Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2012
В своем формате
Редколлегия журнала сердечно поздравляет Сергея Григорьевича Боровикова с 65-летием. Успехов, благополучия, новых книг!
Сергей Боровиков
В русском жанре–43
* * *
Давно не перечитывал “Тараса Бульбу”. Повесть как-то зависла в моем непрестанно обновляемом чтением других произведений представлении о Гоголе. Причина, думаю, в том, что самый текст в памяти невольно заслонялся с детства знакомым сюжетом, – вплоть до оброненной люльки. И напрасно не перечитывал. А может быть и к лучшему – в других произведениях все реже удается неожиданно вздрогнуть от поразительных и потрясающих слов.
Сейчас же я о другом, о чем конечно же и до меня писали, – но не могу же я попытаться в связи с этим небольшим наблюдением приблизиться к Эвересту, нет, лучше сказать к Казбеку того, что написано о “Тарасе Бульбе”. В первых строках первой главы сказано о сыновьях: “Крепкие здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которых не касалась бритва”.
И вот прошла лишь ночь, и наутро собирающиеся с отцом в Сечу бурсаки преобразились – здесь шаровары шириною в Черное море, но даже и вот: “Их лица, еще мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели; молодые черные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их…”
Гоголь ошибся?
Но Гоголь никогда не ошибался. Он просто вообразил вчерашних бурсаков уже козаками, а уж если шаровары в Черное море, так и черные усы вмиг вырастут.
Еще раз прошу извинения за то, что кто-то это уже давно заметил и до меня напечатал.
* * *
Я владею письмом по старой орфографии. Не благодаря филфаку, где был спецкурс старославянского, его-то я как раз не знаю. А по той старой, упраздненной в 1918 году орфографии, отмену которой не могли простить большевикам Бунин и Репин. В период увлечения поэзией “серебряного века” я переписывал в тетрадки целые сборники стихов, которые удавалось добыть на короткий срок. Помню богатое издание “Будем как солнце” Бальмонта и квадратные, в бумажных обложках сборники Игоря Северянина.
* * *
Бунин в период жизни с Цакни в Одессе не раз жалуется в письмах на живущего в их доме нахального греческого мальчишку Юрия Морфесси – будущего “баяна” кабацко-цыганского репертуара. Вера Николаевна в “Жизни Бунина” пишет, что в эмиграции они встречались. Трудно вообразить эту встречу.
* * *
Журнал “Урал” анонсирует: “В первом номере публикуется роман шестнадцати авторов “Шестнадцать карт” – произведение почти уникальное. Почти – потому что подобный прецедент в отечественной литературе все же был – опубликованный в 1927 году в “Огоньке” роман “Большие пожары”, авторами которого были И. Бабель, А. Грин, М. Зощенко, В. Каверин, Л. Леонов, А. Новиков-Прибой, А.Толстой и другие известные писатели. <…> Григорий Аросев, инициатор сего амбициозного проекта, пишет: “Осмелимся предположить, что роман “Шестнадцать карт” получился не хуже “Пожаров”. По меньшей мере, он гораздо складнее, и в нем нет таких смешных несоответствий, какие наблюдаются у старшего брата. Хотя, конечно, авторитет Бабеля, Грина и прочих никто сомнению не подвергает””.
Хорошо. Только уральские коллеги явно не ведают, что прецедент “Больших пожаров” был не раз продолжен.
В 1964 в приложении к “Известиям” “Неделя” был опубликован коллективный роман под названием “Смеется тот, кто смеется”. Затеял его Валентин Катаев, который и написал первую главу. А вот остальные авторы по порядку: Анатолий Гладилин, Юрий Казаков, Лев Славин, Василий Аксенов, Илья Зверев, Владимир Войнович, Фазиль Искандер, Георгий Владимов.
А еще группа фантастов опубликовала в 60-е годы в ленинградском журнале “Костер” роман-буриме “Летающие кочевники”. Тогда первую главу написали братья Стругацкие.
