Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2011
Кино без правил
Константин Селиверстов
Родился в 1963 году в Ленинграде. Закончил ИНЖЭКОН по специальности “экономика”, сценарные курсы при киностудии “Ленфильм”, работал обозревателем в газете “Литератор”, заместителем главного редактора газеты “Петербургский литератор”, литературным обозревателем “Радио России”. В 1997 году дебютировал в кино. Фильмография: “Моцарт в Петербурге” (1997), “Я искушен в любви и в чистом искусстве” (1999), “Марсианские хроники” (2000), “Я искушен в любви и в чистом искусстве – 2” (2001), “Бесы” (2002), “Смежные комнаты” (2003), “Неустрашимые истребители террористок” (2005), “Стоматолог. История одного убийцы” (2006), “Сцены из жизни богемы” (2008), “В крови горит огонь желанья” (2009), “Женитьба” (2009), “Клубничная поляна” (2010), “Женщины: искусство обольщения” (2011).
В “Волге” публикуется впервые.
12 с половиной, или Моя жизнь в чистом искусстве
Как-то раз, за бизнес-ланчем, меня осенило: “Эврика! А ведь я настрогал уже 12 кинофильмов!” Это не мало, подумал я. Тарковский снял всего 8. А какой авторитет!
Пришла пора делиться опытом с творческой молодежью.
Так вот, значит…
Дамы и господа!
Как вы думаете, о чём я вам сейчас поведаю?
Ну, разумеется, об искусстве!
И, кстати говоря, не вообще. Не в целом. И не вокруг да около, как строчат сейчас всякие маловразумительные писаки.
Моё творчество (по крайней мере, в его количественном отношении) имеет глубокий сакральный смысл.
12 членов в совете Далай-Ламы, 12 паладинов (пэров) Карла Великого, 12 рыцарей Круглого Стола, 12 плодов духа, 12 колен Израилевых, 12 врат и камней в основании Святого Града, 12 апостолов, 12 стульев и мои 12 кинофильмов – это всё явления примерно одного порядка.
Великий Феллини посвятил свои легендарные “8 с половиной” какому-то режиссеришке-неудачнику. Я же, свои “12 с половиной”, посвящаю Художнику с большой буквы, подлинному Творцу, поэту Вдохновения… Короче, себе!
Пишу я не в какой-то там новомодной авангардисткой или постмодернистской манере, от которой всех нормальных людей уже давно тошнит. А в традициях реалистического Искусства, заложенных нашим великим Учителем К.С. Станиславским, чей классический труд озаглавлен “Моя жизнь в искусстве”. Я же всю свою творческую жизнь занимался одним из направлений этого самого искусства, которое я бы определил прилагательным “чистое”. Терпеть не могу в искусстве всякой грязи и пошлости.
Таким образом, всё встало на свои места.
Для меня День Рождения Кино начался не с братьев Люмьер, запечатлевших в позапрошлом веке прибытие поезда, а с лета 1995 года, когда мне подарили видеокамеру, и я сразу же стал снимать обнаженную девушку. Правда, не какую попало, а самую любимую. На тот момент…
Вскоре я понял главное: любой человек, попадающий в объектив моей камеры, становится для меня любимым и единственным, самым близким и дорогим. Что за чудо такое? Что за волшебство? Еще минуту назад и не знал человека вовсе. Не видел его никогда. Но стоит заглянуть в видоискатель, нажать на кнопочку и… с тобой начинает происходить невероятное. Ты мгновенно влюбляешься! Как это происходит? Почему видеокамера становится для меня какой-то волшебной палочкой? У меня нет этому рационального объяснения. Вообще никакого нет.
Я, действительно, люблю всех людей, кто хоть на секунду оказался в поле зрения моей видеокамеры. Я счастлив, что они подарили мне самих себя.
Единственное, что я могу сделать для них в благодарность, это подарить бессмертие. Всего-навсего.
Мне кажется, что у меня получится. По крайней мере, я буду очень стараться. Торжественно обещаю!
А что касается обнаженных девушек, то я их снимаю в каждом фильме, на удачу. Это, как общение со Всевышним. Можно пойти в церковь, а можно и напрямую… Личный контакт, особенно в России, всегда предпочтительнее манипуляциям через посредника.
В последнее время я стал широко известным режиссером какого-то чрезвычайно тошнотворного направления с крайне непривлекательным названием (поэтому я его здесь даже не привожу). Обо мне пару слов написала серьезная центральная газета “Известия”. Цитирую по памяти: “От Селиверстова ждали голых женщин, а оказалось, что фильм о смысле жизни” (конец цитаты). Один очень посещаемый интернет-портал сообщил своим читателям, что после выхода фильма Селиверстова “Женитьба” Гоголь перевернулся в гробу. Эта информация была со ссылкой на первоисточник.
Телеканал РТР полгода с невероятной тщательностью монтировал обо мне передачу. В результате она была проиллюстрирована тремя фрагментами. Первые два – были из фильма, который называется “Я искушен в любви и в чистом искусстве”, а третий фрагмент был почему-то из фильма “Фанни и Александр”. Мне потом звонили приятели. Они говорили: “Первые два отрывка были смешные, а третий вроде даже неплохо снят. Не подскажешь, кто оператор?” Я говорил: “Свен Нюквист”. “О! – восклицали приятели, – Судя по фамилии, видимо, гастарбайтер. Где ты находишь таких дешевых операторов?”
Недавно мне позвонили из одного очень авторитетного информационного агентства и попросили прокомментировать политическую ситуацию в стране. Я пригласил журналистку к себе в гости. Мы долго пили чай с шоколадными конфетами и плюшками. Вдоволь расслабившись, я начал комментировать… Журналистка в ужасе убежала. Последние слова ее были такими: “Это, конечно, никто не напечатает. Лишь бы не посадили…”
Но на этом информационное агентство не успокоилось. Вскоре с очередным воззванием к деятелям культуры выступил президент Медведев. Меня снова попросили прокомментировать. Я вяло сопротивлялся, мол, не успел ознакомиться с текстом речи…
– Это не беда! Все опубликовано в интернете. Прочитайте, пожалуйста, и прокомментируйте.
– А кто уже прокомментировал? – спросил я.
– Список очень большой. Ну, например, Барак Обама, Ангела Меркель, Николя Саркози, Геннадий Зюганов, Владимир Жириновский, Муаммар Каддафи…
– Стоп-стоп-стоп! – запротестовал я, – Сразу после Каддафи должен идти Усама бен Ладен. Вот как возьмете интервью у него, тогда немедленно обращайтесь ко мне.
Меня стали “доставать” самые разнообразные издания самого неожиданного направления. Однажды меня разбудил телефонный звонок с вопросом: “Что вы обычно делаете по утрам?”
– Завтракаю! – ответил я.
– А нельзя ли поподробнее?
– Пожалуйста! Сообщаю последние новости в режиме on-line. Только что я налил в чайник холодную воду. Сейчас ставлю его на плиту. Подношу спичку к газовой конфорке. Вспыхнула! Ой! Вовремя одернул руку… Открываю холодильник. Ищу банку с черной икрой, устрицы и дичь в трюфелях. Не нашел!!! Зато обнаружил кусок заскорузлого российского сыра. Закрываю холодильник. Делаю бутерброд. Откусываю. Жую. Проглотил. Откусываю еще кусочек. Свистит чайник. Выключаю. Кладу пакетик чая Lipton в пустой стакан. Заливаю кипятком. Жду, пока остынет. Надоело ждать. Выпиваю глоток. Обжег язык! Набрал чайную ложечку воды из стакана. Дую. Выпил. Набрал еще одну ложечку. Вы меня внимательно слушаете?
– Да! Это так интересно! Но, к сожалению, у меня возникла маленькая техническая проблема: не включился диктофон. Вы не могли бы все повторить?
Пару лет назад меня включили в программу самого престижного в России Московского международного фестиваля, где я буквально в пяти шагах видел живого Михалкова. Не успел я, воодушевленный, вернуться в родной Питер, как мне позвонили с киностудии “Ленфильм” и попросили провести у них мастер-класс. Я говорил два с половиной часа о своем творчестве, цитируя Бергмана, Феллини и Вуди Аллена. После чего мне был задан один вопрос: “Скажите, пожалуйста, почему вы не используете штатив?” Я ответил, что штатив я использую, но не по прямому назначению. Меня проводили аплодисментами… Вечером мне звонили друзья с одним и тем же актуальным вопросом: “А Герман был? А Сокуров?” Я говорил: “Естественно! А для кого же я мастер-класс проводил?” Потом меня пригласили в Университет, так что, видимо, скоро поеду с лекциями в Американскую киноакадемию.
Я стал очень популярен. По идее я должен был хорошо зарабатывать. По крайней мере, на обед в “Макдональдсе”. Пришла слава, но не пришли деньги! У России, как всегда, свой особый путь…
У славы, кроме несомненных преимуществ, есть и пара-тройка очевидных недостатков. Пока меня никто не знал, никому не было дел до моих киношек. Что он там наснимал, никого не интересовало. Теперь все желающие посмотрели, и я потерял веру в человечество… Клянусь, я не знал такого количества матерных выражений. Я не предполагал, что простой народ так хорошо разбирается в киноискусстве. Раньше я был о народе лучшего мнения. Почему они не смотрят Спилберга?
Дамы и господа, смотрите “Трансформеры”, “Аватар”, не боюсь этого слова, “Утомленные солнцем–2”!!! Ведь в мире создано столько шедевров визуального искусства! Какого черта вам сдался этот самый Селиверстов.
Один неизвестный мне товарищ, голосуя на киносайте, поставил “единицу” каждому моему фильму. Не поленился! А ведь их, напомню, целых двенадцать. Представляете, он посмотрел один мой фильм, понял, что это полное дерьмо, поставил “единицу” и начал смотреть второй. Опять понял, что дерьмо. Поставил “единицу”. Перешел к следующему. Снова “единица”! И так далее: все двенадцать фильмов. Селиверстов, до какого захермазоха ты довел российского человека!
Сейчас я вам расскажу, как началась моя жизнь в чистом искусстве. У меня был дружок Юрик Зелькин. Артист эстрады, типа Хазанова. Однажды у него поехала крыша. И он поставил в Ленконцерте “Моцарта и Сальери”. Юрик вообще был очень смешной: длинный, тощий, с усами – он мог бы играть помолодевшего Дон Кихота, но по недоразумению играл Моцарта… Его антипода Сальери звали Рудик. Когда-то давно он учился во МХАТе, а потом дослужился до Ленконцерта. Трезвым на репетициях я его ни разу не видел. Стала уже легендой его выходка на худсовете при приемке спектакля. Комиссия, состоящая из лучших городских искусствоведов, услышала от Рудика только две первые пушкинские строки. “Нет правды на Земле. Но правды нет и выше”. После чего Сальери начал целеустремленно блевать в район первого ряда, где сидели наиболее говнистые члены художественного совета. Я был в таком восторге от происшедшего, что сразу же задумал снимать свой первый, дебютный, фильм, который назвал “Моцарт в Петербурге”. Срочно обзвонив всех участников творческого проекта, я назначил первый съемочный день. Пришли все, кроме Рудика. Мы прождали его несколько часов. Но безрезультатно. Наконец, Сальери соизволил позвонить и умирающим голосом сообщил, что он отравился… Все, как по команде, посмотрели на Юрия Зелькина. “Это не я”, – не очень уверенно промямлил Моцарт.
Помню, как на первый кастинг ко мне пришла юная фотомодель и спросила: “Про что ваш фильм?” Я сказал: “Сюжет немного пересекается с “Моцартом и Сальери”. Она никак не прореагировала. Я понял, что две вышеназванные фамилии ей ни о чём не говорят. Ну, это такие два мужика, сказал я, они типа музыку писали. Так вот, Моцарт на свою беду делал это лучше, чем Сальери. За что тот его и отравил. Она посмотрела на меня с таким участием, на какое способна только настоящая женщина и сказала: “К счастью, вам, наверное, пока не удавалось снимать кино лучше других!”
Когда фильм был готов, его согласился посмотреть сам Борис Натанович Стругацкий. Признаюсь, он не пришел от увиденного в полный восторг (поэтому его рецензию я здесь не привожу), но тем не менее предложил мне экранизировать свою пьесу “Жиды города Питера”. Я сказал: “Борис Натанович, название пьесы мне очень нравится. Это единственное, что я не испорчу в вашем тексте. Есть и еще один положительный момент. Когда историки кино будут интересоваться, кто экранизировал братьев Стругацких, сразу выстроится цепочка: Тарковский–Герман–Сокуров–Селиверстов…” И все же, несмотря на открывавшиеся передо мной фантастические перспективы, я не рискнул браться за “Жидов”. Почему? Мне показалось, что в 98-м году этот сюжет был уже не столь актуален. Возможно, я ошибался… Что же касается “Моцарта в Петербурге”… Фильмец получился, надо признать, так себе. Ниже средненького. Однако, бывают в жизни недоразумения… Известный режиссер-документалист Игорь Шадхан, случайно увидев моего “Моцарта”, немедленно распорядился устроить премьеру по телевидению. А перед показом он лично полчаса интервьюировал меня, начав с провокационного вопроса: “Вот вы в своем фильме выступили как сценарист, режиссер, оператор, актер, монтажер, звукорежиссер, осветитель, администратор… – скажите, как вы на это решились?” Я, не задумываясь, ответил: “А что, разве это очень сложно?” Он сразу понял, что перед ним сидит полный дебил, и наша беседа потекла легко и раскованно.
Следующего телевизионного упоминания о моем “Моцарте” пришлось ждать почти 10 лет. В январе 2006 года канал НТВ задумал отпраздновать 250-летие со дня рождения Вольфганга Амадея. Этой знаменательной дате решили посвятить в новостях аж 5-минутный репортаж. Однако специалистов-музыковедов, которые могли бы осветить этапы творческого пути великого композитора, в Питере не нашлось. Кроме Селиверстова…
Представьте себе картинку: на телеэкране появляется пышущая энтузиазмом ведущая, которая сообщает, что сегодня весь мир празднует юбилей музыкального гения, и тут же нам показывают фрагмент из “Моцарта в Петербурге”, где отощавший Юрик Зелькин просит милостыню на улицах Петербурга…
В 1998 году фильм был выпущен на видеокассетах. И в стране тут же грянул дефолт. Кинопроизводство в России благополучно остановилось. В магазинах продавалось только два фильма: “Моцарт в Петербурге” и “Титаник”. Российский народ поддержал отечественного производителя. “Титаник” собрал полтора миллиарда долларов. Ну, и я тоже… немного заработал! Карьера Моцарта пошла в гору. Юрий Зелькин тут же эмигрировал в Германию, поближе к исторической Родине Вольфганга Амадея. Перед самым отъездом его портрет в белом напудренном парике и с лихими грузинскими усами был напечатан на обложке толстого иллюстрированного журнала. В том же журнале, где-то в районе 150-й страницы, была опубликована очень мелкая фотография Леонардо ди Каприо, которую без лупы и рассмотреть-то было невозможно. Лучшего момента для эмиграции Юрия Зелькина в цивилизованную Европу придумать было нельзя! Едва сойдя с трапа самолета, Зелькин потряс толстым журналом и процитировал Пушкина: “Но божество мое проголодалось”. Немцы подкармливают Зелькина уже двенадцать лет. Возможно, они думают, что подкармливают Моцарта. Впрочем, это совсем другая история…
В Питере Юрий Зелькин был участником различных эстрадных шоу, таких, например, как “Веселый поселок”, возглавляемый поэтом-пародистом Эдуардом Лопатой. Юрик выражал постоянное недовольство деятельностью своего художественного руководителя. Основная претензия артиста Зелькина к пародисту Лопате сводилась к мелкому шрифту, которым была напечатана его фамилия на концертной афише “Веселого поселка”. Еще Зелькин требовал переместить его фамилию с 15-го места в списке исполнителей на законное 1-е, так как именно он, вне всякого сомнения, является главной звездой программы. Лопата считал главной звездой себя. Это и было камнем преткновения. Зелькин развязал войну, требуя уважения, если не к себе, то хотя бы к своей репутации. Лопата был непреклонен.
Накануне очередного концерта поэт-пародист вызвал к себе в кабинет артиста Зелькина и сказал:
– Юрий Залманович, не сочтите за труд! Отвезите, пожалуйста, этот документ в типографию.
Зелькин сел в трамвай и вскрыл конверт с документом. Это был макет афиши предстоящего концерта. Фамилия “Зелькин” там была написана мелким шрифтом, как обычно, на 15-м месте, среди самых второсортных актеришек оригинального жанра.
Юрик понял, что пришла пора действовать! Он вышел из трамвая, добежал до ближайшего канцелярского магазина, купил резинку и карандаш.
Через пару дней Эдуард Лопата получил из типографии несколько сотен афиш своей программы “Веселый поселок”. Увиденное потрясло пародиста до глубины его ранимой поэтической души. Текст афиши гласил: “Бенефис артиста (крупным шрифтом) Юрия Зелькина при участии…” Далее мелким шрифтом перечислялись имена пятнадцати других актеров. На последнем месте (самым мелким шрифтом) стояла фамилия Лопата.
Как и следовало ожидать, великий артист Юрий Зелькин в тот же день был уволен из “Веселого поселка”.
…С Юриком постоянно случались всякие забавные истории. В 90-е годы нашу страну захлестнула волна целителей. Колдуны, маги, волшебники всех мастей лечили, изгоняли бесов, гадали на кофейной гуще… Зелькин не мог пройти мимо этой здоровой тенденции. Он устроился на подработку к народной целительнице Дарье, якобы, внучке какой-то выдающейся экзорцистки бабы Нюры. Зелькин выходил каждый вечер на сцену в шикарном белом костюме с бабочкой и говорил примерно так: “Её способности феноменальны! Если от вас отказалась официальная медицина, если она признала своё бессилие, свою, образно говоря, импотенцию, если на вас поставил крест участковый врач, значит вам сюда, значит вы пришли по адресу. Через полчаса вы выйдете отсюда здоровыми, бодрыми, весёлыми и, самое главное, на своих ногах. Слепой прозреет. Глухой да услышит. Немой будет болтать так, что никто не сможет заткнуть ему рот. Мёртвый, с официальной справкой о погребении, воскреснет. Не через три дня. Немедленно! Встречайте народную целительницу Дарью!!!” (бурные продолжительные аплодисменты). На сцену выходила Дарьюшка и тут же начинала заряжать воду… Рабочий же день Юрия Зелькина на этом подходил к концу. Можно было пить из горла шампанское. Вот это работенка! И деньги приличные.
Но… Никогда в нашей жизни не бывает полного счастья. Или длится оно совсем не долго. Несмотря на феноменальные целительные способности, не заладилась у Дарьюшки личная жизнь. Как-то раз после очередного сеанса воскрешения из мёртвых посмотрела она проникновенно на высокого статного мужика Юрия Залмановича Зелькина и сказала: “Сегодня я приняла ответственное решение. Мужа своего посылаю в жопу, а ты вместо него переезжаешь ко мне!” Юрик в этот момент чуть было не захлебнулся полусладким шампанским. “Дарьюшка, – сказал Юрик как можно более ласково, – В мои планы это никак не входит. Я под это дело кого-нибудь помоложе найду”. Посмотрела на него Дарьюшка своим добрым бескорыстным целительским взглядом и сказала: “Смотри, Залманыч, смотри. Тебе решать… Только больше у тебя никогда ни на одну бабу не встанет!”
