Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2011
Иван КОЗЛОВ
Пальмы, Львы и Медведи
Уже отгремели почти все три Самых Главных Кинофестиваля (Канны, Венеция, Берлин), а наш прокат только-только начинает знакомить зрителя с лауреатами еще прошлогодних фестов. В преддверии результатов 2011 года обратим внутренний взор на фаворитов 2010-го, тем более что какие-то ленты не доберутся не только до проката, но и до выпуска на дисках.
Мед
В политизированном Берлине “Золотого Медведя” получила лента Семиха Капланоглу “Мед”. Это заключительная часть “Трилогии о Юсуфе”, первые две картины (“Яйцо” и “Молоко”) были тепло приняты зрителями и критикой.
Семих Капланоглу – второй турецкий режиссер – любимец фестивальных жюри, он заставил слегка потесниться Нури Бейги Джейлана (дважды Каннского лауреата). Это вторая “турецкая” волна интереса; не будем забывать, что на подобных фестивалях формируется киномода ближайших сезонов, как уже не раз бывало. Сначала, сменяя друг друга, промчались Тайвань, Гонконг, Корея и Китай, потом Иран (тоже две волны, начиная со “Вкуса вишни” Киаростами, продолженная картинами Мохмальбафа и заканчивая Панахи, судьбой которого были всерьез озабочены зрители и члены жюри кинофорумов этого года).
Капланоглу чем-то схож с Джейланом (тщательная выстроенность кадра, текстовой минимализм, приемы т.н. поэтического кинематографа), но не столь заворожен исследованием некоммуникабельности и отчуждения, поэтикой Антониони и Тарковского.
“Трилогия о Юсуфе” разворачивается от конца к началу. Тридцатилетний поэт, лауреат национальных премий, приезжает на “малую родину” хоронить мать – “Яйцо”. Первая публикация молодого поэта Юсуфа, первые “звоночки” эпилепсии, поиски своего места в жизни – “Молоко”. Потеря отца, трудное детство, проблемы с общением и зарождение интереса к поэзии – “Мед”. Герой как бы прочитывается заново в каждом фильме, какие-то детали его биографии или мотивы поступков проясняются путем ретроспекции. Получается, что каждый новый фильм этой трилогии и дополняет предыдущий, и им же и объясняется.
Так, визит молочника в “Яйце” выглядит совсем по-другому, когда мы посмотрим “Молоко” – оказывается, развоз молока связан в сознании Юсуфа и с первым приступом эпилепсии, и с романом его матери, к которому юноша относится с неодобрением. Тема молока развивается и в третьем фильме, и получает новые обертоны – Юсуф не любил молоко, и часто его стакан выпивал отец. Когда тот погиб, Юсуф демонстративно пьет бокал молока, чтобы показать матери, что он уже взрослый, но она, увы, смотрит куда-то в сторону. Вспомним также книжку стихов, которую Юсуф листает в первом фильме. Сделав паузу и присмотревшись к названию, я обнаружил, что называется она “Мёд” (по-турецки, разумеется), как и третий фильм-лауреат. А с медом в мире Капланоглу связаны не только традиционные поэтические представления о пчелах и меде поэзии, но и гибель отца. Типичный постмодернистский прием, но как тактично и ненавязчиво реализует его Капланоглу! Режиссер удивительно экономен, он считает обидным для зрителя что-то объяснять напрямую и предпочитает делать это с помощью смены фокуса зрения или ракурса. Минимизирован и собственно текст, герои большей частью предлагают друг другу выпить чаю, самое главное доверено молчаливым взглядам. И, действительно, всё понятно, даже самые тонкие оттенки разложенной на спектр сложной гаммы чувств.
Где-то
София Коппола, начиная с “Девственниц-самоубийц” снимает один фильм лучше другого (“Трудности перевода”, “Мария Антуанетта”). Её последний фильм был удостоен Золотого Льва – высшей награды Венецианского кинофестиваля, с особым вниманием относящегося к авангардным веяниям в современном кинематографе.