А еще спустя 40 лет главный редактор газеты “Новые времена в Саратове” С.Боровиков вспомнил о хорошо забытом старом и предложил коллегам сочинить коллективный роман. Написать первую главу согласился один из авторов романа “Смеется тот, кто смеется” Владимир Войнович. Он же придумал и название “Долг платежом зелен”. За ним последовали Алексей Слаповский, Роман Арбитман, несколько саратовских журналистов, но идея мало кого увлекла, издатель затею не одобрял, сюжет меж тем запутывался… Однако Слаповский все-таки сумел его закруглить в последней главе.
* * *
“ – Однако! Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да разве можно это делать!”
Булгаков. Мастер и Маргарита
“ – У тебя есть талант! Только ты не тово… не налегай на портвейн. После водки этот сиволдай – смерть!”
Чехов. “Юбилей”.
“Духовой шкаф потрескивал. В багровых столбах горело вечной огненной мукой и неутолённой страстью лицо Дарьи Петровны. Оно лоснилось и отливало жиром”.
Булгаков. “Собачье сердце”.
“Кухарка Пелагея возилась около печки и, видимо, старалась спрятать куда-нибудь подальше свое лицо. А на ее лице Гриша видел целую иллюминацию: оно горело и переливало всеми цветами, начиная с красно-багрового и кончая смертельно-бледным”.
Чехов. “Гриша”.
* * *
Сцена в “Собачьем сердце”, где проф. Преображенский берет Шарика, написаны не без влияния “Каштанки”, которую подбирает клоун.
* * *
В булгаковских “Записках покойника” мне очень нравится следующее место:
“…полный человек в пенсне, который не только решительно отверг мое произведение, но и прочитал мне что-то вроде нотации.
– В вашем рассказе чувствуется подмигивание, – сказал полный человек, и я увидел, что он смотрит на меня с отвращением”.
Но вот не какой-то советский редактор, а Корней Чуковский записывает в дневнике 18 марта 1922 года:
“У Замятина есть рассказ “Пещера” – о страшной гибели интеллигентов в Петербурге. Рассказ сгущенный, с фальшивым концом, и, как всегда, подмигивающий – но все же хороший”.
Что же, значит, было тогда в ходу это выражение, обозначающее политическую двусмысленность?
* * *
Смотрел в ТВ какой-то советский детектив, где главным криминалом – была валюта. И начал вспоминать…
Мы в детстве собирали монеты и бумажные деньги. Были у меня и огромные екатерининские пятаки, и изящные серебряные гривенники времен Александра II, двадцатипятирублевки с портретом Александра III, и даже огромные “Катеньки” – сторублевки с портретом Екатерины II, и крохотные несерьезные керенки. Были невесомые алюминиевые марки ГДР, монгольские монетки с дыркой, китайские бумажки, болгарские монетки, польские бумажные злотые c портретами вельможных панов. Тайком показывали мы, у кого были, рейсхмарки. А кое-кто и золотой пятирублевик с бородатым Николашкой.
Потом, уж не помню когда, все чаще в разговорах взрослых стало звучать страшное слово “доллар”. От одного его названия уже веяло шпионажем и государственной изменой. А тут еще подоспел широко озвученный по радио и ТВ, в киножурналах и прессе расстрел по приказу Хруща валютчика Яна Рокотова.
Я не помню, когда впервые увидел окаянную бумажку, но хорошо запомнил случай, когда мы с первой женой решили заглянуть в Сочи в магазин “Березка”, торговавший на валюту. Тогда в 1965 году, как и во времена Торгсина, любую валюту у советских граждан принимали свободно. Это затем началась продажа на пресловутые чеки трех расцветок. Дальнейшее напомнило известную сцену из романа “Мастер и Маргарита”.
Никакой валюты у нас не было, просто решили поглазеть, и тут меня ожидало жестокое унижение. Моя жена, одевавшаяся очень ярко и модно, легко вошла внутрь магазина мимо массивного швейцара. Я же замешкался, притом нес в дырчатой авоське разнообразные продукты питания, к тому же носил вытянутые на коленках китайские штаны “Дружба” и потертые сандалии на босу ногу.
И мордатая сволочь преградила мне путь, требуя предъявить валюту! Раздавленный, полный патриотического гнева, я остался на улице. То, что спутница моя не разделила моего унижения, а долго еще путешествовала в музейно-сказочных залах “Березки”, моей любви к ней не прибавило.