Юрий Зелькин, это всем известно, большой артист сатирического жанра. Подлинная глыба! С тонкой душевной организацией. Да и мужик он в то время был в полном расцвете соответствующих потенций. А какую перед ним высветили перспективу? Какой он после всего этого сатир? Какая, с позволения сказать, глыба?
Юрий Зелькин бежал… Он долго скрывался в каком-то легендарном полуразрушенном шалаше в Разливе. Потом на конспиративной квартире знаменитого петербургского клоуна. Затем прятался в коммуналке, откуда выходил только загримированным под Чарли Чаплина…
Ежедневно, как лекарство, три раза в день Зелькин проверял своё мужское достоинство на предмет качества его функционирования. Могучая сила духа эстрадного артиста победила злую шарлатанку колдунью. Спустя пару лет Зелькин женился. И до сих пор счастлив…
В мае 1999 года в Петербургском Доме Кино при невообразимом аншлаге прошла премьера второго фильма Константина Селиверстова “Я искушен в любви и в чистом искусстве”. Ажиотаж был сопоставим с новинкой от Шварценеггера. Все объяснялось, однако, очень просто. В главной женской роли снялась популярнейшая питерская порнозвезда Хая Хаким. До нее, если кто и снимался в порно, то предпочитал эту информацию не афишировать. Хая же заявила во всеуслышание: “Порнозвезда – это звучит гордо!” Журналистам она очень приглянулась. Эта взаимная любовь как-то очень наглядно проиллюстрировала внутреннюю близость двух древнейших профессий. Корреспонденты серьезных изданий (“Аргументы и факты”, “Смена”, “Комсомольская правда”) отводили целые полосы под интервью с труженицей порнобизнеса.
Первый съемочный день с ней был для Селиверстова чрезвычайно сложным испытанием. Каждую минуту она задавала режиссеру один и тот же вопрос: “Какая поза?” Героически преодолев это испытание, Селиверстов довел Хаю Хаким до уровня серьезной драматической актрисы, о чем свидетельствует рецензия популярного критика Трофименкова, где он написал, что госпожа Хаким вполне созрела до съемок у Сокурова и Хамдамова… (цитирую по памяти).
Справедливости ради, стоит заметить, что Хая была не единственной звездой фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве”. Там что не актер – то суперзвезда. Возьмем хотя бы Юрия Зелькина, специально прибывшего на съемки из благополучной бюргерской Германии в криминальную, изнасилованную переделом собственности Россию. На своей новой Родине в вольном городе Бремене он стал звездой местного телевидения. Сработал толстый иллюстрированный журнал: немцы не смогли ни в чем отказать актеру, затмившему самого Леонардо ди Каприо.
Эротический дуэт Хая Хаким и Юрий Зелькин заслуживает отдельного романа. Зелькин был очень застенчив. А Хая совсем наоборот. В своих порнофильмах она выдавала наиболее качественные актерские достижения, если на съемочной площадке находилось не менее 30 человек. Она их специально приглашала: это были журналисты, друзья, родственники, соседи… Помню, как один такой сосед долго объяснял Хаиной троюродной сестре, как правильно заниматься анальным сексом.
…И еще одно маленькое отступление. На съемки своего нового фильма приехал из Франции в родной Питер знаменитый режиссер Виталий Каневский, обладатель трех премий Каннского фестиваля. Его картина “Замри, умри, воскресни!” произвела когда-то фурор на главном мировом кинофоруме. В конце 90-х Каневский снимал в России фильм “Новые” – о профессиях, появившихся в новой, демократической России, освободившейся от коммунистического диктата. Кто-то ему посоветовал включить в фильм Хаю Хаким. Логика, надо сказать, в этом была железная: при коммунистах такой профессии, как “порнозвезда”, не существовало. Каневский счел этот аргумент вполне серьезным и назначил съемки. Я же со своей стороны предложил Виталию Евгеньевичу свои скромные апартаменты в качестве съемочной площадки. На том и порешили. Когда Каневский со своей группой вошел в мою квартиру (где он, кстати, уже бывал), его сразу поразила огромная аудитория, которая собиралась присутствовать при съемочном процессе. Он спросил: “Кто эти люди?” Ему ответили: “Журналисты”. Такого количества журналистов не было даже на его пресс-конференции в Каннах, где он получил “Золотую камеру”. Каневский был счастлив! Он не знал только одного. Никто из присутствовавших акул пера, не имел ни малейшего представления, кто такой этот самый Каневский. Зато все знали Хаю Хаким.
Идея съемки была проста: показать порнозвезду за работой, то есть непосредственно в процессе отправления различных видов половых актов. Журналисты запаслись блокнотиками и тщательно конспектировали процесс. Особенно усердствовал корреспондент “Комсомольской правды”. Страдая близорукостью, он подползал все ближе и ближе и несколько раз даже влезал в кадр.
Каневский долго не мог найти партнера для порнозвезды. Отчаявшись, он обратился к своему родственнику: “Не хочешь потрахаться на халяву?” Родственник ответил: “А кто ж не хочет!” “Отлично! – сказал Каневский, – Завтра съемки!” “Какие съемки? – завопил возмущенный родственник, – я почти 20 лет женат. У меня двое детей. Теща – сущий изверг! Какие съемки? Ты хочешь меня живым положить в могилу?” “Паша, не пи.ди, – сказал Каневский, – я буду тебя снимать исключительно со спины. Да и вообще этот фильм увидят только жители Евросоюза. Что касается твоей тещи, то она уже год, как не слезает с инвалидной коляски, так что Евросоюз ей, увы, не светит. Паша, добро пожаловать в мировой кинематограф!” Паша не хотел в мировой кинематограф. Паша хотел потрахаться с порнозвездой…
Съемки прошли блистательно. Помню, оператор Каневского был очень горд своим участием в фильме Мастера. Он каждым словом подчеркивал особое уважение к Маэстро: “Виталий Евгеньевич, простите, какого рода действие сейчас будет происходить?” Каневский выдержал паузу. “Какого рода действие сейчас будет происходить? Е.ться будут!”
…Дуэт Зелькина и Хаи Хаким в моем фильме стал поистине новым словом в эротическом кинематографе. Зелькин наотрез отказался снимать штаны. Хая была оскорблена, но старалась не подавать виду. Режиссер, насколько это возможно, поддерживал на площадке видимость интима. Чтобы еще больше осложнить режиссерскую сверхзадачу, Зелькин проложил между собой и порнозвездой толстое покрывало, дабы полностью исключить вероятность малейшего физического контакта. Так они и занимались яростным сексом, положенным по сценарию.
“Режиссер весь горел. И от счастья, и боли сжимал кулаки”, – справедливо пел Макаревич.
На премьеру в Дом Кино приехало телевидение. Интервьюировали главную звезду фильма Хаю Хаким. Она подметила, что Селиверстов удивил ее весьма оригинальной манерой работы с актерами. Впервые она получила от съемок эротических сцен лишь эстетическое удовлетворение.
Как я вообще попал в Дом Кино – отдельная история. Когда фильм был наконец готов, то есть отснят, необходимо было, оказывается, его еще и смонтировать. Это не входило в бизнес-планы Селиверстова. Профессиональные студии готовы были содрать с него последние шкуры. Кто-то посоветовал обратиться к актеру и режиссеру Александру Баширову, известному всем по фильму Сергея Соловьева “Асса”. Он только что открыл собственную студию и привечал всяких безумцев от независимого кино. Баширов встретил меня в тускло освещенном коридоре Студии документальных фильмов на Крюковом канале и сразу спросил: “Чего тебе надо?” Я честно признался: “Кино хочу смонтировать”. Баширов посмотрел на меня оценивающе, проникновенно и заявил: “Судя по роже, ты образованием не отягощен!”
Я смонтировал кино у Баширова. В самый разгар работы над шедевром мне позвонила знакомая журналистка и сказала: “Где проведешь премьеру?” Я сказал: “Наверное, дома. Будут только свои…” Ей это идея совершенно не понравилась. “Предлагаю Дом Кино. Есть возражения?” Я говорю: “Ты спятила. Там же показывают Феллини и Пазолини. Ну, в крайнем случае, Кончаловского”. “Не ссы! – сказала журналистка. – Прорвемся!” На следующий день мне позвонила писклявая девушка из Дома Кино: “Вы не возражаете, если мы Вас поставим на 13 мая?” Я говорю: “Лучше бы на 12 или на 14”. “Сейчас посмотрю расписание. Ой, извините, но у нас 12 мая Пазолини, а 14-го Кончаловский. Так Вас устроит 13-е?” “Ладно, – сказал я. – После Пазолини можно и 13-го”.
Через полчаса девушка позвонила снова: “Мы сейчас делаем афишу. На какой киностудии произведен Ваш фильм?” “На киностудии “Сильвестр Продакшн”, – быстро сориентировался я. “Это случайно не копродукция с Сильвестром Сталлоне?”- допытывалась любознательная девушка. “В каком-то смысле, копродукция”, – уклончиво ответил я.
Этот разговор был 11 мая. Фильм был смонтирован на две трети. Пришлось резко ускорить творческий процесс. Весь день 13 мая, вплоть до вечерней премьеры, шла титаническая работа над завершением опуса “Я искушен в любви и в чистом искусстве”. Но профессионалы кинематографа тоже не дремали! В этот день по иронии судьбы в Доме Кино, незадолго до моей сенсационной премьеры, проходило заседание секции кинематографистов-ветеранов. По окончании прений о судьбах российского кино в полном составе ветераны отправились на Хаю Хаким. Такого скандала новейшая российская история кинематографа еще не знала. И, наверное, не скоро узнает!
Одной из ярчайших звезд всех моих фильмов был балетмейстер Владимир Тыминский. Нас познакомил Юрий Зелькин в 92-м году. Я был на пике своей журналистской карьеры (интервьюировал Собчака). А Тыминский покорял сердца любителей балета своими модернистскими постановками на сценах лучших театров Германии. Встретились два петербургских интеллигента. И за чашечкой кофе в Доме Писателя на Шпалерной решили открыть ларек. В то далекое легендарное время кратковременной демократии Человеком (с большой буквы) считался либо владелец ларька, либо тот, кому оказана честь в нем торговать. В связи с этим, журналист Селиверстов и балетмейстер Тыминский не были людьми в полном смысле этого слова. Но у них было большое желание исправить это недоразумение. Селиверстов начал прощупывать почву в Союзе Писателей. И вскоре один прозаик православной ориентации сообщил по секрету, что ларек есть! Принадлежит он какой-то церкви, кажется, святого Георгия Победоносца, но по назначению не используется. Надо только пойти в Исполком или какой-то другой из тогдашних органов власти, представиться, мол, мы из церкви, и продлить договор на аренду ларька.
– И всего-то?! – сказал Константин правильно ориентированному прозаику. – Как два пальца…
Селиверстов назначил Тыминскому встречу у здания Исполкома, предупредил, что рясу надевать не обязательно, но и свою балетмейстерскую ориентацию тоже не стоит сильно выпячивать. Тыминский как человек разумный, солидный и рассудительный выбрал в одежде стиль, который я бы назвал: нечто среднее. Балетмейстер пришел в “Адидасе”. В спортивном костюме, который в то время носили все ларечники и рэкетиры. Это была значительная часть населения Российской Федерации.
В дополнение к внешнему облику Тыминский временно сменил и внутреннее разгильдяйское содержание. Он говорил медленно, степенно, практически по старославянски, в каждом слове делая акцент на букве “о”.
Представитель власти, восседавший в типично чиновничьем кабинете, еще никогда в жизни не видел таких продвинутых священнослужителей. Он сказал: “Ваш вопрос решится недели через две. Я позвоню. Оставьте, пожалуйста, номер”.
Тыминский, не моргнув глазом, продиктовал номер моего домашнего телефона. А на вопрос чиновника: “Кого спросить?” Ответил: “Отца Константина”.
Через пару недель у меня дома раздался телефонный звонок. Трубку сняла моя бабушка. У нее спросили: “Здесь живет отец Константин?” Бабушка, немного поразмыслив, ответила: “Здесь живет придурок Константин!”
Еще одной звездой первой величины, появившейся в моем фильме “Я искушен в любви и в чистом искусстве”, был Сергей Чернов. Познакомились мы с ним, благодаря режиссеру Евгению Юфиту. В 98-м году Женя пригласил меня на просмотр рабочих материалов своего фильма “Серебряные головы”. В коридоре Ленфильма ко мне подошел странный человек с огромной (впрочем, не серебряной) головой и очень добрыми глазами. Он спросил: “Тебе нравится “Дубинушка”?” “В исполнении Шаляпина – нравится”, – ответил я. Мы подружились. Оказалось, что Чернов был художником по костюмам в знаменитом шоу Курехина “Поп-механика”. Объездил с гастролями всю Европу. В фильмах Юфита он специализировался на ролях мутантов. Чернов потряс меня какой-то особой формой художественного безумия. Продолжая традиции Курехина, он устраивал в питерских и московских клубах феерические показы авангардной моды с элементами клоунады и свободной актерской импровизации. Часто эти новаторские экзерсисы заканчивались громкими скандалами. Одну такую историю поведал мне сам Сережа. У него был назначен показ новой коллекции одежды в элитарном питерском клубе. К моменту начала шоу зал был полон, а манекенщицы не пришли. Видимо, в последний момент подхватили более выгодную халтурку. Сергей отправился к руководству клуба, мол, придется отменять представление. Меркантильное руководство заявило, что возвращать публике деньги в его планы не входит, а посему имеется компромиссное предложение: одолжить Чернову местных элитных стриптизерш и объединить два грандиозных шоу в одно, еще более грандиозное. Кутюрье, нехотя, согласился. У него не было твердой уверенности в профессионализме стриптизерш. Начало шоу сразу же подтвердило его самые худшие опасения. Первая стриптизерша быстренько сбросила с себя все фантастические одеяния от Чернова и начала яростно трясти сиськами. Модельер был возмущен. Не столько аморальностью “манекенщицы”, сколько той реактивной скоростью, с какой она избавилась от одежды. Вторая и третья стриптизерши также быстро расправились с его пожитками. Никто из зрителей просто не успевал рассмотреть ни костюм в целом, ни ткани, ни линии, ни формы, ни цветовые гаммы, а манекенщица уже бегала по подиуму совершенно голой. Чернов был в панике. Никогда еще кутюрье не был так близок к провалу. Необходимо было срочно спасать репутацию авангардного модельера. Сергей, сбегав за кулисы, притащил оттуда пластмассовое ружье, купленное накануне в магазине “Детский мир”. Ружье это стреляло отвратительной красной краской. Чернов спрятался в засаде. Наконец, наступила кульминация вечера. Лучшая местная стриптизерша появилась в супернаряде от Сергея Чернова и, недолго думая, скинула его на пол к чертовой матери. Тут же на сцену выскочил ассистент и закинул ей на плечи огромного белого удава. Гремучая змея обвила соблазнительную манекенщицу со всех, самых прелестных, сторон. Чернова же извращения со змеей не впечатлили. Ему предстояло спасать престиж. И он его спас, практически не напрягаясь, всего-навсего открыв беспорядочный огонь из своего пластмассового ружья. Целился он, без сомнения, в окаянную стриптизершу. Но первым же выстрелом попал в сидящего за столиком у сцены толстопузого директора пивоваренного завода. Охранники, расположившиеся по обе руки от бизнесмена, увидели, как у шефа на груди образовалось кроваво-красное пятно. Оба, одновременно, выхватили пистолеты и заорали: “Всем лечь!” Никто не лег! Реплика вызвала хохот зрительного зала. Когда же пивоваренный барон завопил: “Мне загадили костюм! Он стоит три тыщи баксов! В асфальт закатаю!”, зал был близок к истерике. Таких уморительных клоунов у нас давно даже в цирке не видели! А Сережа Чернов, вкусив сладость подлинного триумфа, продолжал стрелять красной краской направо и налево…
На следующий день он был у меня в гостях. Настроение у кутюрье было хуже некуда. “Руководство клуба требует от меня выплату неустойки, – сказал он. – Удав потерял товарный вид!”
Сергей выпил чаю, одолжил у меня пачку стирального порошка “Дося” и сказал на прощание: “Еду в клуб. Стирать удава…”
Воспоминания об исторической премьере фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве”, состоявшейся 13 мая 1999 года в Доме Кино, не ограничиваются скандалом, устроенным ветеранами кинематографа. В этой бочке дегтя была и ложка меда. В зале находился высокопоставленный член правительства Санкт-Петербурга, который сразу по окончании просмотра фильма выразил бурный восторг. Более того, он вручил мне свою визитку со словами: “Если вы когда-нибудь захотите снять меня в своем фильме, я в вашем полном распоряжении”.
Честно говоря, я был уверен, что никогда не позвоню по указанному на визитке телефону.
Однако спустя полгода, завершив работу над сценарием фильма “Марсианские хроники”, я вспомнил про чиновника-киномана. Вспомнил, разумеется, не случайно. Дело в том, что с первых своих фильмов я начал исповедовать принцип, в соответствии с которым все мои персонажи играли практически самих себя. В роли балетмейстера снимался балетмейстер, в роли архитектора – архитектор, в роли порнозвезды – порнозвезда.
Состав персонажей фильма “марсианские хроники” наполовину состоял из высших городских чиновников. Ну, вот я и подумал: а что если хотя бы одного из них сыграет настоящий чиновник, а не какой-нибудь скоморох-артист.
Сказано-сделано. Набираю номер.
– Здравствуйте, это вас беспокоит режиссер Селиверстов.
– А, здравствуйте-здравствуйте. Неужели ролишку мне хотите подкинуть?
– Вы не поверите… Хочу!
– Приезжайте немедленно!!!
Когда я вошел в кабинет, чиновник отдал распоряжение секретарше: “Меня ни для кого нет. Даже для президента”.
После таких слов я должен был предложить этому господину, как минимум, роль Гамлета. Но он меня опередил:
– Роль, надеюсь, эротическая?
Я говорю:
– Нет. Как вы могли такое подумать? Зачем же мне вас компрометировать!
– Ничего страшного, – спокойно сказал чиновник, – компрометируйте!
– Вообще-то я хотел бы вам предложить роль чиновника, начальника полиции нравов…
Он посмотрел на меня грустными глазами и спросил:
– А повеселее ничего нет?
– Но это как раз комедия, – сказал я.
– Комедия? А про что?
– Про то, как чиновники разворовали бюджет.
– Какое реалистическое кино, – заметил член городского правительства.
– Вы так думаете? – спросил я.
– Знаю!
– То есть, если вы сыграете эту роль, ни у какого Станиславского не повернется язык вам сказать: не верю?!
– Боюсь, что да.
– Вы без пяти минут – обладатель “Оскара”.
– Вы мне льстите.
– Отнюдь.
– Расскажите мне, пожалуйста, поподробнее о сюжете.
– Пожалуйста. Чиновники, как я уже говорил, разворовали бюджет. И чтобы исправить ситуацию, решили сами снимать порнофильмы и таким образом пополнить опустевшую городскую казну.
– Вот это мне уже нравится, – радостно потирая руки, воскликнул член правительства. – И я сыграю главную роль в этом порнофильме, да?
– Нет, – сказал я. – Главную роль сыграет губернатор.
– Тьфу, черт, – он разочарованно ударил ладонью по стопке с важными документами. – Скажу вам по секрету, – он понизил голос почти до шепота, – это может быть приравнено к разглашению государственной тайны. Так вот. В эротической сцене мои способности гораздо выше, чем у губернатора…
От одного только перечисления ярких личностей, появившихся на экране в фильме “Я искушен в любви и в чистом искусстве”, просто захватывает дух.