Сюжет фильма-лауреата, однако, более чем традиционен – занятый папа вынужден общаться с дочкой, которой явно недостает родительского внимания. Фильмов, снятых на эту тему – вагон и маленькая тележка. Коппола, вроде бы, не особо утруждалась и в выборе типажей для сего нехитрого действа. Он – голливудская звезда, с соответствующими статусу (или обывательскому стереотипу?) нормами поведения типа “Всё, что вы думали о манекенщицах – правда”. Она – привыкший к занятости родителей (мамы, собственно, отца она давно уже не видела) вполне самодостаточный подросток. Короче, у мамы очередной взбрык, и она вешает любимое чадо на отцовскую шею, пока сама не разберется со своими чувствами. Папаше это явно не в кайф, но что делать. И приходится тащить за собой дочку, не меняя плотный график съемок и презентационных мероприятий в разных концах планеты. И, естественно, приходится себя хотя бы слегка ограничивать в сопутствующих звезде проявлениях, помогающих вынести и бремя славы, и нелегкие экзистенциальные инсайты (девки-водка-порошки).
Зрителю весь этот сюжетный ряд до отвращения знаком, так что главным зрителем для режиссера, похоже, стал её папа, Фрэнсис Форд с той же фамилией. Софии было столько же, сколько и героине фильма, когда ей приходилось мотаться с великим предком по различным киноплощадкам в то время, когда его брак трещал по швам.
И, разумеется, нашедшим таки наконец “общий язык” подростку и инфантильному папаше придется расстаться. Её увозят в постылый (чуть не написал “пионер-”) лагерь отдыха, он вернется на круги своя, наподобие той самой спортивной автомашины, которая на бешеной скорости нарезает круги в начале фильма – и сбросить обороты уже нельзя, и ехать, в общем-то некуда, колея уже задана.
“Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни”
Каннский фестиваль любопытен, среди прочего, тем, что по его лентам можно судить о границах мейнстрима. Если мы представим себе своего рода нейтральную территорию, отделяющую коммерческий продукт от авторского, то это будет очень близко к каннскому контенту. Тем не менее, картина, которая получила “Золотую ветвь” – вполне артхаус, даже, если так можно выразиться, агрессивный.
Таиландский режиссер с труднопроизносимым ФИО Апитчатпон Вирасетакун (он не возражает, чтобы его называли просто Джо) – любимец нулевых, о его фильмах пишут книги, их числят в рейтингах лучших фильмов десятилетия (по версии Cahiers du Cinema). Джо, действительно, выделяется даже среди великого разнообразия восточных режиссеров от Монголии до Индонезии. Не могу с уверенностью сказать, насколько взгляд его камеры адекватен традиционному тайскому мировосприятию – пейзажи сноподобны, диалоги эндемичны (“У меня плохая карма. Я убил слишком много коммунистов и жуков на ферме”. – “Всё зависит от намерения”.) В каком кинематографе персонажи воспримут как нечто само собой разумеющееся появление за вечерним ужином давно умерших родственников, которые не прочь подкрепиться? И пропавших без вести тоже – сын героя много лет назад женился на призраке обезьяны, и картина мира этого сообщества не только увлекла его прочь от родного дома, но и изменила до неузнаваемости (зрителям кажется, что он похож на Кинг-Конга).
Сюжет об умирающем человеке размывается вставными новеллами (о любви сома и принцессы), квазиреалистическими бытовыми эпизодами (где выясняется, впрочем, что все персонажи тоже призраки). И я не рискну утверждать, где больше экзотики – в деталях тайского уклада или в неожиданных находках режиссера, когда зрительское восприятие настраивается, как дорогой оптический прибор, в котором осторожно наводят резкость и добавляют контраста исключительно на уровне четверть-тонов. Так или иначе, но Джо дарит нам новый взгляд, а это всегда знак того, что ты сталкиваешься с чем-то подлинным – на фоне предсказуемости и эксплуатации штампов это действует как глоток свежей воды.