* * *
На пляже в Коктебеле в начале 70-х длинноволосый парень пел под гитару:
Пускай работает рабочий
Иль не рабочий если хочет
Пускай работает кто хочет
А я работать не хочу
Хочу лежать с любимой рядом
Всегда вдвоем с любимой рядом
И день и ночь с любимой рядом
А на войну я не пойду… –
Неподалеку наливался кровью и без того не бледный Иван Стаднюк. Наконец, не выдержал, вскочил и стал прогонять парня с пляжа. Плечо к плечу с ним встала его жена, которая обратилась уже не к парню, а к пляжному писательскому сообществу с интерпретацией текста Хвоста:
– Хочет на своей Гале (Хале) лежать! Работать не хочет. И на войну не пойдет!
Парень не ушёл, но больше не пел. Неразгаданным осталось, почему m-m Стаднюк называла какую-то Галю, к тому же переместила поющего “с любимой рядом” – прямиком на любимую.
* * *
Неотъемлемая писательская привычка – разглядывая незнакомого человека, фантазировать, воображая его происхождение, биографию, характер. Меня от неё отучили в молодости Хемингуэй, а позже эпизод собственной биографии.
В романе “Иметь и не иметь”, который я в пору увлечения Хемингуэем полагал лучшим из его романов, читатель близко знакомится с жизнью контрабандиста Гарри Моргана, в которой главное его семья, дочери и негаснущая любовь к жене, Марии. Затем возникает писатель Ричард Гордон, ведущий безобразную развратную жизнь циника и пьяницы. И вот как-то встречается ему местная женщина. “Посмотреть только на эту коровищу, – подумал он, – интересно, какая она может быть в постели? Что должен чувствовать муж к жене, которая так безобразно расплылась? С кем интересно он путается тут, в городе?” И далее Гордон все фантазирует про некрасивую толстуху и ненавидящего ее воображаемого мужа, намереваясь вставить их в сочиняемый роман.
Читатель уже готов поверить Гордону, когда глава резко, словно ударом, заканчивается фразой: “Женщина, которую он встретил, была Мария, жена Гарри Моргана…”
Случай из моей практики, естественно, юмористического свойства.
Я ехал в Москву (конец 70-х) на заседание т.н. “Большого” совета СП СССР по критике, чтобы предстать среди прочих зав. отделами критики толстых журналов, пред неподвижным тяжелым взглядом всемогущего секретаря СП Виталия Озерова. Был бы я поразумнее, доклад о работе своего отдела заранее, не спеша и вдумчиво написал бы дома, но, подстрекаемый беспутными друзьями и тягой к спиртному, загулял, и теперь, в поезде, спешно сочинял выступление, перекладывая исписанные листочки, терзаясь похмельем и грядущим на ул. Воровского, 52 действом.
В купе кроме меня ехали две средних лет женщины. Они сидели напротив, и через какое-то время одна спросила: “Вы, наверное, профессор?” – “Почему?” – “А вот все пишете, работаете, мы и решили, что Вы ученый…” После паузы вторая добавила: “Жена у Вас счастливая”. Ну, если сходство с профессором я еще мог перенести, то предположение о счастливом браке меня озадачило. “Это почему же?” – “А Вас сразу видно: непьющий!”
* * *
Тогда каждое лето в Саратове гастролировали московские и ленинградские театры. Их афиши унижали мое провинциальное достоинство. Не те, где сообщалось о репертуаре, а состоящие из фото артистов с примечаниями, кто в каких фильмах снимался. Дескать, вы тут в своей деревне только на киноартистов можете клюнуть.
* * *
Сейчас забывается, что такое дубляж кинофильмов, а ведь то было целое искусство. Импортные звезды говорили голосами русских актеров, для которых порой – при не слишком удачной судьбе в кинематографе, дубляж делался основной профессией, как, например, у талантливого актера и обладателя невероятно красивого и выразительного голоса Владимира Дружникова. А нежный, чающий голос Виктории Чаевой, отданный ею Софи Лорен, Джине Лолобриджиде, Сильване Мангано и т.д. А Луи де Фюнеса никогда не настиг бы столь бешеный успех у советского зрителя, если бы не особый несравненно-насмешливый голос Владимира Кенигсона. Самое может быть удивительное попадание это озвучивание Жана Маре в воистину культовом фильме “Граф Монте-Кристо” Виктором Хохряковым при полном несовпадении мужественно вырезанного лица красавца француза и простецкой русской расплывшейся физиономии артиста Малого театра. А что такое Остап Бендер Арчила Гомиашвили без голоса Юрия Саранцева?