Кинокритик Юрий Коненко – обладатель очень оригинальной внешности и ненормально лохматой шевелюры обратил на себя внимание самого Йоса Стеллинга. Мне показалось, что он будет идеальным исполнителем роли Совести Гумберта в моей новелле “Лолита” по пьесе Эдварда Олби. Забегая вперед, скажу, что каждое появление Коненко на экране сопровождалось хохотом зрительской аудитории. Юра оказался замечательным комическим актером. Его роль в “Лолите” оказалась в меру бестолковой и дебильной до мельчайших тонкостей.
Эротического маньяка Гумберта сыграл, не побоюсь громкого слова, великий актер, он же художник-модельер, он же укротитель удавов Сергей Чернов. Репетировал он с молоденькими Лолитами самозабвенно и неустанно.
Кстати, о Лолитах. Найти подходящую 13-летнюю актрису оказалось делом чрезвычайно хлопотным. Все мои знакомые и друзья, зная об этой проблеме, пытались мне помочь – в меру своей адекватности. Так архитектор Палачев привел знакомую дорожную проститутку. Она не без удовольствия несколько дней репетировала “Лолиту”, потом обворовала Палачева и скрылась где-то в необъятных просторах нашей Родины. Ее объявили в общероссийский розыск. Неожиданно, примерно через месяц, она позвонила мне по телефону и сказала, чтобы я о ней ничего плохого не думал, она взяла у Палачева только ту сумму, которая ей причитается за оказание специфических услуг, а халявщиков, дескать, она на дух не переносит. Единственное, о чем она очень грустит – это о несостоявшейся карьере в кинематографе. Я сказал ей, что в тюрьме сидели Бродский и Солженицын, а потом они были удостоены Нобелевской премии… Мне было искренне жаль, что она не сыграла в моей “Лолите”.
Спустя некоторое время уже сам Гумберт (то есть Сергей Чернов) нашел на каком-то уличном детском утреннике девочку с грудью, как у Памелы Андерсон. Он был убежден, что именно такими габаритными достоинствами должна обладать настоящая Лолита. Помню, что она постоянно звонила своему парню и спрашивала: “У тебя есть 5 рублей?.. А завтра будет?” Она так и не дождалась утвердительного ответа на этот вопрос.
Потом кто-то познакомил меня с якобы директором модельного агентства. Она прислала мне на кинопробы свою дочь, а на следующий день одолжила у меня деньги, ненадолго, всего на неделю. Больше я не видел ни ее, ни дочь, ни своих денег.
Затем мне порекомендовали еще одну замечательную девушку. Мне сказали: “Такой умницы, такой Лолиты вы не встретите больше нигде!” Когда я ее увидел, я испытал культурный шок! Она была прямой противоположностью набоковской героини. Она могла бы сыграть школьницу с пятеркой по всем предметам и с пятеркой с плюсом по поведению. Таких типажей в наше время встретить практически невозможно. Это был – чисто внешне, да наверняка и внутренне – абсолютный идеал строгой морали и высокой нравственности. Дополняли этот пуританский образ старомодные очки в толстой оправе. Она выглядела 16-летней бабушкой, не вышедшей замуж по принципиальным соображениям.
Я спросил, нравится ли ей роман Набокова. Она честно призналась, что впервые об этом романе слышит. Войдя ко мне в комнату, она скромно села на краешек кровати и углубилась в чтение сценария. Я, как истинный джентльмен, отправился на кухню заваривать чай. Вернувшись в комнату, с чаем, сахарницей, печеньем и плюшками, я обнаружил примерную Лолиту, забившуюся в угол между стеной и шкафом и явно ожидающую зверского изнасилования.
– Прочитали сценарий? – подчеркнуто невозмутимо спросил я.
– Ага, – почти теряя сознание, кивнула Лолита.
– Что скажете? – поинтересовался я игривым тоном, делая вид, что совершенно ничего не замечаю.
– Отпустите меня домой.
Лолита была на грани обморока.
– Отпущу! – сказал я, поставив поднос с угощением на стол. – Но только после чая! Правила хорошего тона, гостеприимство, знаете ли, являются для меня не пустым звуком…
Я еще продолжал свой монолог о гостеприимстве, а Лолита уже бежала через всю комнату в коридор. С моим амбарным дверным замком у нее вышла небольшая заминка. Я вышел в коридор, чтобы помочь даме. Но мое появление было воспринято, как кульминационная сцена из фильма “Дракула” в исполнении, как вам больше нравится, Макса Шрека, Белы Лугоши или Клауса Кински. Я был достоин всех троих!!!
Лестничные пролеты она преодолела в два-три прыжка…
Однажды на улице, неподалеку от ДК имени Крупской, я увидел гуляющую с папой девочку. Вот это была настоящая Лолита! У меня не было никаких сомнений. Я подошел к папе и сказал:
– Хочу предложить вашей дочери одну из самых знаменитых ролей в истории мирового кинематографа.
Он спросил:
– Дюймовочку?
Я ответил:
– Нет. Лолиту.
На репетицию ее привела мама…
Чернов был великолепен. Лолита вдохновила его на высочайшие актерские достижения. Такого подлинного маньяка не было ни у Стенли Кубрика, ни у Эдриана Лайна.
Когда мама пришла после репетиции забирать дочь, мы, воодушевленные нашей творческой удачей, решили показать ей видеозапись. Лучше бы мы этого не делали! О, волшебная сила реалистического искусства! Мама поверила! Она поверила в то, что Чернов – настоящий маньяк-педофил! А кто бы на ее месте не поверил?
Увы, это была наша первая и последняя репетиция.
Еще одну Лолиту порекомендовал мне Юрий Зелькин, приехавший из Германии на съемки “Искушенного в любви”. Рядом с ним в самолете оказалась девушка исключительной красоты. И Юрик мне сказал:
– Она живет с каким-то бандитом. Я, скорее всего, не буду рисковать. Знаешь что, бери ее себе на Лолиту!
Девушка произвела на меня хорошее впечатление. Я сразу приступил к репетициям. Они были долгими, изнурительными. Мы часто забывали текст. Я сказал ей, что в кинематографе текст – не главное, текст вторичен. Главное – душа!
В репетиционный процесс мы вложили столько души! Особенно нам хорошо удавалась сцена в постели между Лолитой и Гумбертом. Я решил заменить Чернова в роли Гумберта, по крайней мере, на время репетиций. Кстати, некоторые, самые невинные, кадры впоследствии вошли в мой фильм и стали, без сомнения, классическими. Впрочем, сыграть настоящую Лолиту (в полном смысле этого слова) девушка из самолета, к сожалению, не могла. Ей было уже 20 лет и, хотя она выглядела на 19, все же на героиню Набокова по объективным параметрам никак не тянула.
Необходимо было предпринимать срочные меры по отлавливанию правильного, я бы сказал, аутентичного экземпляра. И тут на арене появляется легендарная журналистка Анна Дашкова-Майская. Нет, она не претендовала на роль Лолиты. Но, во многом благодаря ей, вопрос с исполнительницей этой роли был решен.
Появление Анны Дашковой на студии Александра Баширова произвело фурор. Популярная журналистка мечтала дебютировать в кинорежиссуре. Для этой благородной цели хороши были любые средства. И она ими не побрезговала. Наобещав Родиону Исмаилову (бывшему директору студии “Дебошир-фильм”) вагон и маленькую тележку щедрых спонсоров и инвесторов, она развернула бурную деятельность по проведению кастингов. Толпы артистов и студентов театральных ВУЗов осаждали тесное студийное помещение. Возглавляла процесс отбора достойных кандидатов Алиса Гребенщикова.
Но главным фигурантом дела Анны Дашковой был, никогда не догадаетесь, скрипач и дирижер Владимир Спиваков. Идея питерской авантюристки была проста, как вторая часть концерта Вивальди “Лето”: любыми способами наснимать хоть несколько кадров со Спиваковым, а потом раструбить направо и налево, что великий музыкант участвует в ее фильме в качестве актера. Ну, и, разумеется, попытаться под это дело получить деньги от наивных меценатов. Схема аферы стала известна намного позже. А в тот исторический момент авантюристка, вооружившись оператором, пыталась проскочить без билета в Большой зал петербургской филармонии, где должен был выступать Спиваков. Надо честно признать, ей это удалось. И она решительно направилась к репетиционной комнате. Было слышно, как знаменитый скрипач наигрывал концерты Баха. Рядом, на мягком диване, сидели директор оркестра и пресс-атташе. Внезапно открылась дверь и на пороге показалась журналистка Дашкова. Ее вопрос снится Владимиру Теодоровичу до сих пор в самых кошмарных снах. Она спросила:
– А кто тут Спиваков?
Спиваков ответил:
– Он побежал за пивом.
– В ларек или в магазин? – спросила журналистка.
– Не могли бы вы покинуть это помещение, – вмешался в разговор директор оркестра. – Музыканты здесь готовятся к выступлению.
– А вы кто? – спросила Дашкова.
– Я, с вашего позволения, директор.
– Вот вы и должны бегать за пивом, а не Спиваков.
– Щас! – съязвил директор. – Разбежался!
– Как он вас вообще терпит?! – не унималась журналистка.
– Если вы немедленно не уйдете, мне придется вызывать ОМОН.
– Щас! – сказала Дашкова. – Разбежалась!
Как гласит легенда, популярную журналистку Анну Дашкову-Майскую ОМОН выносил из Филармонии за руки–за ноги под чарующие звуки знаменитой “Чаконы” Баха.
Вы спросите: а при чем здесь “Лолита”? А при том, что за полгода до описываемых событий, журналистка Дашкова написала в газете статью под заголовком “Девочки, хотите стать Лолитами?”, в которой объявила о моих намерениях экранизировать эпохальный роман. Когда статья была уже в наборе, мне позвонили из редакции и потребовали срочно сообщить им номер телефона офиса моей киностудии. И на мой наивный вопрос: “Зачем?”, вполне резонно ответили: “А куда же звонить Лолитам?” Я продиктовал номер телефона типографии, где работала моя однокурсница (естественно, с ее любезного разрешения). На следующий день вышла газета, и работа типографии была полностью парализована. Желающих сыграть Лолиту оказалось несметное множество. В течение месяца типография отбивалась от бурного потока страждущих. Кастинг организовали в подвале, где работали типографские станки. Я слышал, как в коридоре мамы и бабушки напутствовали будущих Лолит: “Басню выучила?”
В подвале, среди станков, я и нашел свою Лолиту…
Съемки должны были проходить в каком-нибудь дешевом отеле. Мы (вся съемочная группа) сели в машину и поехали по городу в поисках подходящей гостиницы. Где-то на окраинах Московского района мы откопали то, что искали. Гостиница была обшарпанная, в старых советских традициях. Мы сформировали официальную делегацию для переговоров с администратором. В нее вошли: Сергей Чернов (он же Гумберт), Юрий Коненко (он же Совесть Гумберта), наш шофер (сейчас уже не помню, кто это был) и я (режиссер новеллы “Лолита”). Мы подошли к окошку и спросили:
– Сколько стоит номер на сутки?
Администратор ответил, озвучив вполне приемлемую сумму.
Мы уточнили запрос:
– Нам нужен одноместный номер.
Администратор ответил, что сейчас свободны номера с двумя кроватями.
– А нам нужен номер только с одной кроватью! – чуть не хором заявила делегация из четырех мужиков.
Администратор, посмотрев на нас очень внимательно и, по-моему, даже пересчитав, спросил:
– Почему же вас не устроит номер с двумя кроватями?
– А мы предпочитаем на одной!
Наша делегация вела себя очень упрямо.
– Хорошо, – сдался администратор. – Берите двухместный номер по цене одноместного.
– Спасибо! – сказали мы, – Берем! Только на целые сутки нам этот номер вообще-то не нужен. Мы управимся часа за четыре. Вы нам еще скидочку не сделаете?
Голова администратора вылезла из окошка. Посмотрела каждому из нас в глаза…
– Я вам сделаю скидку на 10%, – сказал понимающий администратор.
Впрочем, надо было видеть его лицо, когда, оформив документы и расплатившись, вся наша официальная делегация подошла к сидящей в холле 13-летней девочке и повела ее за собой в номер.
Конечно, мы не сообщили администратору о том, что будем снимать кино. Иначе расценки были бы совсем другими…
Представив почти всех суперзвезд своего фильма, я, разумеется, не забыл про Николая Ивановича Палачева, знаменитого петербургского архитектора. Мы познакомились в далеком 1986 году. Окончив инженерно-экономический институт, я пришел на работу в Проектную Контору Главного Управления Здравоохранения Ленинграда, где архитектурной частью заведовал Николай Иванович. Помню, как в обеденный перерыв он мне читал свои стихи, как однажды мы ходили на концерт Булата Окуджавы…
В 1989 году я завершил свою инженерно-экономическую карьеру и ушел в журналистику. Палачева я не видел почти 10 лет. В 1998 году мы случайно столкнулись на улице. Узнав о том, что я снимаю кино, Николай Иванович потребовал от меня немедленно, с сегодняшнего дня включить его в состав съемочной группы. Со своей стороны он пообещал подтянуть, как он выразился, блядовитых актрис. Справедливости ради, стоит заметить, что слово свое он сдержал.
…Однажды с архитектором Палачевым произошла замечательная история. Случилось это в конце лихих 90-х.
Встречался он с весьма привлекательной девушкой, дочерью директора ресторана. Как-то раз Палачев обратил внимание, что, после её ухода, в кармане его пиджака уменьшилось количество крупных купюр. Наверное, я что-то перепутал, успокоил себя архитектор.
В следующий раз история повторилась. Необходимо было принимать срочные меры. Навестил Палачев своего друга-милиционера. И тот как опытный оперативник дал ему практический совет…
Установил Палачев в своей архитектурной мастерской скрытую камеру. Пришла девушка. Палачев демонстративно повесил на самое видное место свой пиджак и отлучился в магазин… Когда архитектур вернулся, встреча двух любящих сердец прошла в обстановке полного эротического взаимопонимания!
Далее события развивались, как в детективном сериале. Через пару дней Палачев снова назначил девушке свидание в своей мастерской. В назначенный час архитектора там не оказалось. Девушку встречал переодетый в штатское милиционер, друг нашего архитектора. Он сказал:
– Ваш любимый Коля скоро придёт. А пока предлагаю посмотреть весёленькое кино.
– О, я очень люблю комедии! – сказала девушка.
– Сейчас обхохочитесь! Гарантирую!!!
Мент включил видеомагнитофон и на экране появился пиджак Палачева. Через несколько секунд дочь директора ресторана уже обследовала содержимое карманов и перекладывала пару-тройку дензнаков к себе в сумочку.
– Правда, смешно? – спросил милиционер. После чего представился уже не только по имени, но и по званию.
Девушка потеряла дар речи.
– Завтра вернёшь все деньги. Иначе эта развесёлая комедия будет просмотрена ректором твоего университета. А пока свободна… Можешь идти…
На следующий день сидит великий зодчий Николай Палачев в своей мастерской, работает над созданием нетленных творений архитектуры. А за спиной у него оказываются два отморозка.
– Гони быстро фотографии! – говорят отморозки, даже не потрудившись поприветствовать Гения.
Маленькое лирическое отступление: любил архитектор Палачев фотографировать девушек. И не в стиле репортажей о днях рождения или прогулках по рекам и каналам. Любил Палачев фотографировать девушек в натуральном виде. Таких фотографий в коллекции питерского зодчего было великое множество. А где у него валялись эротические фото голой дочери директора ресторана, архитектор не имел ни малейшего понятия. Отморозки же, чтобы не рыться целый день в архивах фотолюбителя, просто унесли всё, что попало под руку. То есть полную коллекцию обнаженных палачевских девушек, которым выпала честь освятить своим присутствием архитектурную мастерскую Гения.
Николай Иванович мгновенно сделал ответный ход. Он позвонил другу-милиционеру…
Через полчаса в ресторан отца бывшей девушки Палачева ворвался отряд ОМОНа в масках и с автоматами. Вся администрация заведения, все посетители ресторана были уложены на пол…
Архитектору очень быстро возвратили и украденные деньги (по-моему, даже с процентами), и пикантные фотографии. Ему также было предложено ежедневно обедать в ресторане за счёт заведения…
О, времена! О, нравы!
После дебютного “Моцарта в Петербурге”, в котором преобладала, скажем так, актерская импровизация, мне нужен был совершенно другой фильм, основанный на более жестком драматургическом построении. С грехом пополам я выдавил из себя пять новелл о любви. Два сюжета мне подарила петербуржский художник Любовь Шипова. Первая история была о молодой невинной девушке, которую соблазнил известный композитор. В ней не было бы ничего необычного, если бы физиологический процесс любви и нежности между невинной девушкой и развратным композитором не протекал в присутствии и при активном участии его законной супруги. Но и это было еще не все. За многочасовыми любовными утехами “святой троицы” постоянно приглядывал из-за шкафа четырнадцатилетний сын композитора, дебил от рождения (эту роль, кстати, с блеском исполнил сын архитектора Палачева).
Роль любвеобильного композитора была доверена балетмейстеру Тыминскому.
Начались трудные многомесячные поиски юной невинной девушки. Юных девушек было много. Но найти среди них невинную Селиверстову долго не удавалось.
Одной из первых претенденток на эту роль оказалась выпускница церковно-приходской школы. Любовь втроем, впрочем, нисколько не поколебала основ ее глубокой веры. А вот балетмейстер Тыминский ее заколебал основательно. Репетировать с ним сцены страстной плотской любви было совершенно невозможно. Балетмейстер не видел никакой разницы между высоким чистым искусством, где надо лишь намеком, двумя- тремя импрессионистическими мазками слегка задать направление, а дальше уж искушенный зритель самостоятельно домыслит эротические подробности, и грубой порнографией, которой похотливый ловелас предавался на каждой репетиции. Уж на что выпускница церковно-приходской школы была охоча на всевозможные эстетско-извращенческие изыски, но и она не выдержала первобытного напора балетмейстера.
Поиски девственницы пришлось начать заново. Каким-то ветром Селиверстова занесло в школу танцев на набережной Фонтанки. Там он приметил скромную девушку из Всеволожска. Мечтой всей ее жизни было научиться зарабатывать деньги эротическими танцами. Или любыми другими смежными способами. Но у нее были психологические проблемы. Она, например, боялась прийти к мужчине домой одна. А как тогда заработать деньги?!
К режиссеру Селиверстову девушка из Всеволожска заявилась с подругой, которая тоже была патологически скромной. Весь вечер она просидела, не проронив ни слова. И когда уже по третьему разу был выпит кофе и съедены все пирожные, она вдруг вставила в магнитофон кассету с популярнейшей зажигательной “Калинкой” и исполнила такой эротический танец, что Селиверстов сразу понял: лучшей девственницы в Петербурге ему не найти!
Съемки новеллы про композитора проходили в квартире одной из любимых женщин архитектора Палачева, которой по совместительству была доверена роль развратной жены Тыминского. После евроремонта квартира пустовала и могла превратиться в комфортабельную съемочную площадку. Мы предположили, что сцены сладострастной любви лучше всего снимать ночью. А потому, часов в 11 вечера, мы подкатили к дому с горой аппаратуры и реквизита. Хозяйка, проживавшая в то время на старой квартире, подъехала вместе с нами. Мы поднялись на 8 этаж. Она открыла квартиру. Мы свалили коробки с аппаратурой в коридоре. И отправились на уютную, обставленную мягкими диванчиками, кухню. Не успели мы поставить чайник, как в квартире раздался резкий звонок.
