Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2011
Екатерина Дайс
Nigredo Шварц
До нашего времени дошли три основные стадии алхимического процесса, называемого «великим деланием», – Nigredo, Albedo и Rubedo[1]. В контексте юнгианского психоанализа, возвращающего искусство алхимии в пространство культуры, эти три этапа соответствовали бы депрессивности, медитативности и креативности. Наиболее изученной считается первая стадия, делание в чёрном, ей посвящены, в частности, книги философов и психоаналитиков Юлии Кристевой «Чёрное солнце. Депрессия и меланхолия» и Стэнтона Марлана «Чёрное солнце. Алхимия и искусство темноты». И в этом смысле Nigredo Елены Шварц не только обусловлено каббалистической игрой слов «Schwartz» и «Делание в чёрном», но и простой статистикой, ведь люди, пребывающие в состоянии Nigredo, чаще воспринимают это как свою проблему, чаще обращаются за помощью к психоаналитикам или пытаются преобразовать разрушительные силы Nigredo в нечто позитивное. Я знаю одного философа, который год за годом вгоняет себя в депрессию, позволяющую ему читать книги и издавать по монографии в год. Он использует деструктивность хаоса для того, чтобы отгородиться от реальности, мешающей творчеству. Так делала и Шварц, черпая вдохновение в Nigredo, ставшее для неё источником самопрезентации.
Елена Шварц признавалась в интервью, что «поэт – он поневоле какой-то жрец»[2] и называла чтение стихов сакральным жертвоприношением. В её понимании сущности поэта сквозила идея К.-Г. Юнга о множественности личности, о том, что Юнг называл архетипом Персоны или Маски – социальной роли, которую человек играет на потребу общества. Поэт в представлении Шварц становился кем-то вроде древнего актёра-шамана, примеривающего на себя роли существ из разных миров: «…У меня было несколько масок, в стихах: "Кинфия", "Лавиния". Ни одна из них не приросла… Все как-то сошли. Иногда маска необходима для выяснения, что же есть ты сам, – в каждом живут несколько персон, и нужно время, чтобы найти, понять истинное лицо. И для этого требуется, чтобы предварительно была какая-то маска. А та всеобщая, коллективная жизнь, когда важно было понятие "круга", – она сама по себе способствовала масочности»[3].
Елена Шварц сама определяет своё поэтическое направление как метаморфизм, или в каком-то смысле, алхимию, постоянную трансмутацию всего и вся, единство мира через этот процесс. Недаром в её творческом наследии можно найти такие откровенно алхимические тексты, как повесть «Взрывы и гомункулы» и поэма «Хьюмби (Практический очерк эволюционного алхимизма)». На наш взгляд, она наследует традиции Апулея – этого тайного алхимика эллинизма, зашифровавшего в истории четырёх испытаний Психеи четыре стадии алхимического Великого Делания[4]. Как признавалась сама Елена Шварц: «Что до алхимии, я лично объясняю это в юнгианском смысле – что-то приходит к нам из коллективного бессознательного». Речь шла о том, что поэт в начале своего творческого пути писала тексты, проникнутые алхимической символикой, и только гораздо позднее читала алхимические трактаты и книги о Великом Ремесле – те, которые смогла достать в начале 1990-х. Но именно поэзию Шварц считала алхимией, искусством превращения себя в Философский камень. «Меня можно грубо все-таки определить христианским гностиком»[5] – так определяла свой религиозный вектор Елена Шварц, подчёркивая, что её жизненным долгом было принести в мир хоть какую-то малую толику, хоть искру знания, или гнозиса. И она писала в своих стихах о хирурге, считавшем себя демиургом, о безумце, который вертит каменный шарик «как демиург наш шар земной», и просто о больном Демиурге.
Психическая болезнь как метафора изменённого состояния сознания, в котором возможен выход в другие миры, характерна для поэтики Шварц, чьи «Труды и дни Лавинии, монахини из ордена обрезания сердца», предваряет так называемое предисловие издателя, говорящего о том, что тексты монахини Лавинии – это «…пример спонтанного взрыва бессознательного, с которым не может справиться современное сознание. Сестра Лавиния смело, я бы даже сказал, дерзко пошла навстречу этому взрыву и поплатилась, как нам известно, за это рассудком… Мы надеемся, что эта причудливая смесь видений, фантомов, медитаций, простых признаний и непритязательных наблюдений даст пищу не только психоаналитикам, но и послужит лучшему самопознанию современного человека». Интересно, что одно из самоопределений Шварц звучало так: человек средневекового сознания, что можно понять именно как сознание мифологически ориентированное, исполненное алхимических и гностических смыслов.
Один из важнейших рефренных символов в поэтике Шварц – зелёный волк-ангел, вырывающий сердце героини, становящейся солнцем, огненным шаром. Например:
<…>
Подобрался ко мне потихоньку -
Выел сердце зеленый волк.
(«Начало грозы»)
<…>
«Приди, мой Ангел-Волк.
Слети, о серый мой, приди,
О сжалься, сделай милость,
Такая боль в моей груди…»
(31. «Перемена хранителя». Из «Трудов и дней Лавинии…»)
<…>
«Думала я – Ангел схватит
В миг последний лезвиё,
Но Тебе желанна жертва –
Сердца алое зерно».
