Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2012
Анна САФРОНОВА
МИШКУ ЖАЛКО
Наум Ним. Господи, сделай так… – М.: Астрель: Corpus, 2011. – 336 с.
Перед нами история четырех друзей (детство, юность, взросление – и далее), вживленная в Большую Историю – послевоенные годы, Хрущев и т.д. (об “и т.д.” – ниже).
Повествование – от первого лица, а повествователь, он же один из четырех героев… Тут начинаются сложности. Наум Ним пытается сохранить и непосредственность как бы детского восприятия, и вместе с тем наградить рассказчика взрослым знанием и пониманием того, что происходило: “Всё вокруг гремело непримиримой борьбой с попами и прочими сектантами, которые со всеми своими крестами стоят поперек дороги в светлое будущее. Редкие и еще диковинные телевизоры, всегда гомонящие репродукторы на столбах… никогда не выключающиеся радиоточки (кто же станет их выключать, если гроши уплочены?) с утреннего гимна до ночного пугали-гремели-сражались с религиозным дурманом. Ну, и еще с кукурузой. Это было самым главным. Потом по главности шли янки, не желающие ехать домой, и немецкие реваншисты, не понимающие, что нет им никакого срока давности”.
С хроносом Наум Ним на “ты”. “Теперь…” (то есть сейчас, в настоящий момент) – так, например, обозначает во времени какое-то свое событие второклассник, и тут же: “…тогда по малолетству я не понимал…” – вклинивается вдруг взрослый дядя, сидящий за компьютером и рассказывающий нам всё это. Времена вольно скачут (в том числе и в композиционном строе книги), но это не производит впечатления искусственности.
А раздражают немногие, но всё же наличествующие, подражания детскому говорению (“дамоклывый меч”, “космы повиты” – космополиты, и др.), а также некоторые покушения на реформацию языковых норм: выражения типа “октябренский значок”, “голодных горемыков”, “вкуснючий пирог” (знаю-знаю, не Ним это отвратительное словцо изобрел, но…) плохо сочетаются с редкими, но всё же мотивированными “издетства” (корректор этого слова не осилил, написано “издества”, с. 125), “наособняк” и с диалектизмами.
Так вот, четверо героев, послевоенные годы, Хрущев и т.д. В духе вольностей самого автора перескочим этапы этого “и т.д.” и обратимся сразу к финалу: “Сейчас при громких криках о правах человека все молчаливо признают безграничные возможности властного контроля и от бессилия запретить его готовы уже и оправдать. А в моем варианте будет обеспечено главное право: всё знать, и в частности – о тех, кто властвует над тобой…”
Сказано автором, уже совсем далеким от детства, – не прозаиком, но публицистом. Пропал, стерся Мишка! Он, один из четырех друзей, самый обаятельный, Мишка-Мешок, уверенный, что является посредником в общении Бога с людьми, что его желания исполняются, как только он запишет их в тетрадочку и поставит точку после фразы “Господи, сделай так…”. Пропал фантазер, волшебник, необыкновенно чуткий ко всем болячкам мира. Убит автором наповал.
А происходит убийство на 148 странице. Появляется второстепенный персонаж: Мишка по семейным обстоятельствам попадает в Архангельскую область, а там – “ссыльный”, “тонеядец”, рыжеволосый поэт… А чтоб уж читатель не сомневался, что это Бродский, тут же и диалог: поэт, узнав о Мишкиных свойствах, просит “нобелевку”, но не сразу, а лет через двадцать-двадцать пять… Мишка, конечно, соглашается… Наум Ним, махнув на Мишку рукой, откровенно подмигивает читателю.
Больше за тайными мыслями Мишки следить неинтересно, он весь заслонился “авторской мыслью”, и автор далее уж совсем пошел вразнос: Кеннеди убил, Шолохову Нобелевскую заказал, и так далее. Дар Мишкин, до того нежно-комично балансирующий на грани реального и фантазии, вдруг стал фикшн-условностью, лобовым приемом: тетрадка с желаниями пошла кочевать по друзьям, и те, каждый по-своему, начинают рулить событиями… Наум Ним, конечно, хотел поделиться с читателями своими взглядами на вопросы отнюдь не частного порядка. И как же такой поворот отдаляет нас от трогательных, лиричных, с бесконечной любовью написанных первых глав!
Точку надо было поставить на 148-й странице.
Одно из лирических отступлений (на 58-й странице): “Сейчас за полторы тысячи верст и несколько жизней от тех открытий я гляжу на того глупого малька, которым был уже не вспомнить когда, и замираю перед ним в неловком смущении. Куда я растратил его способность удивленно радоваться неистощимому разнообразию мира – огромного и моего мира? Такое чувство, будто я разбазарил его наследство, и мне даже нечего сказать в свое оправдание”.
В заключение хочется добавить, что главный редактор журнала “Индекс/Досье на цензуру” и приложения к нему – журнала “Неволя”, правозащитник, диссидент Наум Ним автор не только книг (политических и художественных), но и собственной редкостной судьбы. Закончил вечернее отделение факультета математики Витебского педагогического института (1979). Занимался тиражированием и распространением самиздата. После многократных обысков, изъятий у него книг и рукописей был арестован в январе 1985 в Ростове-на-Дону. В июне того же года осужден Ростовским областным судом на два с половиной года колонии общего режима. Большую часть срока провел в уголовном лагере в Тюмени. Освобожден в марте 1987-го. Работал воспитателем и преподавателем в интернате для умственно неполноценных детей в Новочеркасске, учителем математики в школе, программистом, плотником, столяром, пилорамщиком, кочегаром, строителем. Писать начал в 1980-е годы, всерьез занялся литературой уже после лагеря.
.