– Это, наверное, Палачев, – предположила его любимая женщина. – Приехал посмотреть, как я буду барахтаться в постели с Тыминским.
Она пошла открывать дверь. Через полминуты на кухню как-то очень вальяжно заглянули два человека с автоматами.
– Чайку решили попить, граждане грабители? – задали риторический вопрос автоматчики.
Коротко осмотрев квартиру, Главный подвел итог:
– Все самое ценное собрано в коридоре и упаковано. Сработано быстро и профессионально. Видать, не новички?
– Я еще в начале 90-х гастролировал по Европе, – как обычно похвастался балетмейстер.
– Сегодня же свяжемся с Интерполом. Думаю, что сядете надолго, – порадовал нас главный автоматчик. – Следуйте за нами!
– Никуда не пойду! – завопил балетмейстер. – У меня сейчас эротическая сцена с двумя блядями.
– Какая я тебе блядь? – возмутилась девственница. А затем обратилась к режиссеру. – Константин, эти придурки с автоматами, в какой сцене снимаются? Неужели тоже в эротической?
На кухню ворвалась любимая женщина архитектора:
– Да, я забыла отключить сигнализацию. Да, у меня нет с собой паспорта. Да, в коридоре лежат тюки с вещами. Но это не значит, – обратилась она, как можно вежливее, к владельцам табельного автоматического оружия, – что я не могу послать вас на х.й!
– Согласен! – спокойно и рассудительно заметил главный автоматчик. – Но это тоже не означает, что мы не можем открыть огонь на поражение…
– Что здесь происходит? – спросил самый сообразительный из всех присутствующих режиссер Константин. – Если это репетиция, то почему переврали текст. У меня в сценарии написано: “И он начал любить ее так страстно, как будто стрелял из автомата боевыми патронами!” Видите ли, господа, это всего-навсего аллегория. Чему вас учили в театральном институте? Какого черта вы сюда приперлись с автоматами?
Главный включил рацию:
– Отбой! Это не ограбление. Срочно звоните 03. Пусть подготовят две палаты на Пряжке.
Так начался первый съемочный день великого фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве”.
Вторая новелла, сюжет которой также подсказала мне художник Любовь Шипова, в итоге в фильм не вошла. Несколько месяцев напряженных репетиций так ни к чему и не привели. Сюжет, впрочем, содержал в себе определенные возможности: четыре весьма солидных по возрасту мужика нанимают молодую девушку учить их танцам разных эпох и народов. Это экзотическое развлечение должно завершится, по их мнению, веселой групповушкой. Однако по ходу обучения они все больше и больше подпадают под гипнотическое воздействие танцовщицы, постепенно превращаясь в зомби. Финал новеллы должен был представлять собой совершенно безумное сюрреалистическое зрелище. Мне понравился характер этой новеллы, начинающейся в традиционном, реалистическом ключе и заканчивающейся самым невероятным мистическим образом. Трудность состояла в подборе актеров. Особенно главной героини. Она должна была сочетать в себе молодость, красоту, пластичность, сексуальность и демонизм. Скорее всего, именно потому, что мне не удалось найти исполнительницу, отвечавшую всем перечисленным требованиям, я так и не приступил к съемкам этой новеллы.
Сюжет третьей истории рассказывал про журналистку, которой редактор поручил сделать репортаж о проститутках. Приятель журналистки, шутник и раздолбай, смеха ради убедил ее в том, что качественный материал невозможно сделать, не изучив проблему изнутри. В итоге, журналистка, войдя во вкус, сменила одну древнейшую профессию на другую. Репетиции этой новеллы тоже проходили довольно долго и тщательно. Однако и в этом случае до съемок дело так и не дошло. Режиссер Селиверстов не чувствовал правды жизни.
В четвертой новелле, где присутствовала откровенная эротическая сцена, необходимо было найти раскованную актрису, искушенную в подобной специфике. Селиверстов прочитал интервью с порнозвездой Хаей Хаким в одной из популярных петербургских газет и решил, что о лучшей исполнительнице и мечтать нельзя. Узнав, через знакомых журналистов, ее телефон, он позвонил и назначил встречу.
В жизни Хая оказалась небольшого роста, абсолютно неприметной, в меру скромной. На бабушку режиссера она произвела самое приятное впечатление. Пока Селиверстов по традиции решал на кухне вопрос с чаепитием, Хая раскладывала по всей комнате фотографии своей бурной порнографической деятельности. Селиверстов, вернувшись в комнату с подносом, едва не выронил его из рук, увидев столь замечательное портфолио. Порнозвезда продемонстрировала себя во всех возможных и невозможных ракурсах. Вопрос о ее участии в фильме был решен мгновенно без дополнительных кинопроб.
Гораздо труднее оказалось найти партнера для столь экстравагантной особы. Забегая вперед, скажу, что мы его так и не нашли. Сама Хая привела какого-то молоденького парня, то ли студента, то ли школьника. Первое, что он сообщил режиссеру, это что у него проблемы с эрекцией, но если сделать укол папаверина, то творческий процесс, скорее всего, пройдет отлично.
Второй кандидатурой на роль супермена стал артист Ярослав Иванов. В свободное от съемок время он подхалтуривал метрдотелем в ресторане “Кэт” на Караванной. Туда он и пригласил меня для переговоров. Я взял с собой Хаю Хаким, считая необходимым посмотреть на главных героев фильма, так сказать, в дуэте. Ярослав Иванов (внешне очень похожий на Леонардо ди Каприо) встретил нас у входа, посадил за столик в центре зала и отлучился минут на пятнадцать, чтобы немного скоординировать обслуживание посетителей ресторана. В его отсутствие Хая выполнила эту миссию гораздо лучше. По старой привычке она разложила свои порноснимки по всему нашему столику, как пасьянс. Вскоре посетители ресторана, официанты стали окружать нас со всех сторон, занимая наиболее выгодное местоположение и расталкивая конкурентов. Хая давала подробные пояснения к каждой фотографии. Например: “А тут фотограф попросил меня шире раздвинуть ноги. Ну, я и постаралась!” Кто-то сразу же попытался договориться с порнозвездой об интимном ужине. Ресторан стремительно превращался в бордель. Артист Иванов (он же метрдотель), с трудом пробившись к нашему столику, от увиденного мгновенно потерял дар речи. Он шептал что-то невнятное о репутации заведения, о строгом директоре, об увольнении без выходного пособия. Когда мы вышли из ресторана, Хая сказала:
– Если мужик бормочет о репутации заведения, у него наверняка не стоит. Проверено многократно!
Пятой новеллой несостоявшегося фильма о любви была “Лолита”, съемки которой с блеском прошли в двухместном номере дешевого питерского отеля, оплаченного, впрочем, как одноместный, да еще и со скидкой в 10%.
Итак, из пяти новелл Селиверстова устроили только две: “Лолита” и “Композитор”. Грандиозный полнометражный замысел тонул, как какой-нибудь примитивный “Титаник”.
В самый разгар репетиций, кастингов и всего такого прочего заболел балетмейстер Тыминский. Он лежал в больнице после операции в крайне дурном расположении духа. Селиверстов отправился навестить друга, предварительно сочинив несколько юмористических рассказиков для поднятия настроения.
Тыминский лежал, глядя в потолок, в просторной светлой палате. Из окна открывался прекрасный вид на кладбище.
Селиверстов читал рассказы, написанные от имени Юры Зелькина, в которых фигурировали наши общие знакомые и друзья. Тыминский надрывался от хохота и буквально через пару дней в отличном состоянии был выписан из больницы. Воодушевленный Селиверстов продолжал сочинять бодро и весело. Количество скетчей о любовных похождениях артиста Зелькина увеличивалось с каждым днем.
И в один прекрасный день Селиверстова осенило. Если не получается рассказать о Любви, может быть получится о Любовных похождениях?
Главную роль в этом фильме мог сыграть только Юрий Зелькин. Это мог быть только его бенефис.
А вдруг он откажется? Ведь все истории написаны как бы от его имени (кстати, настоящего). По жанру – это сатира. Причем, очень едкая. А вдруг Юра не сможет посмеяться над самим собой? Вдруг он относится к себе слишком серьезно? Кроме того, он ведь живет в Германии. Захочет ли он приехать специально на съемки фильма?
Много вопросов не давали покоя Селиверстову, когда он ехал в аэропорт вместе с балетмейстером Тыминским и порнозвездой Хаей Хаким встречать Юрия Зелькина.
По замыслу режиссера, встреча великого артиста должна была пройти в обстановке ажиотажа, фанатизма и безумия. Порнозвезда вместе со своей напарницей, которую мы также прихватили на церемонию, должны были в момент появления Зелькина в здании аэропорта скинуть с себя всю одежду и броситься к нему на шею, как на объект нездорового фетишизма. Рейс из Германии задерживался. Порнозвезда же не могла больше сдерживать свои эротические эмоции и скинула с себя одежду еще до приземления самолета. Администрация аэропорта вызвала охрану. Мы насильно приодели порнозвезду и строго наказали ей не раздеваться до появления Зелькина.
Едва сойдя с трапа самолета, знаменитый германский актер с ужасом увидел бегущих к нему голых девок. Мэтр почувствовал запах серьезной международной провокации. Можно было попытаться сразу улететь обратно в цивилизованную Европу. Но для этого пришлось бы угонять самолет. Взвесив все за и против, Зелькин надавал тумаков порнозвезде, отшвырнул подальше ее напарницу и куда глаза глядят бросился наутек. Селиверстов успел сделать лишь несколько исторических, подлинно документальных, кадров, впоследствии вошедших в его великий фильм.
Отыскав Зелькина в окрестностях аэропорта, Константин затолкал его в машину и привез в свои скромные апартаменты. Зелькин, выпив два стакана крепкого чаю, приступил к изучению сценария. Через несколько часов абсолютного безмолвия он произнес классическую фразу: “Ничего не понял!” Константин от ужаса едва не потерял сознание. Фильм, о котором так долго мечтал Мастер, лишался единственно возможного исполнителя главной роли.
Зелькин был уже в коридоре, надевал шляпу и собирался уходить…
– Дай-ка мне твою писанину, – сказал он, стоя в дверях. – Полистаю еще разок на досуге…
Со сценарием в руках Зелькин вошел в лифт, нажал на кнопку и погрузился в чтение. Константин не успел вернуться обратно в квартиру, как услышал истерический хохот, раздававшийся с первого этажа. Он замер. Лифт пошел обратно на третий этаж. Через несколько секунд дверь лифта открылась. Зелькин с трудом держался на ногах, он буквально падал от смеха. Ему удалось нажать на кнопку первого этажа и лифт снова поехал вниз. Вскоре Зелькин опять был на третьем этаже, продолжая безумно хохотать. Так он прокатился вверх-вниз раз пять, после чего Константин вызволил его из лифта. Мэтры комедийного кинематографа вновь сели за стол переговоров, выпили крепкого чаю, и Зелькин произнес вторую классическую фразу: “Завтра начинаем съемки!”
Маленькое лирическое отступление. Друг моего приятеля, по образованию театральный режиссер, правда, к 60-ти годам так и не поставивший ни одного спектакля, долго отказывался от предложений посмотреть какой-нибудь из моих фильмов. Отказывался по принципиальным соображениям. Будучи эстетом и снобом, профессионалом самой высокой пробы, он не хотел тратить время на вульгарную ЖЭКовскую самодеятельность. Мой приятель же все время подливал масла в огонь, рассказывая ему про то, как Селиверстов получал призы на международных фестивалях, что премьеры у него проходят в Доме Кино, что его фильмы показывают по телевидению, в том числе, и в Германии… Эта мощная артподготовка возымела действие. Сноб сдался.
– Притараньте мне пару дисочков, – приказал он. – Так уж и быть, одним глазом посмотрю на этот пир духа… сразу после программы “Время”… на сон грядущий… вместо снотворного… А может, даже рецензию накатаю…
Карфаген пал под натиском неопровержимых аргументов о величии Селиверстова.
Мой приятель был счастлив. Через пару дней он позвонил театральному режиссеру.
– Ну, как? Рецензия готова?
– Ты меня за кого принимаешь? – спросил эстет. – За примитивного борзописца из бульварных газетенок? Не ожидал, не ожидал!!! Для того, чтобы написать серьезную, качественную рецензию, мне нужна, минимум, неделя. Я вскрою такие пласты культуры, какие не снились даже ведущим кинокритикам “Кайе дю синема”.
Мой приятель с трудом запасся терпением. Прикупил пива, чипсов и ровно через неделю, сидя в глубоком мягком кресле, предвкушал эстетическое наслаждение от прослушивания рецензии.
– Ну, что? Рецензия готова?
– Готова. Слушай.
– Подожди минуту.
Приятель отхлебнул полбокала пива и затаил дыхание.
– Селиверстов снимает фильмы для онанистов, – прочитал эстет.
Затравка была хорошая. Бодрая. Снобистская. В меру интеллектуальная…
В телефонной трубке повисла пауза.
– Читай дальше, – взмолился приятель, – Начало – зашибись!
– Это все, – тихо произнес эстет.
– Как все? Вся рецензия?
– Да. Емко и всеобъемлюще!
– Знаешь что, – заявил возмущенный приятель, – я напишу тебе ответную рецензию.
– Замечательно! Попробуй! Когда она будет готова?
– Через неделю.
Пришел черед театрального режиссера запасаться пивом, воблой и удобно устраиваться на подушке.
– Ответная рецензия готова, – провозгласил мой приятель.
– Читай, – эстет отхлебнул пивка.
– Сначала ты повтори свою.
– Пожалуйста. Селиверстов снимает фильмы для онанистов.
– Ответная рецензия: “Это очень большая аудитория!”
Так начались научные исследования моих фильмов отечественными искусствоведами.
После премьеры в Доме Кино меня пригласили в Институт истории искусств. Показать фильм ведущим петербургским искусствоведам. Во время просмотра большинство из них демонстративно покинули зал, а остальные, досмотрев кино, не пожелали участвовать в обсуждении. Только гениальный профессор Яков Иоскевич проявил живой интерес к творчеству будущего классика. Его слова о фильме: “Это аудиовизуальный Зощенко”, впоследствии многократно цитировались другими крупными искусствоведами.
В одной из ролей фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве” должна была сниматься молодая журналистка Наталья Анатольевна. Однажды она рассказала Константину историю про свое знакомство с известным режиссером документального кино. Его фильмы она когда-то с восторгом и умилением смотрела в популярной телепередаче “В мире животных”. Она была в таком восхищении от соприкосновения с личностью режиссера, который был кумиром ее счастливого детства, что сразу дала согласие на предложение зайти в гости на чашечку кофе. Сразу после чайно-кофейной церемонии кумир детства попросил журналистку на него помочиться…
Столь грандиозный казус не мог пройти мимо внимания Селиверстова. Он моментально включил эту историю в свой фильм. А на роль журналистки пригласил, естественно, саму Наталью Анатольевну.
Как- то раз она пришла в гости к Константину с гипсом на правой руке.
– Я поспорила на ящик пива, что разобью рукой кирпич.
– Кто выиграл спор?
– Я-я-я-я! – радостно завопила Наталья Анатольевна, размахивая гипсом.
Мне казалось, что только такой искренний, в хорошем смысле слова, первобытный гомосапиенс сможет достоверно исполнить роль журналистки, втянутой маньяком-режиссером в отвратительную мокрую порнографию.
И все же Константин, как настоящий требовательный к себе художник, по окончании съемок ощущал, что на экране Наталья Анатольевна куда менее убедительна, чем в жизни. Необходимо было что-то предпринимать.
Так в жизни и творчестве Селиверстова появилась актриса Большого Драматического театра имени Г.А. Товстоногова Елена Шварева. Константин положил глаз на молодую начинающую актрису еще на знаменитых кастингах Анны Дашковой-Майской. Он обратил внимание, как хорошо удавались Лене страстные поцелуи. Константин здраво рассудил, что если актриса хороша в одном эротическом амплуа, то и в мокрой порнографии она проявит себя во всей красе. Единственной проблемой было присутствие интеллекта на ее лице, которое категорически портило общую картину глобального дебилизма, присущего всем персонажам фильма. Преодолеть этот маленький недостаток так в итоге и не удалось. Впрочем, истинные шедевры мирового кинематографа отдельные малосущественные изъяны только украшают.
Балетмейстер Тыминский после нашей первой, неудачной, попытки стать частными собственниками ларька, преуспел в бизнесе больше, чем я. Он открыл оптовую торговлю металлопосудой, стиральными порошками и туалетной бумагой. Медленно, но верно балетмейстер приближался к образу жизни среднего класса. Иногда он удостаивался чести пообедать с депутатами районных Советов. Все чаще его можно было застать вслух размышляющим о макроэкономике. Однажды он произнес такую фразу:
– Наиболее эффективное распределение финансовых потоков между чайниками и кастрюлями является таким же краеугольным камнем мировой экономики, каким в истории классического балета стало соло Барышникова в “Дон Кихоте”.
Впрочем, балетмейстер не забывал и свои прямые кинематографические обязанности. Помню, с каким энтузиазмом он взялся подбросить Константина на личном автомобиле к месту очередного показа фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве”. Широкие народные массы штурмовали элитный клуб где-то в дебрях спальных районов. Съемочная группа, пожелавшая бесплатно посетить показ, была скрупулезно занесена Константином в специальный список, который он вез с собой вместе с копией фильма.
Немного не доезжая Невского проспекта, Тыминский вспомнил о какой-то оптовой базе, которую давно мечтал посетить. Решительно изменив маршрут, он свернул в переулок, заехал в проходной двор, выбежал из машины и попросил Константина подождать 5 минут.
Через 15 минут Константин начал нервно поглядывать на часы. Через 30 минут он выскочил из машины и стал активно оглядываться по сторонам. Мимо него сновали какие-то очень деловые люди. Все они заходили в одну и ту же облезлую дверь, а возвращались спустя некоторое время, сгибаясь в три погибели под тяжестью ящиков с водкой. Загрузив полный багажник, они выезжали со двора. Их место тут же занимали другие бизнесмены.
Константин мог бы поехать и на метро. Но машина балетмейстера была открыта. Нельзя было ее бросить. Не было даже возможности отлучиться на его поиски. Мобильные телефоны в то доисторическое время были атрибутом только очень крупных коммерсантов.
Тыминский объявился через полтора часа. Он тащил на себе огромный ящик с зубными пастами, средствами для мытья посуды и борьбы с тараканами. Последнюю жидкость Константину сразу захотелось применить против Тыминского.
Публика уже давно томилась в зрительном зале, когда Константин ворвался в фойе элитного клуба с видеокассетой в руках. Скандала чудом удалось избежать. Но самое забавное, что вся съемочная группа, включая знаменитую порнозвезду Хаю Хаким, в течение часа промыкалась у входа в клуб, тщетно пытаясь доказать суровым охранникам, что они знаменитые киноактеры. Только появление Константина с заветным списком спасло звезд российского экрана от позора быть неузнанными в лицо.
Последней новеллой фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве” была “Дочь комбайнера”. Сюжет этой истории вкратце таков: главного героя Юрия Зелькина покидает любимая девушка, возмущенная жутким беспорядком, царящим в его квартире. Она ставит ему ультиматум: вернусь только после генеральной уборки. Зелькин никак не может найти подходящую уборщицу. Все, кто претендуют на эту вакантную должность, оказываются, как минимум с двумя высшими образованиями. Они настолько хорошо разбираются в Джойсе и Прусте, что подмести пол для них явно непосильная задача. Наконец, архитектор Палачев во время совместного распития горячительных напитков рекомендует Зелькину идеальный экземпляр: дочь доярки и комбайнера. Зелькин в восторге! Он не верит своему счастью! А у Палачева припасен еще один убийственный аргумент: “Можешь даже оставить ее ночевать. Она тебе все качественно отполирует. Это входит в прейскурант”.