Особ статья – озвучивание мультфильмов. Последнее из всем памятного это дуэт Волка-Папанова и Зайца-Румяновой, но сколько великих творений голосом подарила советская анимация, про которую один из пап римских сказал, что на ней нужно воспитывать христиан. Почти все крупные тогдашние актеры участвовали в озвучивании, и потому особенно дико то, что сейчас производится переозвучивание с заменой их голосов. Восстанавливая старые мультфильмы, освежая цвет, заодно изгоняют из старых фильмов голоса Анастасии Зуевой и Михаила Яншина, Рины Зеленой и Алексея Грибова, Эраста Гарина и Сергея Мартинсона, Бориса Чиркова и Георгия Вицина. Это вопиющее злодейство производится даже и над теми лентами, где внешность рисованных персонажей была списана с актеров, как сапожник-Чирков и клоун-Грибов в “Каштанке” или старуха-Зуева и старик-Чирков в “Сказке про золотую рыбку”. Слыша это, хочется подобно персонажу Шукшина произвести по телеэкрану удар валеным сапогом.
* * *
У Петра Лещенко было знаменитое танго “Татьяна”:
Встретились мы в баре ресторана,
Как мне знакомы твои черты…
На пляже один из загорающих мужиков запел вслед проходящим купальщицам:
Встретились мы в бане возле крана,
Как мне знакомы твои черты…
Вообще все эти самодеятельные переделки бывает прелестны. У меня среди бумаг обнаружилась без авторских подписей тетрадка замечательных а la Лебядкин стихов, и среди них:
Весна. Крестьянин в половодье
На лодке обновляет путь,
И весла, словно бы поводья,
Об волны трутся как-нибудь.
(Стих настолько славный, что я его весь приведу):
Крестьянин зайцев подбирает.
Ах, господи, ты ль, дед Мазай,
Река, разлившись, отражает
Небес синеющую даль.
Ничтожные картины эти
Я отчего-то написал,
Но вот милее всех на свете
Мне родины и сон, и шквал.
И пусть меня за слог бичуют,
За то, что нет единства форм,
Я, может, сам себя линчую,
Хоть каждый день в потоках волн
Топлю, как праздновал Герасим,
Да обвязав своё Му-му,
Но только подвиг сей напрасен,
Ведь слог я Ваш и так ценю.
* * *
Любопытно отразилось тогдашнее отношение к Есенину в популярном кинофильме 50-х годов “Дело Румянцева”. Строки Есенина возникают там дважды.
“Все пройдет, как с белых яблонь дым”, – с блатными интонациями цитирует вор-рецидивист, а студентки, трогательно обнявшись, нежно поют “Выткался на озере алый свет зари”.
Ну, а бандит для полной картины еще поет Вертинского: “В бананово-лимонном Сингапуре”.
* * *
“– Вы плачете, Иветта… что ваша песня спета… что это лето где-то унеслось в… – Демичев пел непечатное слово. Он был из Марьиной рощи, а там это всегда любили”. Михаил Анчаров. “Золотой дождь”.
Но дело в том, что не только марьинорощинский парень вместо “в мечту” употребил весьма неприличное слово, а в том, что на самой известной записи на пластинку знаменитого танго “Магнолия” (не более поздние записи с советских концертов, под рояль, а студийная, эмигрантская, под оркестр, где голос Вертинского еще звонок) отчетливо произносится то самое неприличное слово на букву “п”.
Известный питерский коллекционер Н.Н. Калмыков писал мне об этом: “”Магнолия” (запись 1929 г. – вслушайтесь, эта запись сделана АН на пари с “похабочкой”)”.
А была певица в Америке москвичка Юлия Запольская, та и вовсе пела “во мглу”.
Впрочем, каждый может сам послушать и решить.
* * *
“…сновидение есть не что иное, как бессонница воображения…” А.Ф. Вельтман. “Странник”.