(19. «Обрезание сердца». Из «Трудов и дней Лавинии…»)
Сам волк, называемый ангелом, одновременно претерпевает превращение во льва, но всё равно узнаётся и под этим новым обличьем. Эта тема прослеживается в нескольких стихотворениях и, естественно, напоминает нам о пушкинском «Пророке», вдохновлённом, в свою очередь, видением пророка Исайи.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
С другой стороны, и волк, и лев, и солнце – традиционные и довольно распространённые алхимические символы, так что прочесть стихотворения Шварц можно и в этом ключе. Так, зелёный волк встречается в книге алхимика Фулканелли «Философские обители», где речь идёт о празднике Зелёного волка, отмечавшегося в честь святой Остерберты, осла которой съел волк. Святая, стиравшая бельё для монастыря и отвозившая его на осле, заставила волка выполнять работу своей жертвы. Однако, в легенде не объясняется, почему волк был именно зелёным, а ведь это важный для алхимии цвет, связанный с Гермесом Трисмегистом. Фулканелли подчёркивает, что «волк позеленел, когда задрал и сожрал осла. «Голодный и хищный волк» – это реагент, о котором Василий Валентин говорит в первом из своих Двенадцати ключей. Этот волк поначалу серый и никак не проявляет тот пылающий огонь, живой свет, что таится в его грубом теле. Свет проявляется, волк встречает осла… Серый волк становится зелёным и оказывается нашим тайным огнём, рождающимся Аполлоном, отцом света[6]».
Заметим, что героиня Шварц – именно монахиня, живущая в необычном монастыре:
Где этот монастырь – сказать пора:
Где пермские леса сплетаются с Тюрингским лесом,
Где молятся Франциску, Серафиму,
Где служат вместе ламы, будды, бесы,
Где ангел и медведь не ходят мимо,
Где вороны всех кормят и пчела, –
Он был сегодня, будет и вчера.
Каков он с виду – расскажу я тоже.
Круг огненный, змеиное кольцо,
Подвал, чердак, скалистая гора,
Корабль хлыстовский, остров Божий –
Он был сегодня, будет и вчера.
(«Письмо сестры к издателю». Из «Трудов и дней Лавинии…»)
То, что этот монастырь алхимический, видно из строчки «Круг огненный, змеиное кольцо», относящей читателя к известному алхимическому символу – Уроборосу, изображаемому в виде змеи, кусающей свой собственный хвост. Вороны – это птицы первой стадии алхимического Великого Делания, Nigredo, а пчёлы отсылают к улью, символизирующему в алхимии первоматерию. «…Мастера нашего искусства утверждают, что Делание есть тяжёлый Гераклов труд, когда сначала нужно ударить по камню, скале или улью (то есть по нашей первой материи) волшебным мечом тайного огня, чтобы из его, камня, недр потекла драгоценная вода», – пишет Фулканеллли. То есть, по сути дела, Шварц говорила о монастыре Nigredo (отсюда и бесы, ведь это стадия падения в бездну, ужаса, смерти и разложения), о монастыре, превращающемся в алхимическую печь – Атанор. В качестве подтверждения нашего наблюдения, обратимся к 43-му стихотворению из «Трудов и дней Лавинии…», носящему подзаголовок «Огненный урок». Речь в нём идёт о том, что «Мальчишки на заднем дворе развели/ Живой огонь из ящиков и тряпок,/ И он гудел, как сердце, и сиял…» Внезапно Аббатиса бросает в этот огонь жалующуюся на жизнь Лавинию, и призывает её к терпению, приговаривая «Гори дитя, гори, старушка…» Когда же Аббатиса достаёт Лавинию из огня, то произносит совершенно алхимические слова:
«Дитя, не больно? Саламандрой
Была ты в прошлом. В настоящем
Я поменяла твою кровь
На пламень легкий и кипящий».
Речь здесь идёт о смерти и перерождении в новом качестве, о трансформации, а не действительном уничтожении. «…Освободившись от бремени тела, душа испытывает подъём и наслаждается неслыханной свободой, купаясь в несказанном свете, который доступен лишь чистым духам. Душа покидает своё земное тело лишь для того, чтобы вдохнуть жизнь в тело новое. Вчерашний старик завтра уже дитя[7]» Эти слова Фулканелли позволяют объяснить пришёптывание Аббатисы «гори дитя, гори старушка…», а также дальнейшие события, связанные с алхимической трансмутацией:
«Я стала новой, золотой,
Звенящею, странноприимной.
Огонь трещал, а мы пошли
В обитель, напевая мирно.
Я стала крепкой, золотой…»
Стоит подчеркнуть ключевую для понимания алхимии вещь. Дело в том, что распространённое представление об алхимии как о предшественнице химии – заблуждение. Скорее можно предположить, что алхимия была предшественницей психологии (недаром К.-Г. Юнг уделял её изучению столько внимания). Так же, как в общем и различные гадания, особенно на картах Таро, в древности заменяли людям ремесло психоаналитиков. Заметим, что число главок в поэме Шварц «Труды и дни Лавинии…» – 78 – совпадает с числом карт Таро, а некоторые символы словно бы взяты из этой магической колоды. Так Шварц посвящает 66-е стихотворение «Дурачку», или безумцу, привезённому в монастырь. Между тем, Дурак – это ключевая фигура Больших Арканов Таро, чей смысл заключается в том, что инициант становится магом. Карты Таро, как и в целом гадания на картах, принято связывать с цыганами. В этом смысле строчки Шварц: «Была я пастором и магом,/ Мундир носила разных армий,/ Цыганкой…» – приобретают новый смысл. А Аббатиса становится Папессой или Верховной Жрицей, святой отшельник, демон Теофил, башня, Звезда, Луна и Солнце находят свои прообразы в картах Больших Арканов. На первый взгляд кажущаяся простой поэзия Елены Шварц заключает в себе множество эзотерических смыслов, которые ещё только предстоит разгадать. И несмотря на то, что Шварц уже давно стала культовой фигурой питерского андеграунда и признанным поэтом, она в значительной степени по-прежнему не понята и не изучена.