Далее в квартире Зелькина появляется очень экстравагантная уборщица, и события приобретают совершенно неожиданный оборот.
Идея этого сюжета родилась у Константина после того, как приятель архитектора Палачева в течение нескольких месяцев интенсивно уламывал его воспользоваться услугами каких-то совершенно уникальных проституток. Сам приятель был, по-видимому, их менеджером… Константин, всем это прекрасно известно, эталон высокой морали и нравственности, отбивался как только мог. Последним аргументом всемирно известного режиссера было полное отсутствие денег, необходимых для оплаты изысканных услуг. Это огорчило менеджера. И все же он оказался настойчив. Он обвинил Константина, что в его холостяцкой квартире царит полный бардак и сообщил, что специально для великого Маэстро у него припасена самая дешевая в городе уборщица, которая виртуозно подметает полы, готовит обед и моет посуду. И все это великолепие входит в единый прейскурант с дополнительными услугами по желанию клиента. Константин был озадачен. Будучи заядлым холостяком, он месяцами не подметал пол, годами не мыл посуду и никогда не варил обед. Соблазн был так велик, что Маэстро сдался. Уборщица позвонила через 5 минут. Уже через полчаса Константин встретился с ней около метро.
– Сначала в магазин за продуктами, – сказал он весьма милой молодой девушке.
В магазине Константин купил мясо, картошку и длинные огурцы.
– А ты, похоже, извращенец, – сказала уборщица.
Когда Константин обратился к ней с просьбой приготовить обед, она сначала восприняла это, как неуместную шутку. Потом, нехотя, поплелась на кухню. Пока варился суп, она пару раз возвращалась в комнату с решительным желанием побыстрее раздеться и прыгать в койку… Но Константин был НЕПОКОБЕЛИМ!
– Только после обеда! – сурово приказал знаменитый режиссер эротического кино.
Пообедав, домашний тиран потребовал от девушки пройтись по квартире…с пылесосом.
– Какой ты проказник! – игриво заметила уборщица. Сняла с себя всю одежду и включила пылесос…
Взяв за основу эту забавную историю, Константин тут же написал заключительную новеллу для своей киноэпопеи. В роли уборщицы снялась Антонина Филимонова. Однажды, Константин увидел запись ее выступления в одном из парижских кабаре.
– Вот типичная дочь доярки и комбайнера! Да еще с претензией на гарвардское образование, – предположил режиссер.
С Юрием Зелькиным они составили прекрасный комический дуэт. Особенно в первой части новеллы. А вот во второй части заданный темп начал как-то сам собой проседать. Это категорически не устроило режиссера-перфекциониста.
Константин взялся за поиски новой исполнительницы. Вскоре он нашел недавнюю выпускницу Театрального института Катю Иванову, приехавшую в Питер из маленького бурятского поселка. На кинопробы она пришла с личным телохранителем, которого звали Мендыбай. Такую девушку стоило охранять! Кстати, единственный вопрос, который задал Мендыбай режиссеру: “Какие у вас ставки?” Катя очень хорошо сыграла во второй части новеллы, но в первой была, пожалуй, излишне скована.
Константин нашел блистательный выход из тупиковой ситуации. В первой части новеллы в роли уборщицы он оставил звезду парижских кабаре Антонину Филимонову, а во второй – девушку из братской Бурятии Катю Иванову.
Самое удивительное, что зрители фильма, при всей внешней несхожести двух актрис, обычно не замечают подмены.
Отснявшись в фильме, Юрий Зелькин улетел на свою новую Родину, в вольный город Бремен и стал ждать выдвижения на “Оскара”. На всякий случай он даже написал благодарственную речь, адресованную Американской киноакадемии. Зелькин прочитал мне ее по телефону из Германии и попросил высказать свое мнение, не слишком ли мелодраматично он вспоминает босоногое детство на Подольской улице. Я сказал, что Адмиралтейский район Петербурга будет рыдать…
Когда фильм был смонтирован, я отправил его в Германию ценной бандеролью. Сразу по получение Юра позвонил мне весьма встревоженный:
– Тебе не кажется, что моя эротическая сцена с порнозвездой выглядит излишне пуританской?
– Нет, Юрик. Ты разве забыл, как Хая кричала от удовольствия?
– Константин, ты, наверное, что-то путаешь. Все четыре дубля прошли в гробовой тишине.
– Юрик, а на что ты рассчитывал? Брюки, фланелевые кальсоны, да еще в придачу ватное одеяло, которое ты проложил, чтобы не касаться порнозвезды…
– По-моему, Константин, я немного переборщил. Кальсоны я не сниму ни при каких обстоятельствах. Мне без них в Петербурге холодно. А вот брюки можно было бы слегка приспустить. Причем, очень лихо, одним небрежным движением…
– Юрик, ты явно вошел во вкус. Тебя ждет блестящая карьера в порноиндустрии.
– Константин, не преувеличивай. Мои достижения в высоком чистом искусстве уже давно стали достоянием всех анналов. А в порнобизнес я особо не рвусь.
– Юрик, не скромничай.
– Константин, скажу тебе по совести, нашу сцену с Хаей Хаким надо срочно переснимать. Не наблюдаю я в этой любовной сцене подлинно эротической достоверности.
– Юрик, ты подвергаешь сомнению мою режиссерскую квалификацию?
– Боже упаси, Константин. Ты режиссер воистину выдающийся. Я тоже великий актер высокого полета. Сам понимаешь, это даже не обсуждается! Порнозвезда твоя, отдам ей должное, совсем не дура, ей палец в рот не клади. Но, сообразив, так сказать, на троих, мы немного лажанулись. С кем, как говорится, не бывает. Но дело это поправимое. Константин, я решился! Срочно вызывай Хаю Хаким. Я немедленно вылетаю.
– Господи, Юрик. Куда? С какой целью?
– Я понял, что другого выхода нет! Я лягу в постель с порнозвездой! Мой девиз: жизнь коротка, искусство вечно! Я лягу без брюк… но в кальсонах! Чего бы мне это не стоило!
– Юрик, закажи в своем Бремене проститутку. Съезди на Рипербан. Взбодрись!
Итогом долгих утомительных переговоров стало коллегиальное компромиссное решение переснять эротическую сцену “Зелькин-порнозвезда” в более реалистическом ключе, или, как сказал Юрик, по системе Станиславского.
Результат превзошел все самые смелые прогнозы. И только Хая Хаким в интервью российскому телевидению вновь сообщила всей стране, что не получила от съемок физического удовлетворения.
– А почему меня не позвали? – спросил разочарованный балетмейстер Тыминский. – Я бы успокоил порнозвезду…
Моя бабушка в порнозвезде души не чаяла, разумеется, не имея ни малейшего понятия, чем она зарабатывает себе на жизнь. В домашней обстановке Хая Хаким производила впечатление очень скромной, правильной и благовоспитанной. Бабушка не раз говорила мне:
– Вот бы тебе такую жену!
– Увы, это невозможно, – возражал я. – Она же суперзвезда. А я кто? Слишком велика разница в социальном статусе.
– А в каких фильмах она снималась? – интересовалась бабушка.
– В разных, – отвечал я. – Даже в зарубежных.
– Неужели в голливудских? – с ужасом спрашивала бабушка, понимая, наконец, справедливость моих слов о социальном неравенстве.
– Не буду утверждать, что в голливудских, – уклончиво отвечал я, – но и исключать такой вероятности тоже нельзя.
Бабушка очень гордилась тем, что имеет возможность собственноручно напоить чаем столь выдающуюся актрису.
Балетмейстер Тыминский, в своем репертуаре, приходя в гости, постоянно подшучивал над бабушкой.
– Скоро ли свадьба вашего внучка со звездой экрана?
– К сожалению, мой Костя до звезды пока не дорос. Слишком мелко плавает, – обычно отвечала бабушка на полном серьезе.
– Хотите, я за него походатайствую?
– Не надо, Володя. Вот, когда он завоюет “Оскара”, тогда Хая сама на него внимание обратит.
– Эх, куда хватили! После “Оскара”… Да после “Оскара” он между Шэрон Стоун и Джулией Робертс выбирать будет.
– Я таких не знаю, – говорила бабушка. – А что, они разве познаменитее Хаи Хаким будут?
Все открылось, как всегда бывает, самым неожиданным образом. Любимой телепередачей моей бабушки была программа “Моя семья”. Ее ведущий Валерий Комиссаров с невероятным энтузиазмом отстаивал традиционные семейные ценности. Бабушка не пропускала ни одного выпуска программы, потом долго обсуждая каждый нюанс по телефону.
И вот, начинается очередная передача. Ведущий сообщает, что сегодня у нас очень необычная гостья. Она снимается в фильмах для взрослых, но при этом ее взгляды на будущую семью ничем не отличаются от наших с вами. После такой интригующей преамбулы ведущий передает слово Хае Хаким. Порнозвезда сообщает миру свою драматическую историю, дескать, да, снимаюсь в порно, но это такое же высокое искусство, как и любое другое, по крайней мере, ничуть не хуже ваших любимых сериалов. А что касается семьи и брака, то в этом вопросе я вообще такая же, как все женщины, мечтаю выйти замуж. Но как только мужчины узнают о моей профессии, либо сразу норовят смыться, либо не планируют со мной серьезных отношений. Что же мне делать? Дорогие телезрители, помогите!
Пока Хая проникновенно произносила этот монолог, ведущий скрупулезно изучал порножурнальчик с нашей героиней в самых непристойных позах. Некоторые занимательные картинки были показаны Государственным телеканалом “Россия” (о, ужас!) крупным планом.
Бабушка не могла прийти в себя целый месяц. Мир рухнул прямо на ее глазах. Только балетмейстер Тыминский был как всегда бодр и весел.
– Вы слышали, Володя? Какой ужас! Хая-то наша оказалась… Как они сказали по телевизору… Забыла название…
– Порнозвезда, бабушка Циля! – подсказывал услужливый балетмейстер. – Так, когда женится Ваш внучок?
– На этой… как ее… порнозвезде я ему жениться запрещаю!
– Как вы жестоки, бабушка Циля. А если у них любовь?
– Володя, вы что, с ума сошли? Какая может быть любовь, если она… опять забыла… Как вы сказали?
– Что сказал?
– Ну, по профессии кто она?
– С вашего позволения, порнозвезда, бабушка Циля.
– Вот-вот. Это ужасная профессия! Неужели нельзя найти чего-нибудь получше?
– Ну, если только работать народным депутатом… А, впрочем, какая разница…
Такие диалоги в различных вариациях я прослушивал почти каждый день.
2000 год страна встретила не только с новым президентом, но и с новыми звездами на кинематографическом небосклоне.
Режиссеру Селиверстову очень хотелось сделать фильм, который отчасти напоминал бы его любимую пьесу “Ревизор”, но был бы полностью построен на современном материале. Из этого замысла возникли “Марсианские хроники”.
Сюжет сценария не имел ничего общего с одноименным шедевром Брэдбери. Впрочем, даже название, на самом деле, не совпадало, так как обыгрывало другое значение слова “хроники”: хронические больные.
Итак, съемки сатирической комедии о вечной российской коррупции начались осенью 2000 года. Впервые Константин передоверил операторские функции другому лицу. Звали его Сева Блотнер. С самого начала съемочного процесса стало ясно, что он влюблен. Но, к сожалению, не в марсианских хроников, а в девушку Юлю, которая все свободное время проводила у нас на съемочной площадке. Присутствие Юли не давало покоя балетмейстеру Тыминскому. Похотливый ловелас чуть что норовил обнять девушку оператора, погладить, назначить романтическое свидание… Обстановка на площадке накалялась с каждой минутой. Оператор оказался чересчур ревнивым.
Развязка наступила неожиданно. Мы возвращались со съемок на автомобиле балетмейстера. Тыминский был за рулем. Рядом с ним, на переднем сидении, расположилась Юля. А на заднем: Константин Селиверстов с оператором Блотнером. Балетмейстер был как всегда в ударе. Он читал стихи собственного сочинения, посвященные Юле. Последние две строчки этого поэтического шедевра были такими:
Я легкой жизни не ищу,
Ах, Юля, я тебя хочу!
Не успел Тыминский сопроводить свои лирические, испепеленные страстью, строки нежным поглаживанием по Юлиной коленке, как оператор Блотнер схватил железный штатив, предназначенный для тысячеваттных электроламп, и шмякнул им по лысой башке блаженного Дон Жуана. Тыминский одновременно потерял все: ориентацию во времени и в пространстве, сексуальную ориентацию, руль автомобиля… Мы ехали на полной скорости по набережной Невы. Режиссер Селиверстов не умел плавать. Он успел прокричать Тыминскому:
– Порнозвезда твоя! Бери ее себе и пользуйся!!!
Но это было даже лишнее. Балетмейстер и так понял, что прижимистый режиссер отдаст ему всех своих самых ликвидных актрис в безвозмездное пользование в обмен на один резкий поворот руля в сторону от великой реки, воспетой великим поэтом Пушкиным.
На этом приключения марсианских хроников не закончились. Они только начинались.
Константин пригласил сниматься в своем новом фильме испытанных бойцов: Юрия Зелькина, Сергея Чернова (ему выпала честь сыграть роль Губернатора), Владимира Тыминского, Николая Палачева и Хаю Хаким.
Из новых актеров в фильме дебютировал Евгений Волков, ставший впоследствии еще одной селиверстовской суперзвездой. Его карьера долгое время развивалась вдалеке от кинематографа. Евгений Алексеевич был кандидатом медицинских наук, микробиологом, написал докторскую. О том, насколько яростно служил науке Евгений Алексеевич, свидетельствует всего лишь один факт: проводя очередные уникальные эксперименты в области микробиологии, Волков в состоянии научного аффекта пролил на себя пробирку с бактериями холеры. Практически, испытал на себе самую жуткую заразу. Это был подвиг, достойный Нобелевской премии. Волкова изолировали на неделю в специальный инкубатор, принудительно кормили таблетками, каждый день с ног до головы протирали дезинфицирующим раствором. Другой бы на его месте приуныл. А жизнелюбивый Евгений Алексеевич думал только о том, какая красивая грудь у медсестры, делающей ему уколы. Это был явный признак здорового иммунитета к бактериям холеры!
Занятия наукой сочетались в жизни Волкова с любовью к искусству. Евгений Алексеевич играл на трубе в духовом оркестре, пару раз гастролировал за рубежом. В Египте он исполнил знаменитый марш из оперы “Аида” прямо в гробнице Тутанхамона. Его первая роль в кино была в фильме Алексея Германа “Хрусталев, машину!” С этого момента Волков заболел кинематографом на всю жизнь.
Первая сцена “Марсианских хроников” с его участием оказалась неожиданно одной из самых проблемных. По сюжету Волкову предстояло окунуться в джакузи на пару с порнозвездой Хаей Хаким.
За время прошедшее после съемок “Искушенного в любви”, Хая успела обзавестись женихом, охранником по профессии. Он познакомился со своей избранницей, разумеется, на съемках порнофильма, где подрабатывал в качестве актера. Стоит ли упоминать особо, что в статусе жениха он начал сопровождать невесту на все творческие мероприятия.
Подойдя вплотную к джакузи, охранник стал самым тщательным образом вникать в творческий процесс великого режиссера Селиверстова.
– Ты не мог бы вежливо послать его подальше? – прошептал на ухо Константину кандидат медицинских наук Волков. – Я не могу войти в образ. Я стесняюсь!
Селиверстов привык работать со стеснительными мужиками. После Юрия Зелькина ему был уже никто не страшен.
– Молодой человек! – на всякий случай подчеркнуто не по-хамски обратился режиссер к охраннику (а вдруг он вооружен?). – Ты не мог бы свалить отсюда куда подальше!
Вторая часть обращения Константину явно не удалась. Но он получил неожиданную поддержку.
– Помнишь, Вася, как на съемках “Злоебучки” у тебя напрочь не стоял, пока журналисты не ушли? – напомнила Хая какой-то вопиющий случай из порнопрактики жениха.
– Вот именно! – поддержал Хаю без пяти минут доктор наук Волков. – В моем возрасте уже не до показательных выступлений. Мне бы обязательную программу отработать…
– Хорошо. Я уйду, – сказал Вася своей невесте, – Но ты об этом пожалеешь!
Охранник исчез, и мы некоторое время спокойно поработали в комфортной творческой атмосфере. В перерыве порнозвезда вспомнила, что еще недавно у нее был жених.
– Он бросил меня! Бросил! Он от меня ушел! А-а-а-а! О-о-о-о! Что мне делать? – вопила на всю арендованную баню брошенная невеста. – Ты сломал мне личную жизнь! – последнее обвинение было адресовано, естественно, режиссеру.
Константин уже готов был предложить порнозвезде руку и сердце, чтобы частично компенсировать ей потерю охранника-жениха. Но Константина опередил мудрый доктор-микробиолог Волков.
– Хая, твой мужик слишком примитивен для тебя. Ты женщина умная, начитанная, интеллектуальная. Тебе нужен человек посолиднее. Примерно такой, как я.
Первый съемочный день фильма “Марсианские хроники” едва не закончился свадьбой.
Вкратце напомню сюжет картины. Губернатор города получает от президента несколько миллионов долларов на Марсианскую экспедицию. Высшим чиновникам известно, что космический корабль сможет долететь только до Марса, а обратно, увы, не вернется. Поэтому в состав экипажа они решают включить самых никчемных (с их точки зрения) жителей города: артиста, режиссера, балетмейстера, архитектора и порнозвезду. Пока идет подготовка к полету, чиновники без зазрения совести разворовывают бюджет экспедиции. А потом, когда все деньги оседают у них в карманах, обвиняют в краже ни в чем не повинный экипаж. Несостоявшихся “космонавтов” сажают в тюрьму и приговаривают к высшей мере. Вот такая веселая сатирическая история…
Для Константина было очень важно присутствие в фильме аутентичного антуража. В частности, режиссеру представлялось необходимым организовать съемки в потрясающем своим великолепием Мариинском Дворце, где заседает Законодательное собрание Петербурга. Совершенно очевидно, что получить такое разрешение официально, не заплатив при этом значительной суммы денег, невозможно по определению. Константин, как всегда, пошел другим путем. Он разыскал своего старого приятеля, работавшего помощником одного из народных депутатов. Приятель организовал пропуска на всю съемочную группу.
Мы начали с проходов Губернатора по коридорам Дворца. Сергей Чернов с важным видом вышагивал в обрамлении грандиозных интерьеров, держа в правой руке коробку из-под торта. В ней хранились деньги, отпущенные на Марсианскую экспедицию. Идея эта возникла после знаменитой истории, произошедшей во время президентской избирательной кампании 1996 года. Представитель штаба Б.Н. Ельцина выносил из Белого Дома коробку из-под ксерокса, в которой обнаружили “бесхозные” полмиллиона долларов (скорее всего, на самые мелкие расходы).
