешного завершения дела особо отмечать меня шеф, для которого – и это я понял позже, а он, разумеется, рассчитал заранее – высказанное мне “особое доверие” имело и оборотную сторону, которая вполне могла стать лицевой, если бы дело получило неожиданную и скандальную огласку. В таком случае я становился тем стрелочником, которого не жалко и к рельсам привязать – в конце концов, репутацию можно отмыть и кровью того, кто назначен главным виновником.
Но тогда, оставшись с шефом один на один в его кабинете, я меньше всего думал о рельсах и о безжалостно надвигающемся поезде. Как и генерального, меня страшно заинтересовала труба.
– Она должна пройти вот здесь, – закрытой колпачком ручкой прочертил шеф на специально расстеленной на столе карте маршрут новой ветки газопровода. – А нам нужно немного свернуть. Вот сюда, – показал он на точку, располагавшуюся километрах в десяти от утвержденного маршрута.
Тыча в карту ручкой, шеф улыбнулся и заговорщически моргнул – в принципе, он мог бы обойтись без подробностей, я и так понял, что все сведется к банальной махинации. Он, однако, слово сдержал и долго, около двух часов, обстоятельно рассказывал мне о собственных планах, явно рассчитывая получить мое молчаливое восхищение своей находчивостью. Он его и получил: улыбаясь, я благосклонно кивал в ответ, а внутри меня в это время наполняло море спокойствия и уверенности. Словно это не ему, а мне достанутся дивиденды от негласного и, главное, неизвестного московским покровителям шефа переноса части газопровода, от которого генерального ждет не только десерт в виде формально заявленных и уже полученных из Москвы, но фактически сэкономленных средств на солидный десятикилометровый крюк и связанных с его установкой несостоявшихся, но также щедро оплаченных строительных работ. Это еще и стабильная, как лондонское – ровно в пять вечера – чаепитие, прибыль от закладываемых на каждый километр плановых потерь газа, которые теперь можно смело откачивать в собственный резервуар генерального – а что такой существует, в компании шептались давно.
Десять сэкономленных километров – не так уж много для “Молдгазпетрола”, что уж говорить о наших российских хозяевах? Тем понятнее беззаботный авантюризм генерального и его уверенность в отсутствии неприятных для него последствий.
– В России километры срезают сотнями, – уверенно заявил он, хотя я готов был поспорить на свою годовую зарплату, что об украденных российских километрах он шепчется за спиной россиян с такими же, как он сам, директорами армянского или там, эстонского нефтегазового представительства. По большому счету, для него это был такой же гипотетический вопрос, как для нас – слухи о его собственной газовой цистерне.
– Есть, правда, одна проблема, – сказал он, и его ручка остановилась на схеме Каушан. Небольшого районного центра километрах в семидесяти от Кишинева, через который, как я теперь понимал, и предстояло пустить нелегальную ветку.
– Церквушка там какая-то, – постучал по карте он. – Ну как – недействующая, старая. Проблема в том, что какая-то особо редкая, и земля, на которой она стоит, не продается в принципе – находится в бессрочной собственности государства, на балансе министерства культуры. В общем, подумай, – предложил он и тут же не оставил мне выбора, – надо это как-то решить.
Решать я начал со сбора информации. Два дня поиска в Интернете увенчались успехом – во всяком случае, о церкви Успения Богородицы – так, как оказалось, называется церковь, – нашлось с десяток ссылок, что для молдавских объектов исторического значения – уже несомненный успех. Церковь и в самом деле оказалась большой редкостью: я даже нашел упоминание о том, что в мире такого типа церквей сохранилось не более пяти. Впрочем, это могло быть лишь мнение чересчур восторженного поклонника отечественной истории. Оказалось даже, что когда-то церковь находилась под охраной ЮНЕСКО. Впрочем, в таком статусе она задержалась ненадолго: филиал ООН по культуре не любит портить собственную статистику заведомо безнадежными объектами.
Зато случайно обнаруженный сайт Всемирного фонда памятников привел меня в близкий к экстазу восторг – я был словно археолог, чья лопатка доносит до слуха кажущийся небесным звоном глухой стук, возвещающий о первой находке на месте древнего города. На первый взгляд, фонд не обещал ничего особого: обычная история для проедающих международные дотации бездельников, пока я не наткнулся на них. На два списка, развернув которые на полный экран, я почувствовал себя хранителем страшного и всесильного знания, от которого, возможно, зависит судьба мира.
Первый список содержал различные исторические и культурные памятники, между которыми было мало чего общего, за исключением одного: все они были в ужасающем состоянии, “на грани исчезновения”, как это уточнялось в пояснении к списку. Там же указывалось, что до того момента, как памятники будут выведены из списка – а это, как говорилось там же, можно достичь лишь путем реконструкции шедевров, – всякое международное финансирование культурных проектов в этих странах приостанавливается. В обязательном порядке и по линии всех без исключения организаций.
Я чувствовал себя как охотник, заметивший волка и шедший по его следу. Особый кайф состоял в том, что зверь не заметил преследования и уверенно шел к собственной стае, и вот уже скорее охотник напоминал хищника в предвкушении знатной добычи.
Так оно, по правде говоря, и случилось. Первый список вывел меня на второй – безнадежно утраченных памятников, и нарисовавшаяся в моей голове комбинация – без видимых усилий, совсем как безукоризненное творение самого ничтожного паука – подвигла меня на поступок, на который в другой раз я не решился бы даже под угрозой физической расправы. Я страшно, почти физически, боюсь своего шефа, но тогда я не раздумывал ни секунды: поднял трубку и сообщил удивленной секретарше, что срочно нуждаюсь в аудиенции генерального.
Не знаю, будет ли в моей жизни еще раз подобный триумф. От шефа я шел, почти не касаясь пола в длиннющих коридорных хитросплетениях нашего огромного офиса. Я летел на крыльях собственного вдохновения – никогда не думал, что работа может вызвать подобные воздушные ощущения.
Одобрив мои планы – основной и резервный, предложенный в качестве блефа ради успеха основного, шеф пообещал лично решить вопрос с каушанским примаром, а меня попросил (я прошу тебя, так и сказал) дожать, как он выразился, министерство культуры.
Что ж, дожимать я решил с нового сбора информации.
Для начала – узнать имя нашего министра культуры.