У нас же Губернатор бродил по Мариинскому Дворцу как бы с тортиком, начинка которого состояла из зеленых купюр. В какой-то момент, то ли закончилось очередное заседание, то ли был объявлен перерыв, фойе наводнили народные избранники. И что же они увидели? Довольно представительный мужчина ходит по всем коридорам, как Ревизор, за ним по пятам следует целая свита, да еще и кинооператор снимает. Видно, очень большой начальник, подумали депутаты. Вот так, сдуру не поздороваешься, не засвидетельствуешь почтение, и карьера твоя полетит кубарем вниз… И тут началось что-то фантасмагорическое. Депутаты, опережая друг друга, подбегали к артисту Чернову, здоровались за руку и представлялись:
– Депутат Иванов!
– Депутат Петров!
– Депутат Сидоров!
Сергей поначалу слегка шарахался от такого навязчивого интереса к его персоне, а потом вошел во вкус:
– Губернатор Чернов! – отвечал он.
Депутаты улыбались, давая понять, что оценили шутку “большого начальника”.
Но это было только начало. Далее нам необходимо было снять сцену, когда экипаж космического корабля посещает резиденцию Губернатора. Селиверстов решил, что все должно быть по-настоящему. “Космонавты” заходили в самый разгар рабочего дня в приемную председателя Законодательного собрания Петербурга. Заходили по очереди, в строго определенном порядке, здоровались с секретаршей и… застывали, как в немой сцене “Ревизора”. Она спрашивала: “Чем могу быть полезной?” Артисты отвечали, что ошиблись кабинетом, и выходили. Камера находилась снаружи, поэтому секретарша нисколько не подозревала, что идут съемки фильма. Селиверстов потребовал второй дубль. Снова “космонавты” с той же самой очередностью вошли в приемную председателя Законодательного собрания. Снова, как интеллигентные люди, поздоровались… И снова сообщили, что зашли сюда по ошибке. Однако режиссер-тиран и на этом не успокоился. Члены экипажа космического корабля в третий раз вошли в приемную председателя Законодательного собрания. И снова сообщили секретарше, что, по-видимому, в этом кабинете они не найдут объекта своего вожделения. Это было уже слишком! Секретарша нажала на “тревожную” кнопку, что означало высшую степень опасности для опекаемого ею высокого должностного лица. Усугублял наше, и без того шаткое, положение костюм порнозвезды, точнее, его отсутствие. Она трижды вваливалась в кабинет главы законодательной власти Культурной Столицы России практически совершенно голая. Попку лишь слегка прикрывали смело укороченные шортики, а сверху на ней была совершенно прозрачная кофточка, позволявшая всем кому не лень любоваться ее соблазнительными сиськами. Буквально через минуту вся съемочная группа Селиверстова была задержана бдительными сотрудниками ФСБ. Константин уже представлял себе пытки в подвалах Большого Дома. Палачев спрашивал, сколько раз в месяц разрешается с воли получать передачи. Порнозвезду же больше всего интересовало, можно ли в тюрьме заниматься сексом.
Впрочем, благодаря нашему ангелу-хранителю (он же помощник народного депутата) мы были амнистированы, освобождены из-под стражи и полностью восстановлены в правах.
Еще одной глобальной проблемой для Селиверстова стала необходимость снимать сцену в зале суда. У Константина не было ни родственников, ни друзей в судейском корпусе. Но они оказались у одного знакомого переводчика с французского языка. К счастью для режиссера, в Питере судили провинившегося франкоговорящего алжирца. Знакомый Константина не только блестяще отработал весь судебный процесс в качестве переводчика, но и представил режиссера народному судье, который разрешил съемки с 9 до 12 утра в подведомственном ему зале.
Целая толпа марсианских хроников появилась в назначенное время в храме Фемиды. Так начался сфабрикованный судебный процесс над несостоявшимися героями космоса. Место судьи занял актер Александр Анисимов, сыгравший в этом фильме еще одну роль – главного мафиози. Эта маленькая режиссерская находка символизировала сращивание судебной власти с криминальными элементами. Места народных заседателей заняли: известный кинорежиссер Евгений Юфит (сыгравший также представителя казанской преступной группировки) и актер из Руанды Филибер Нтуйемукага (исполнивший также роль африканского мафиози-людоеда). Вот такая “авторитетная” компания занималась у меня отправлением российского правосудия и вынесением “справедливого” приговора. Всё как в жизни!
Когда около 12 часов дня в судебном зале один за другим стали появляться настоящие прокуроры, адвокаты, заседатели и судьи, их гомерическому хохоту могли бы позавидовать Чарли Чаплин, Луи де Фюнес и братья Маркс вместе взятые. “Зря смеетесь, – подумал режиссер Селиверстов, – Мой судебный процесс будет еще пореалистичнее ваших”. И ведь как в воду глядел…
Константину не удалось закончить съемку за три отведенных ему часа. И в какой-то момент в зале стали проходить одновременно два судебных процесса. Один – настоящий. Другой – фантасмагорический. Они стали пересекаться. В результате, судебная стенографистка, кажется, зафиксировала несколько реплик моих персонажей. В частности, после объявления приговора судья говорит: “Пусть рухнет мир, но торжествует закон!” На что осужденный Юрий Зелькин из клетки отвечает: “В рот я имел ваш закон!”
Помню, настоящий судья спросил у стенографистки:
– Вы это записали?
Она говорит:
– Да!
– Вычеркните!
Вот так фальсифицируется история. В том числе, и история кино…
Кульминацией фильма “Марсианские хроники” должна была стать сцена штурма Смольного творческой интеллигенцией. Чудом избежавшие расстрела “космонавты” решили сбросить коррумпированную власть. Возглавить штурм, по сценарию, должен был Юрий Зелькин, который потом станет новым, “демократическим”, губернатором. Однако Зелькин, в свойственной ему манере, бежать во главе восставших отказался. Он заявил следующее: “Охрана Смольного наверняка будет отстреливаться. Первым я умирать не хочу! Если вы меня спросите: кто должен бежать впереди? Я вам отвечу: естественно, наш режиссер!”
Селиверстов тщетно взывал к актерской и человеческой совести. Все поддержали Зелькина единогласно.
Константину ничего другого не оставалось, как стать лидером революции. Его боевой настрой, правда, был омрачен потерей бойца. Порнозвезда Хая Хаким не явилась на съемки. Ее не отпустил жених-охранник. Не отпустил, впрочем, не потому, что несанкционированный штурм Смольного – довольно опасное предприятие, а из чувства мести к режиссеру Константину, который в первый съемочный день выгнал его из бани. Вместо порнозвезды, бросаться на амбразуру Смольного было доверено Хаиной подруге – студентке Консерватории по классу фортепиано, также иногда, исключительно ради удовольствия, подрабатывавшей в порнофильмах.
Ровно в полдень участники конспиративного штурма строго поодиночке стали собираться в районе боевых действий. Предстояло еще прямо на улице переодеться в тюремную одежку, в которой восставшие из ада (то есть из мест заключения) должны были брать цитадель коррупции и произвола.
К сожалению, сигналом к штурму стал не выстрел “Авроры”, а ласковые слова режиссера, адресованные своим бойцам: “Да поможет нам Бог обойтись минимумом человеческих жертв!”
Революционеры в полосатых пижамах побежали к Смольному. Зрелище это было не для слабонервных! Юрий Зелькин демонстративно отстал. Он, якобы, сразу подвернул ногу и начал усиленно хромать. На лидера революции он явно не тянул. А ведь ему предстояло вскоре произнести историческую фразу: “Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!”
Необходимо было как-то компенсировать пассивность Зелькина. Константин понял, что настал его звездный актерский час. Он не просто летел вперед, рассекая ветер. Он аж подпрыгивал, как кенгуру, одновременно давая понять поднятым по тревоге ОМОНовцам, что не надо уж очень сильно нервничать, так как он всего лишь участвует в легкоатлетических соревнованиях в тройном прыжке.
Буквально через несколько секунд после начала штурма, артисты были окружены ОМОНом, но не избиты до полусмерти, во что по нынешним временам трудно поверить, а встречены искренним хохотом и возгласом недоумения: “Вы из какой психушки сбежали?”
– Мы не сбежали… Мы кино снимаем.
– А где камера?
– Да вот она.
Константин показал рукой в сторону оператора Блотнера, который предусмотрительно спрятался с видеокамерой как можно дальше от места событий.
Главный ОМОНовец тут же связался по рации с начальством и сообщил, что штурм благополучно локализован, произведена выборочная зачистка, жертв среди личного состава нет.
– А теперь второй дубль. Займите исходные позиции! – нагло заявил Селиверстов начальнику ОМОНа. – Что-то не очень реалистично вы сыграли в первом дубле. Явно не по системе Станиславского. Вот посмотрите, пожалуйста, на пышущего здоровьем артиста Юрия Зелькина. Это непорядок! Почему его голова не соприкоснулась с вашей дубиной?
ОМОНовец снова связался по рации со своим начальством. На этот раз его интересовал вопрос: даст ли руководство согласие на участие личного состава охранников Смольного в фильме Константина Селиверстова “Марсианские хроники”? К нашему общему сожалению, ответ был получен отрицательный. Российские начальники всегда поступают в соответствии с кодексом самурая: между “да” и “нет” они всегда выбирают “нет”.
В фильм вошла сцена, снятая первым и единственным дублем.
Наученный горьким опытом, Константин отправился официально оформлять свои отношения с директором Петербургской городской свалки, где должны были состояться съемки одной из сцен фильма “Марсианские хроники”.
Войдя в кабинет к главному мусорщику города, Селиверстов сообщил, что хочет оказать ему большую честь в лице подведомственной ему свалки, которая не далее как сегодня станет съемочной площадкой будущего кинематографического шедевра. Директор мусорной свалки в ответном слове заметил, что благодарит за оказанное высокое доверие, но он, дескать, может его не оправдать. Городская свалка – это не просто горы мусора, сваленные в произвольно-хаотическом порядке. Это, на самом деле, стратегический объект. Это охраняемая зона, куда посторонним вход строго воспрещен. Впрочем, на определенных конфиденциальных условиях, конечно же, вход может быть строго разрешен. Так давайте же приступим, сказал мусорщик в заключение, к выработке взаимоприемлемых условий.
Для режиссера Селиверстова любые “конфиденциальные” условия были изначально неприемлемы. Тем более, если речь шла о (прости, Господи!) городской свалке, которую, при всем уважении к возрасту и чину ее руководителя, Константин никак не считал сколько-нибудь значительным стратегическим объектом.
– Извините, что побеспокоили, – сказал режиссер, прощаясь. – Съемки придется отменить.
Начальник был явно разочарован.
– Вы даже не поторговались, – сказал он.
– Здесь не рынок, – коротко отрезал Константин, давая понять, что торг здесь неуместен.
План режиссера был прост, как пустая консервная банка.
Съемочная группа, погрузившись в автомобиль, отъехала на полкилометра от головной конторы и преспокойно начала подготовку к съемочному процессу. Но не тут-то было. Директор свалки просчитал эту простейшую комбинацию, как шахматист Каспаров в лучшие годы. Буквально минут через пятнадцать приплелся охранник, сообщивший, что его прислал лично шеф посмотреть, не оказались ли эти киношники излишне хитрожопыми.
– Оказались-оказались… Чего уж там отпираться…
Константин был полностью разоблачен. Была проиграна битва. Но не война.
Съемочная группа собрала свое оборудование, пожелала охраннику всего самого доброго и отъехала вперед еще на полтора километра. У охранника не было автомобиля, и ему было лень топать такое расстояние. Он пошел назад отчитаться перед шефом, что работа с клиентом проведена.
А мы спокойно отработали съемочный день на закрытом стратегическом объекте, в просторечии именуемом свалкой.
В фильме “Марсианские хроники” засветилось много ярких творческих личностей: поэт Андрей Торгашин в роли главного налогового инспектора, кинокритик Юрий Коненко в роли советника по культуре, артист Рудольф Челищев (он же знаменитый Рудик) в роли прокурора, артист балета Мариинского театра Юрий Потемкин в роли советника по вопросам религии, духовности и нравственности.
И все же действительно серьезные проблемы возникли при подборе актеров на роли представителей различных мафиозных структур. Для придания “мордам лица” максимальной аутентичности Константин обратился за помощью к ленфильмовским режиссерам по кастингу с просьбой отыскать ему кого-нибудь из “Бандитского Петербурга”. Селиверстову по большому блату прислали двоих отъявленных головорезов с сопроводительной запиской следующего содержания: “Они не актеры. Они настоящие… Будь осторожен. Лишнего не болтай”.
В итоге, “настоящие” сыграли у Селиверстова лидеров тамбовской и чеченской преступных группировок.
Причем, исполнили они эти роли с огромным энтузиазмом. Дело в том, что в реальной жизни им не удалось подняться высоко по карьерной лестнице в иерархии своей преступной группировки. А в кино им представилась возможность прожить какое-то время в образе своей мечты.
Недопонимание между режиссером и актерами возникло только единожды. Когда на мафиозной сходке главный финансист сообщает бандитам, на какие кодовые имена он открыл им счета в швейцарском банке, становится известно, что главаря тамбовской группировки следует теперь называть “Красная шапочка”.
Мой “артист” сразу же запротестовал: “Ты из меня петуха-то не делай! Вот приеду я на серьезную стрелку, а меня там все “Красной шапочкой” дразнить будут…”
Пришлось Селиверстову переименовать “Красную шапочку” в “Серого волка”.
Как только фильм был готов, его показали на Международном кинофестивале “Чистые грезы” в культовом кинотеатре “Спартак”. Вскоре кинотеатр сгорел. Ушла целая эпоха, о которой спустя 10 лет написал замечательные стихи питерский киновед Дмитрий Генералов:
Здесь снова будет протестантский храм.
Теперь так много стало протестантов,
что видно, есть, чему протестовать.
Но мы-то помним церковь без креста,
когда скрывался в плюшевой утробе
кинотеатр имени раба.
Был этот раб печально знаменит
своим дурным характером, который,
в конце концов, привел к паденью Рим.
Не сам Спартак, но то, что бунт его
успешно и эффектно подавили…
Патриции расслабились, и тут
пришли вандалы, или готы, или
какие гунны, черт их разберет…
Однако можно видеть результат:
Италия в руинах и поныне,
и с их осмотра кормится народ,
возникший в этом месте от смешенья
традиций, рас, религий и т.п.
Народ поганый, надобно сказать.
Он пиццей с пастой закормил весь мир.
Такой вот наглый экспорт ожиренья…
Но, впрочем, это – на другую тему.
Вернемся к храму, потому что храм –
такое место на твоем пути,
где ты обычно обретаешь веру,
однажды, и на всю оставшуюся жизнь.
Но мы росли в неправильной стране,
покинутой обидевшимся Богом,
где храмы были под запретом. Их
сносили или заполняли всякой дрянью,
вроде лечебных мастерских для алкашей,
а то и попросту – гнилой картошкой.
Поэтому печальная судьба
костела Анны (возле Аннешуле)
не столь печальна, как твердил кюре.
В стране безверья именно кино
обречено стать суррогатом Веры,
поскольку в нем всегда есть “хэппи-энд”.
Когда кругом разруха, нищета,
хронический послеблокадный голод,
а по экрану прыгает Тарзан,
вдруг понимаешь – вот она, Мечта:
тепло, свобода, сладкие бананы,
и к ним в придачу – с крепким бюстом Джейн.
За гривенник – сеанс сплошного счастья…
Поэтому в утробу “Спартака”
от скучной геометрии сбегал
один еврейский рыжий хулиган
(а в будущем – последний русский нобель)
дрочить на Ц. Леандр и М. Рекк.
А вместе с ним смотрели на экран,
свободою заморскою питаясь,
те, кто потом захватят власть в стране
и будут строить благостный фантом,
известный миру как “Эпоха Горби”
или “социализм с мишуткиным лицом”.
Трофейных фильмов насмотревшись в детстве,
они решили, что возможно Кинга Конга
трудами Маркса вразумить вполне.
У них в мозгах кубанские казаки
дружили с флибустьерами Э.Флинна
и В.Чапаев плыл через Гудзон…
Но главное, под грохот Перестройки
“Спартак” прибрал к рукам “Госфильмофонд” –
верховный бог эстетов местечковых.
И Юра Шуйский нам крутил кино,
такое, что в гробу вертелся Ленин,
а Сталин в саркофаге выпью выл.
Там был Фассбиндер, были Братья Маркс
(без Карла!), Пазолини и Феллини,
заглядывали Бергман и Уэллс,
подмигивал с экрана Бельмондо,
а Вендерс бил депрессией под дышло
и хрипло пела вечная Марлен…
“Спартак” по новой превратился в храм,
сюда ходили преклонять колени
перед великим богом CINEMA.
Был этот бог живее всех живых,
цветной и даже широкоэкранный…
…и Юра Шуйский, как его Пророк.
Однако, этот торопливый бог,
двадцать четыре раза за секунду
менявший выражение лица,
от верной паствы требовал порой
своеобразных жертвоприношений,
ну, типа бормотухи чемодан.
Она текла во имя Бертолуччи
или Скорсезе прямо из горла
в почти интеллигентные тела,
одним касаньем просветляя разум.
Здесь пили нечто Гаухман Мурад,
покойный Свин и ваш слуга покорный
не ради пьянства, но во имя Муз.
Верней, одной – Десятой, незаконно-
рожденной, но главной средь сестер.
И Муза посылала нам в ответ
истерику взаимопониманья.
Мы чувствовали кожей каждый кадр.
Ее сдирали с нас Брессон и Вайда,
А Терри Гилльям лил на раны йод.
О, Господи! Лихие времена,
на кладбищах росли многоэтажки
братковских просвинцованных могил…
А мы молились Линчу и Висконти,
считая их святыми в Пантеоне
картинок, движущихся из экрана в Вечность…
Но кончился дурной ХХ век,
а раньше кончился “Спартак”, поскольку
здесь дискотеки вытеснили Муз.
И в знак протеста старый храм сгорел.
По воле ангелов, а вовсе не из жажды
каких-нибудь там новых Геростратов
войти в Историю. История – она
такая безобразнейшая стерва,
что сохранит скорей ритмичный бред
ахматовского пасынка, чем сполох
пожара, коих ныне три-четыре в сутки.
Все нулевые здесь стоял скелет
не то ангара для картошки, то ли
кинотеатра. Ныне здесь почти
ремэйк костела, созданного волей
создателя мистической решетки
Летнего Сада, откуда сволочь-Каракозов
стрелял в царя. Но, впрочем, сволочей
в России завсегда с лихвой хватало…
Пускай здесь будет иноверный храм.
У нас на это есть программа “Толерантность”.
Мы стерпим пасторов и их немую паству,
а также всех исламских террористов,
что по ночам бесстыже режут нас.
Мы стерпим. Нам не привыкать. Мы будем
по Кирочной бродить с угрюмым видом
и совершать в окрестных подворотнях
трагические жертвоприношенья…
“Спартак” погиб! Да здравствует “Спартак”!
А тогда, в ноябре 2000 года, я вышел из зала кинотеатра “Спартак” и ко мне тут же подбежал высокий плотный мужчина в больших очках:
– Сергей Сальников, – представился он. – Директор Московского международного кинофестиваля независимого кино. Он проходит каждый год в Доме Ханжонкова на Пушкинской площади. Хочу Вас пригласить принять участие.
– Приму, – сказал я.
Но сначала была премьера в Петербургском Доме Кино. Снова аншлаг. Снова ажиотаж. Правда, на этот раз обошлось без скандала. Фильм был принят очень тепло. Банкет с участием съемочной группы и ловко примкнувших к ней никому не известных деятелей культуры затянулся до полуночи. Весь вечер гостей развлекали участники Кабаре под руководством балетмейстера Тыминского.
На пресс-конференции солировал африканский актер Филибер Нтуйемукага:
– Мне здесь так хорошо! Меня в Петербурге так хорошо приняли! Я – черный, а меня здесь все любят…
Филибер еще не знал, что через несколько месяцев он столкнется на улице с подонками-скинхедами. И это закончится для него длительным лечением в больнице. Откуда он выйдет с постоянными головокружениями и потерей координации…
Российская пресса не обошла фильм своим вниманием.
Кинокритик Михаил Трофименков в газете “Коммерсант” сообщил читателям, что новый фильм Селиверстова почтил своим присутствием сам Евгений Юфит, “священная корова” отечественного киноавангарда. Когда фразу про корову зачитали по радио в утреннем обзоре прессы, ведущий сказал: “Это были новости животноводства. А теперь переходим к новостям культуры…”
Снова подсуетился канал РТР. Передача о “Марсианских хрониках” была выдержана в самых восторженных тонах. Вот только о главной теме фильма – тотальной коррупции среди российских чиновников – не было сказано ни слова. Понять из телепередачи, о чем фильм, совершенно не представлялось возможным. Впрочем, ведущий сделал-таки робкую попытку приблизиться к сути проблемы во второй части следующей фразы: “В фильме много иронических шуток по поводу интеллигенции, и очень много всякого бреда, связанного с начальством” (конец цитаты). Вывод напрашивался однозначный: “бред, связанный с начальством” – это и есть коррупция.
В декабре 2000 года Константин Селиверстов и Владимир Тыминский совершили первый вояж в Москву на международный кинофестиваль. Сойдя утром с поезда, Тыминский заявил, что в столице все очень дорого, поэтому завтракать мы будем в известном только ему одному элитном кафе для московских бомжей. Мы долго ехали куда-то в другой конец города на метро. Потом шли по сугробам в полумраке спальных районов. Наконец балетмейстер завопил: “Эврика!” Перед нами открылся уникальный по форме и содержанию оазис социализма. Оазис назывался: “Кулинария”.
О, мои сладкие воспоминания о счастливом и безоблачном детстве. Сколько раз бабушка водила меня по кулинариям, диетическим магазинам и кондитерским с полупустыми прилавками.
Я чуть не прослезился от нахлынувших ностальгических чувств.
Мы взяли по куску жареной курицы с морской капустой. Был еще кофе со сгущенкой из ведра. Я выпил два стакана. Тыминский – три!
Мы почувствовали себя настоящими участниками крупного международного фестиваля!
Показ нашего фильма “Марсианские хроники” должен был начаться в 21 час. Впереди у нас был целый день.
– У меня идея! – завопил вдруг балетмейстер Тыминский, испугав спешащих на работу прохожих. – Давай произведем сравнительный анализ питерских и московских кафе.
– Давай! – согласился Константин. – Все равно время убиваем. А как мы будем делать этот анализ?
– Очень просто, – сказал Тыминский, – Заходим во все кафе подряд. Делаем контрольную закупку. Дегустируем. Помечаем в блокнотике, чтобы не забыть. И переходим к следующему объекту общепита. У тебя деньги есть?
– Сейчас посмотрю. – Константин полез во внутренний карман зимнего пальто. – Немного есть. А у тебя?
– Я вообще-то больше на твои ресурсы полагаюсь, – честно признался балетмейстер, – Но пару рубликов припас. На случай, если придется обмывать гран-при…
День прошел незабываемо. Начав свою инспекцию в самом низкопробном бомжатнике, питерские, ни от кого независимые, кинематографисты под вечер кутили на Тверской.
“А все-таки в Питере кабаки несравненно лучше!!!” – единогласно констатировали инспекторы.
Они успели лишь на пару минут заскочить в кинотеатр Дом Ханжонкова, получить гран-при за своих “Марсианских хроников” из рук несравненного Сергея Сальникова и… “Красная стрела” уже мчала друзей в родной Петербург, самый лучший из городов мира.
По возвращении нас ждал очередной сюрприз. Продюсер телеканала ТНТ возжелал “Марсианских хроников” вместе с “Искушенными в любви”. Показы фильмов были запланированы на 3 и 5 января 2001 года. Они предварялись рекламными роликами, выполненными в самом провокационном духе. В частности, там были представлены все самые яркие эротические эпизоды, озвученные докладом тогдашнего премьер-министра Черномырдина. Он говорил примерно следующее: “До каких пор Россия будет находиться в таком положении? Кто Россию туда привел? Зря надеетесь! Мы вам не дадим! Вообще-то способных в России много. Только почему две недели никто не говорит о производстве?” В это время на экране Зелькин яростно, как только он один умеет, любил порнозвезду Хаю Хаким.
На моем фильме был установлен рекордный рейтинг канала ТНТ. В гостевой книге в Интернете народ требовал для режиссера 10 лет без права переписки. Такого кино на российском телевидении еще никогда не было! И, наверное, больше никогда не будет…
Через пару дней Юрий Зелькин прогуливался по улице своего вольного города Бремена и был остановлен воспламеняющим взглядом незнакомки.
– Могла я вас позавчера видеть по телевизору? – спросила незнакомка. В глазах ее была смесь ужаса и восхищения.
– Могли. Но только в Петербурге, – ответил великий актер.
– Я только что оттуда!
– Так вы видели фильм с моим участием? – с волнением спросил Зелькин.
– Видела? Не то слово!
– Какие у вас впечатления?
– Вам сказать правду или вежливо?
– Вежливо!
– Это самая низкопробная порнография!!!
Так на немецкой земле познакомились два коренных питерца.
Наталья Зельбер (так звали незнакомку) окончила Петербургскую Консерваторию. Пианистка и искусствовед, она уже много лет жила в Германии. Встреча положила начало творческому сотрудничеству. Наталья стала постоянным участником зелькинских представлений, обеспечивая их музыкальное сопровождение на высочайшем профессиональном уровне.
Однажды она спросила:
– Юрий, как вы думаете, есть ли у меня хоть какие-то шансы когда-нибудь сняться у Селиверстова?
Немного подумав, Зелькин ответил:
– Практически никаких! Но вы не теряйте надежды…
Позднее Наталья Зельбер примет участие в двух моих фильмах: “Смежные комнаты” и “Клубничная поляна”.
Балетмейстер Тыминский, благодаря умелому ведению бизнеса, все ближе подступал к олигархическим высотам. Он открыл химчистку и стал ее генеральным директором. Имея статус “бизнесмена в законе”, он стал налаживать мафиозно-коррумпированные связи в депутатском корпусе. Частенько балетмейстеру приходилось ставить “Лебединое озеро” для корпоративных вечеринок в мэрии и в Законодательном собрании. Вершиной его творческой деятельности в звании придворного капельмейстера стал грандиозный концерт на Владимирской площади в Новогоднюю ночь.
Полный Миллениум! Огромная сцена напротив Владимирского собора. Тысячная толпа народу, предвкушающая невиданное зрелище.
Постановщик шоу балетмейстер Тыминский собрал звезд селиверстовских фильмов (микробиолога Волкова, архитектора Палачева, африканского мачо Филибера и т.д.), пообещал им по тысяче рублей за новогодний ангажемент и загнал в свою химчистку для репетиций. Вдоволь надышавшись ядохимикатами, артисты созрели для публичного выступления.
Константин был в числе участников двух самых ярких номеров, считавшихся гвоздем программы.
За полчаса до начала концерта выяснилось, что артистам негде переодеться. Выручил батюшка из Владимирского собора, впустивший уличных скоморохов под своды храма. Публика была ошарашена еще до начала выступления, когда увидела, как из церкви выходят ряженые.
Первым номером, заставившим аудиторию прийти в состояние экстаза, была инсценировка песни Киркорова “Зайка моя”. В роли Зайки блистал кандидат медицинских наук Евгений Волков. Еще больший успех имел стриптиз Дедов Морозов в исполнении архитектора Палачева (с искусственным членом), балетмейстера Тыминского (просто с членом) и режиссера Константина (с двумя членами). Температура воздуха в новогоднюю ночь была где-то в районе минус десяти градусов. Поэтому номера со стриптизом носили совершенно экстремальный характер. Но самый большой успех пришелся на долю исполнителей ритуальных африканских танцев. Наш друг из Руанды Филибер Нтуйемукага пригласил выступить вместе с ним всю африканскую диаспору. Придя в настоящий транс, теплолюбивые темнокожие исполнители сбросили с себя все лохмотья, оставшись в одних набедренных повязках. Публика хлынула на сцену. Особенно девушки. Такого единения братских разноцветных народов мир не знал с 18 декабря 1865 года, когда вступила в силу 13-ая поправка к Американской Конституции, навсегда отменившая рабство.
Кстати, обещанный балетмейстером Тыминским гонорар в размере одной тысячи рублей Константину до сих пор так и не выплачен.
2000 год завершился настоящим триумфом “Марсианских хроников”. Необходимо было развить успех, при этом не повторяя стилистику предыдущих фильмов. Так на свет появились “Бесы”. Самый сюрреалистический и сумасшедший из фильмов Селиверстова.
Первый съемочный день прошел ранней весной 2001 года в парке неподалеку от метро “Нарвская”. Запомнился он яростным интеллектуальным сражением между архитектором Палачевым и балетмейстером Тыминским за внимание девушки с большой грудью. Поначалу казалось, что выигрывает Палачев. Он как бы между прочим упомянул несколько спроектированных им саун для господ банкиров и депутатов, что произвело на девушку впечатление, равное употреблению килограмма афродизиаков. Когда же вступил в бой балетмейстер Тыминский, стало ясно, что его интеллектуальный потенциал неизмеримо выше соблазнительных саун гениального архитектора. Балетмейстер просто схватил за руку отчаянно сопротивлявшуюся девушку с большой грудью и протащил ее через весь парк к своему старенькому автомобилю.
Палачев был обескуражен и унижен. Так подло с ним еще не поступал ни один из соратников Селиверстова, включая самого маэстро.
Как вы, наверное, догадываетесь, все эти шекспировские страсти не имели к съемкам фильма “Бесы” ни малейшего отношения. Дуэль яростных ловеласов началась еще до того, как режиссер скомандовал “мотор”, продолжалась непосредственно во время съемочного процесса и достигла своего апогея со словами маэстро “пи.дец, снято!”.
Отсмотрев материал, Селиверстов признался самому себе, что пока не готов к работе над столь необычным по форме опусом. Проект был отложен на неопределенный срок.
Вместо “Бесов” Селиверстов сразу же приступил к работе над фильмом “Я искушен в любви и в чистом искусстве–2”. Как-то раз вечером Константин сидел дома, обложившись черновиками сценария, а также мемуарами Бергмана и Бунюэля. Вдруг раздался совершенно неожиданный звонок. Константин, не подумав, открыл дверь, и перед ним предстали: знакомая журналистка Тереза с новым приятелем Леонидом, оказавшимся ни много ни мало брокером. Гости плотно засели со спиртными напитками и весь вечер анализировали динамику курса евро. Глубоко за полночь внезапно вспомнили о хозяине дома. Ему было предложено в приказном порядке лечь спать втроем. Тереза удобно устроилась между двумя стервятниками-мужчинами. Посреди ночи знаменитый режиссер был разбужен исступленным воплем брокера Леонида: “Что ты делаешь с моей писькой?” Константин, надо отдать ему должное, до сего момента не был замечен в аморальных пристрастиях к писькам брокеров. И потому подозрение тут же пало на звезду петербуржской журналистики, нимфоманку Терезу. По правде сказать, подозрение не напрасное. Оказалось, что девушка целых пять дней (с самого момента знакомства) пытается соблазнить стойкого женатого мужчину. И все безуспешно! А почему? – спросите вы. Вот она, горькая исповедь брокера Леонида: “Три года тому назад я женился. А два с половиной года тому назад я стал импотентом”. Режиссер Константин предложил Леониду стать его духовником и консультантом-сексологом одновременно.
Под утро все уснули. Еще через полчаса Селиверстов был разбужен жутким криком Терезы: “Дайте мне героин!” Константин, надо отдать ему должное, не был замечен в аморальных пристрастиях к тяжелым наркотикам. Да и легкими, по правде сказать, не баловался. Сердобольный режиссер повел наркоманку в ванную, поставил под холодный душ, потер спинку…
– Меня сегодня кто-нибудь будет ласкать? – поинтересовалась Тереза у блаженного Константина.
В этот момент дверь ванной распахнулась, и на пороге появился брокер Леонид.
– С такой дурой, как ты, никогда не узнаешь изменение курса евро. Ну, где это видано, чтобы бабу отодрали два заядлых импотента…
– Совершенно с вами согласен! – интеллигентно поддержал беседу режиссер Константин.
– Ну, вот и славно. А теперь назад, в койку…
Так или примерно так родилась новелла “Сказка о тройке”, ставшая одним их хитов фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве–2”. Правда, в картине она фигурирует под названием “Терминатор”.
Где снимать эту новеллу? Где найти интерьер, который станет квартирой режиссера Константина? Административно-организационные вопросы долго не давали покоя Селиверстову. Выручила знакомая студентка музыкального училища имени Римского-Корсакова Наташа Холоденко. Ее сестра была замужем за французом. Они жили в Москве. Но на всякий случай прикупили квартиру и в Петербурге. Сделали евроремонт. Завезли немного самой необходимой мебели. Но большую часть времени в квартире никто не жил. Наташа предложила мне ее в качестве съемочной площадки, предупредив, что все это надо сделать тайно, так как хозяйка квартиры никого туда не пускает, даже собственную сестру. Наташа призналась, что контрабандой сделала дубликат ключа.
Селиверстов не стал подробно вникать в семейные дрязги. Он, не долго думая, назначил съемочный день, точнее ночь. Ровно в 23 часа фургон с артистами, реквизитом и осветительной аппаратурой подкатил ко двору неподалеку от Сенной площади. Наташа уже встречала съемочную группу.
– Нам не повезло, – сказала она, – Сестра неожиданно приехала из Москвы. Она как раз сейчас в квартире…
– Значит, съемки отменяются? – спросил режиссер.
– Я попробую ее оттуда выманить. Дайте кто-нибудь мобильник.
Наташа позвонила сестре и назначила ей встречу через час в квартире родителей.
– Все отлично! Сейчас она уйдет. И у вас впереди целая ночь.
Через несколько минут мы увидели, как молодая женщина выходит из-под арки на улицу. Наташа спряталась в нашем фургоне. А потом, вручив мне ключ, отправилась к родителям на встречу с сестрой.
Съемка новеллы “Терминатор” продолжалась всю ночь и прошла великолепно.
На этом бы и завершить квартирные приключения, но Константин любил создавать себе дополнительные проблемы. Ему захотелось снять в этом интерьере еще несколько кадров для другой новеллы, в которой художник-модельер Василий Черный (его играл, естественно, Сергей Чернов) целый месяц не может прийти в себя после праздничного банкета.
Селиверстов снова обратился к Наташе Холоденко. И попросил дать ему еще буквально пару часов для дополнительной съемки. На сей раз, решено было начать работу с раннего утра. К 9 часам фургон подкатил к уже знакомому дворику у Сенной. Оставив съемочную группу внизу, Селиверстов поднялся на 5 этаж и позвонил в звонок. Дверь открыла Наташа, сказала, что все в порядке, можно начинать работу, а она пока будет спать в другой комнате, чтобы ее не беспокоили. Константину оставалось только сбегать вниз, оповестить соратников. Он сделал пару шагов по коридору в сторону двери и неожиданно наткнулся на туалет. А почему бы туда по дороге не заскочить, – подумал режиссер. Закрыв за собой дверь, он буквально через минуту услышал, как в замке входной двери поворачивается ключ. Потом он услышал, как открывается дверь, как кто-то заходит в квартиру, двигается по коридору… Константин не имел ни малейшего понятия, кто бы это мог быть, поэтому счел, что лучше не выходить из убежища. Он приложил ухо к двери туалета и внимательно вслушивался в каждый шорох.
Внезапно раздались крики. Они все усиливались, перемещаясь из одного конца квартиры в другой. Ругались две женщины. Одной из них была моя знакомая студентка Наташа. Но кто была вторая женщина? Определить из туалета было невозможно. Не исключено, что это была ее сестра, хозяйка квартиры…
Внезапно крики прекратились. Кто-то выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью. Но кто остался? Понять было невозможно! Константин после предыдущей ночной съемки очень хорошо знал расположение всех помещений и по звуку шагов мог определить, где находится вторая женщина. В какой-то момент он вычислил, что она на кухне и принял волевое решение выходить из убежища. Приоткрыв дверь туалета, великий кинорежиссер стал на цыпочках продвигаться по коридору. Вдруг он почувствовал на себе пристальный взгляд. Повернув голову вправо, он увидел, что на кухне у обеденного стола стоит женщина и с ужасом наблюдает за его странными телодвижениями. Константин остановился. Женщина медленно потянулась рукой к столу, где лежал огромный тесак, оставленный рабочими, делавшими в квартире евроремонт. Грозно подняв тесак над головой, хозяйка спросила:
– Вы кто такой?
Константину вообще-то казалось, что такую звезду, как он, надо бы знать в лицо. Но он не подал виду, что оскорблен.
– Я кинорежиссер… сценарист… оператор… звукорежиссер… осветитель. Кажется, ничего не забыл… К Наташе в гости зашел… Знаете Наташу? Обыскал всю квартиру… а ее, оказывается, дома нет…
Константин произносил этот монолог, все время ориентируясь на тесак. И тут, совершенно неожиданно, последовал вопрос, которого Селиверстов не ожидал услышать ни при каких обстоятельствах. Особенно от женщины с тесаком. Она спросила:
– А почему вы не здороваетесь?
– Здрасьте! – воскликнул классик мирового кино. На прощание еще раз покосился на сверкающее на утреннем солнце лезвие тесака и пулей вылетел из квартиры.
“Сон великого разума” с валяющимся на полу пьяным Сергеем Черновым пришлось снимать дома у кандидата медицинских наук Евгения Волкова.
Новеллу “Золотой телец”, посвященную предпринимательской деятельности балетмейстера Тыминского, решено было снимать непосредственно в химчистке – прямо в логове олигарха. Балетмейстер, известный своей патологической скупостью, отказался прикрыть лавочку на время съемок. Пришлось работать в сложных условиях, когда одновременно с творческим процессом в помещении шла приемка-выдача брюк и простыней. Архитектор Палачев изображал античного грека. Одет он был в белую накидку, отдаленно напоминающую тогу. Накидка представляла собой кусок белой ткани, купленной накануне Константином в “Галантерее”. Куска хватило только на то, чтобы прикрыть Палачева спереди. Сзади же он сверкал абсолютно голым задом. Надсмотрщик Тыминский, радевший за морально-нравственный климат своего заведения, строго настрого наказал: как только в химчистке появится посетитель, архитектору Палачеву надлежит стремительно бежать в подсобное помещение.
В первые полчаса работы съемочной группы в химчистку балетмейстера никто и не думал заходить. Актеры творили чудеса перевоплощения, когда входная дверь, наконец, открылась, и на пороге возникла старушка со свертком в руках. Увидев древнего грека, она остановилась, протерла очки и задумалась о вечном…
Палачев в состоянии глубокой античности все-таки вспомнил, что при появлении посторонних лиц ему надлежит бежать в подсобное помещение. Но где находится это помещение, он не знал. Палачев резко повернулся задом и стал поочередно хвататься за все двери. Почему-то все они были закрыты. На глазах ошарашенной старушки явно спятивший древний грек бегал по химчистке в хаотическом броуновском движении. Старушка за 75 лет проживания в Петербурге никогда не встречала в химчистках голожопых греков. Она поспешно ретировалась.
Тыминский лишился постоянного клиента. О чем ему было тут же доложено стукачкой-приемщицей. Генеральный директор в свойственной ему беспардонной хамской манере сделал Константину робкое замечание.
– Пошел в жопу! – ответил олигарху-выскочке режиссер-бессребреник, решительно дав понять, что примитивным торгашам не место в храме искусства.
Процесс пошел дальше. Через 15 минут в химчистку заглянул следующий посетитель. Это была девушка лет двадцати. К моменту ее появления, архитектор Палачев уже знал, за какой дверью находится подсобное помещение. Таким образом, девушке не представилась возможность увидеть древнего грека спереди. Ей выпала честь рассмотреть его во всех подробностях только сзади. Палачев никогда не отличался спринтерской скоростью. Медленно, как бы нехотя, плелся он в подсобное помещение, будто соблазняя посетительницу химчистки своими прелестями.
Самое удивительное, что зрелище голой задницы Палачева, совершенно не предназначенное для учреждений типа “прачечная”, не произвело на представительницу молодого поколения ни малейшего впечатления. Она и бровью не повела. Спокойно подойдя к приемщице, она вытащила из сумочки квитанцию.
– Посмотрите, пожалуйста, мои вещи готовы?
– Сейчас посмотрю, – сказала приемщица и зашаркала в подсобное помещение.
Как только она скрылась из виду, оттуда выскочил Палачев со словами:
– Прошмандовка свалила?
Так балетмейстер Тыминский потерял второго постоянного клиента.
Одной из самых проблемных новелл фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве–2” была “Анна на шее”. Сюжет новеллы основан на реальной истории романтических взаимоотношений архитектора Палачева и журналистки Анны Дашковой-Майской.
Архитектор воспылал к журналистке недюжинной страстью. Со всевозрастающей агрессией он требовал от нее взаимности. Журналистка же требовала от архитектора только денег. Правда, в долг… Палачев без энтузиазма раскошелился, но взаимности все равно не добился… Тогда он потребовал возврата долга. Журналистка не дала ему ничего…
Экранизировать эту историю Константин задумал с помощью опять-таки аутентичных персонажей. Проблема состояла в том, что отношения между Палачевым и Дашковой были далеки от дружеских, деловых и даже строго официальных. Но ради высокого чистого искусства оба согласились наступить на горло собственной песне. Как голливудские звезды, они выходили на съемочную площадку из разных гримерок.
Стеснительному Юрию Зелькину снова пришлось сниматься в постели с исполнительницей главной роли. На сей раз с несравненной Верой Ключевой. Как только был обнародован сценарий, от балетмейстера Тыминского и архитектора Палачева сразу стали поступать предложения продублировать Юрия Зелькина в постельной сцене. Но немецкий артист мужественно отказался, предпочтя, как настоящий каскадер, броситься в самое пекло страсти.
В финальной сцене фильма появлялась экзотическая женщина, бывшая вице-мисс Коста-Рики Ванесса Эрнандес. История ее участия в картине Селиверстова такова.
Кандидат медицинских наук Евгений Волков обильно употреблял пиво в одном из многочисленных кабаков Петроградской стороны. Он обратил внимание на девушку латиноамериканской внешности, сидевшую за соседним столиком. Это была Наташа Агилар. Ее мать, русская, жила когда-то в Ленинграде, окончила Медицинский институт. Потом судьба забросила ее в Коста-Рику. Она открыла там собственную клинику, которая стала очень популярна. Вышла замуж. Ее дочь Наташа стала чемпионкой Коста-Рики по плаванию, участвовала в двух Олимпийских играх.
Волков стремительно атаковал Наташу с недопитым бокалом пива:
– Я буду вашим продюсером, – сказал кандидатом медицинских наук, – У нас там киностудия и все такое прочее…
– Меня больше интересует “все такое прочее”, – сказала чемпионка по плаванию.
Так она была завербована киностудией “Сильвестр Продакшн”.
Вскоре к Наташе в гости приехала из Коста-Рики подруга Ванесса. Константин был ею совершенно очарован.
Знаменитая сцена на набережной Невы (под гениальный “Вокализ” Рахманинова) в финале фильма “Я искушен в любви и в чистом искусстве–2” получилась, во многом благодаря Ванессе, лиричной и трогательной. Впрочем, и Юрий Зелькин, под стать латиноамериканской звезде, исполнил свою партию изящно и тонко.
В этом фильме началось творческое сотрудничество Константина Селиверстова с прекрасной актрисой Геленой Ивлиевой, известной по фильму Г. Полоки “Интервенция”. Танец дорожной проститутки в ее исполнении вызвал настоящий переполох среди водителей-дальнобойщиков на трассе между таможенным терминалом и Южным кладбищем…
Премьера “Я искушен в любви и в чистом искусстве–2” состоялась по традиции в Петербургском Доме Кино. Правда, на сей раз это событие произошло в рамках ежегодного кинофестиваля “Чистые грезы”, президентом которого является Александр Баширов. В день открытия показывали “Стачку”. Первый фильм великого Эйзенштейна. Зал был полон. По окончании показа в фойе суетился молодой журналист, представлявший один из питерских телеканалов. Он явно кого-то искал. Наконец он наткнулся на Селиверстова.
– О! Рад Вас здесь увидеть. Вы мне очень нужны.
Журналист дал знак съемочной группе. Константина стали окружать многочисленные телевизионщики, ассистентки. Звукорежиссер быстро наладил микрофон. Оператор включил “Бетакам”.
– Вы сняли свой первый фильм. И сразу такой успех! Как Вам это удалось? – спросил журналист у Константина.
– Очень просто. Это мой четвертый фильм. И никакого успеха у него пока нет, поскольку премьера состоится завтра…
– Как завтра? – спросил ошарашенный журналист. – Вы меня, пожалуйста, не разыгрывайте. Я только что в большом зале посмотрел “Стачку”.
– Я тоже только что, именно в этом зале, посмотрел “Стачку”. Но сути дела это нисколько не меняет. Моя премьера состоится завтра.
– А Вы шутник, – рассмеялся журналист. Все ассистентки тоже заулыбались. – Так у Вас сразу две премьеры?
– Нет. Только одна.
– А “Стачка” – это не премьера?
– Премьера уже была…
– Тьфу! Хорошо, что Вы мне об этом сообщили. А то организаторы фестиваля меня не поставили в известность…
– Это очень не хорошо с их стороны…
– А когда была премьера “Стачки”?
– Если не ошибаюсь, в 1925 году.
– Ха-ха-ха! – снова рассмеялся журналист, – Дорогие телезрители, у нас сегодня юмористическое интервью с кинорежиссером Эйзенштейном.
– Я не Эйзенштейн! – честно признался Константин.
– Вы еще скажите: я не Ипполит! – надрывался от хохота журналист вместе со съемочной группой.
И только тут Константин догадался, что вся телевизионная бригада убеждена, что он и есть Эйзенштейн.
– Я сейчас работаю над новым фильмом, – сказал в камеру Селиверстов, – Он называется “Как Иван Грозный был искушен в любви и в чистом искусстве”.
Этот репортаж из Дома Кино, к сожалению, не был показан по телевидению. Кто-то из руководителей канала что-то слышал об Эйзенштейне…
Как только для Селиверстова благополучно завершилось общение с журналистом-интеллектуалом, он тут же наткнулся на другого титана духа, президента кинофестиваля “Чистые грезы” Александра Баширова.
– Мы тебя решили, бля, переместить, – загадочно произнес Баширов.
– Во времени или в пространстве? – уточнил Селиверстов.
– Во времени, бля. Твою премьеру, бля, переносим на послезавтра, бля.
– Категорически возражаю, бля! – проявил неожиданную твердость Селиверстов.
– Трофименков настаивает, бля. Он хочет завтра, бля, вклинить в программу какую-то Баскову, бля. Он ее активно проталкивает, бля…Видимо, не случайно, бля.
– Кто такой Трофименков, бля?
– Это председатель, бля… жюри, бля!
Селиверстов ворвался в помещение, где заседало авторитетное жюри, с намерением рвать и метать.
– Кто позволил вам менять расписание показов?
– Это моя инициатива, – нагло заявил Трофименков. – Завтра вместо вас покажут гениальную… нет, великую… Светлану Баскову.
– Вместо меня не покажут даже Михалкова! – еще более нагло заявил Селиверстов.
– Предлагаю компромиссное, бля, решение, – закричал, вбежавший в комнату, Александр Баширов. – На послезавтра перекинем не Селиверстова, а, бля, Каурисмяки. Ему пофиг. Он, бля, все время пьяный…
На следующий день состоялись две исторические премьеры. Сначала “Я искушен в любви и в чистом искусстве–2” Константина Селиверстова. А затем “Пять бутылок водки” Светланы Басковой. Оба фильма наделали много шума. На пресс-конференции Басковой возникла даже легкая потасовка.
На следующий день в 9 часов утра всемирно известный режиссер Каурисмяки приехал в Дом Кино, чтобы представить свой фильм восторженной публике и с трудом обнаружил в зале на 500 мест трех человек. Горячий финский парень долго гонял Александра Баширова по коридорам питерского Дома Кино, пока не поймал его в туалете. Как гласит легенда, остаток дня Баширов вынужден был провести в Мытнинских банях…
В тот же день произошло еще одно историческое событие. В фойе Дома Кино встретились два гиганта: Миша Беберашвили и Константин Селиверстов.
Константин сразу обратил внимание на человека маньячного вида, не пропускавшего ни одной девушки. Таково было кредо режиссера Миши Беберашвили. Он бегал с блокнотом и собирал телефоны. Это у него называлось “кастинг”. Пригласить девушку домой на кинопробы у него называлось “койкопросмотр”.
Беберашвили подошел к Селиверстову и сказал:
– Дай мне твой телефон.
– Зачем? – спросил Селиверстов.
– Буду тебя снимать в эротических сценах.
– Тогда я тебе подарю визитку, – сказал Селиверстов.
Так Константин был завербован на главную роль. Съемки проходили в Петербурге в течение двух с половиной лет. За это время Миша собрал около тысячи телефонов актрис, манекенщиц и фотомоделей. Это была коллекция, достойная графа Казановы. Как при такой занятости он еще умудрялся снимать кино, остается загадкой.
Каждый съемочный день начинался с ритуала. Миша отчитывался перед своими актерами о проделанной за неделю работе: сколько проведено койкопросмотров и сколько из них завершились полным провалом.
На ярко освещенной сцене актового зала Университета Кино и Телевидения, где проходили съемки, Миша начал свой отчетный доклад:
– Вчера я вызвал на пробы одну дегенератку. Жанна ее зовут. Полнейшая имбецилка. Сидим в кафе. Я ей интеллигентно намекаю на оральный секс. Намекаю часов пять. Безостановочно! Я же кавказский парень. Горец. Да, я жестикулирую, ору, рву на себе одежду. Я не сдерживаю своих чувств. Все посетители кафе, официантки, администрация… уже давно все поняли! А эта имбецилка ничего не поняла. Я травлю грузинские анекдоты, я базарю о Параджанове, я цитирую божественного Аретино (вот они эти вдохновляющие строки): “Святой отец, я не из тех, что вы думаете… отойдите… нет, нет, не надо, я не хочу… только не сейчас…я закричу… Боже меня упаси, да лучше я вскрою себе вены… никогда… нет… я же сказала, никогда…” А он в ответ говорил: “Возможно ли, чтобы за обличьем Херувима… скрывалось такое жестокосердие? Я ваш раб, я вас обожаю, вы мой алтарь, моя вечерня, моя молитва и моя месса… если вам хочется, чтоб я умер, – вот нож, пронзите мне грудь, и вы увидите, что на моем сердце золотыми буквами написано ваше имя”. Так я трендел часов пять! Официантка убрала с нашего стола ножи и вилки. Я был близок к самоубийству. В отчаянии я бросился в атаку со словами “Laudamus te” (“Хочу тебя так же сильно, как сильна моя вера в Бога” – перевод мой). Что я услышал в ответ? Примитивное бормотание о срочной необходимости с кем-нибудь обвенчаться. Я ей четыре чашки кофе заказал и три пирожных. Два, правда, сам съел. А она так ничего и не поняла. Ну, хоть успел немного пощупать…
В этот момент из темноты зрительного зала на сцену поднялась девушка. Она слышала весь Мишин монолог и явно была немного смущена.
– Жанночка! – не моргнув глазом, закричал Миша, – Как я рад тебя видеть, мое золотце! “Laudamus te”! Иди сюда, я тебя обниму…
Повернув голову к мужикам, Миша зашептал:
– Это вчерашняя имбецилка. Посмотрим, может сегодня даст…
Режиссер жив надеждой…
Одновременно со съемками у Беберашвили Селиверстов наконец приступил к работе над своим давним проектом “Бесы”. Большая часть съемочного процесса проходила в старых полуразвалившихся корпусах трикотажной фабрики. Среди рабочих быстро распространился слух, что можно на халяву насладиться зрелищем голых девок. Пришлось выставлять патрули на подступах к съемочной площадке.
Сюжет фильма “Бесы” был абсолютно сюрреалистичен. Главный герой, потерявший рассудок генерал (в исполнении Сергея Чернова), озабочен поисками шпиона, который прячет в штанах африканскую муху Це-це. Эта зловредная муха грозит уничтожить посевы народного сельского хозяйства: картошку, морковь, брюкву и репу. Подозреваемыми в шпионаже оказываются пятеро творческих разгильдяев: артист Зелькин, балетмейстер Тыминский, режиссер Константин, архитектор Палачев и порнозвезда Сара Капур (она же Хая Хаким, но в неожиданном исполнении художника Юрия Зверлина).
На роль артиста Зелькина, которому не удалось выбраться на съемки из Германии, пришлось срочно подыскивать нового исполнителя. Выбор пал на Улисса Мехтиивича, здоровенного азербайджанского чудака. С приклеенными усами, в огромной черной шляпе он выглядел вполне натуральным Зелькиным. Впрочем, замашки у него были странноватые. Вечерами он приходил в супермаркет поглощать сырки. Ходил между контейнерами с выставленным товаром и потихоньку подъедал понравившуюся продукцию. Иногда это занимало довольно много времени, и Улик, чтобы сочетать приятное с полезным, клеил девушек в супермаркете. Однажды он положил глаз на очень красивую молодую женщину, которая увлеченно запихивала в свою корзину все, что попадалось ей на пути. Поскольку приехала она на дорогом джипе, то по-видимому, стоимость купленного товара не имела для нее существенного значения. Улик начал кружить вокруг. Он даже задал девушке пару вопросов: “Что сегодня идет в ближайшем кинотеатре? Если ничего интересного, у меня дома есть телевизор. Я взял в прокате “Техасскую бензопилу”. Но девушка смотрела сквозь него, даже не пытаясь послать его куда подальше. Она делала вид, что Улика просто не существует. Как вид! Как класс! Это задело азербайджанского Дон Жуана за тонкие струны его романтической души. Незаметно для девушки пачка этикеток от съеденных Уликом сырков перекочевала в ее корзину. За дальнейшими событиями наш герой с восторгом наблюдал со стороны. Кассирша потребовала от девушки оплатить съеденные сырки. Она категорически отказалась, ссылаясь на то, что понятия не имеет, откуда они взялись. Кассирша обозвала ее воровкой. Девушка устроила скандал. Была вызвана охрана. Бедняжке пригрозили тюрьмой. Она разрыдалась. Охранник достал наручники. Она поняла, что платить придется…
Когда девушка садилась в свой громадный джип, Улик прошел мимо нее, остановился, посмотрел ей в глаза и подмигнул…
В моем фильме он исполнил свою роль с подлинным кавказским темпераментом.
По сценарию пятеро разгильдяев, не догадывающихся, что они уже давно являются объектом пристального наблюдения со стороны соответствующих компетентных органов, на радостях весело пляшут прямо на улицах Петербурга. Константин решил снимать все хореографические номера на Васильевском острове, причем рано утром, чтобы народ не мешал творческому процессу. Расположившись где-то неподалеку от Университетской набережной, переодевшись в экзотические костюмы, артисты принялись демонстрировать свои таланты. Мизансцена была продумана таким образом, что актеры должны были появляться по очереди из-за угла дома, дергаясь в конвульсиях, отдаленно напоминающих современный балет. Последним выпала честь вертеть пируэты архитектору Палачеву. Он немного притормозил. И это обстоятельство стало для него роковым. Сзади на Палачева набросился огромный бурый медведь и очень ловко подмял великого архитектора под себя. Зрелище напоминало отвратительный акт зоофилии. Только активную роль в этом процессе играл не человек, а зверь. Бессмысленный и беспощадный! Спина Палачева была исцарапана страстным медведем Борей, которого в момент гомо-эротического экстаза очень вовремя придержал за поводок хозяин. Честь и достоинство российской архитектуры удалось сохранить в целости и сохранности, а медведь Боря отправился с хозяином фотографироваться со всеми желающими у Казанского собора.
Съемочная группа Селиверстова продолжила свое путешествие по историческому центру Петербурга. Следующей остановкой стал Горный институт, рядом с которым расположены две скульптурные группы, изображающие мифологические подвиги древних греков. Разгильдяям зачем-то приспичило приобщиться к античной мифологии. Они начали водить хороводы прямо на постаменте, где Геракл рвал пасть какому-то очередному слабаку. Улик Мехтиивич, вдохновленный подвигами греческого богатыря, подобрался вплотную к Гераклу, наверное, чтобы померяться силами. Однако Геракл оказался хитрожопый. Выставил ногу. И наш Улик аккурат споткнулся об нее. Потерял равновесие. И готов был уже лететь с постамента вниз на голый асфальт. Перспектива абсолютно безрадостная. Последней надеждой Улика стала эта самая злополучная Гераклова нога. Улик схватился за нее так, как утопающий хватается за соломинку, в смутной надежде удержаться на поверхности. И тут произошло чудо. Нога популярного древнегреческого богатыря отвалилась от туловища и осталась в руках исполнителя азербайджанских народных танцев. Но удержаться на постаменте Улисс не смог. Зрелище было еще то. Усатый великан в черной широкополой шляпе летящий вниз от легкого соприкосновения с абсолютно неподвижным Гераклом. Плюс отвалившаяся греческая конечность, приземляющаяся на голову азербайджанца.
Вот такое сюрреалистическое бредовое шоу мои ребята разыграли с импровизационной легкостью, достойной Бунюэля и Сальвадора Дали.
Далее мы не придумали ничего лучшего, как, подбросив ногу на постамент, гурьбой заскочить в машину архитектора и трусливо сбежать. Пока мы ехали домой, у Палачева начался сильнейший приступ под названием “взыграла совесть”, отягощенный комплексом вины советского человека перед родным государством. Палачев стонал, ныл, причитал:
– О, Господи! Что мы наделали! Мы уничтожили памятник федерального значения! Нас поймают! Будет показательный судебный процесс!!!
– Николай Иванович, успокойтесь! – сказал я, – Вы уже практически Герострат! Завтра все местные газеты выйдут с заголовками: “Архитектор Палачев разыскивается Интерполом за совершенный им акт вандализма с древним греком!”
– Константин, ты не прав! – пытался вяло возражать Палачев. – Акт вандализма по отрыванию ноги у классической скульптуры совершил все-таки наш общий друг Улисс. Но поскольку я был в непосредственной близости от вашей дурной компашки (а я всемирно известный архитектор как-никак), то международная общественность сделает отбивную котлету именно из меня, а не из какого-то никому не известного Улисса. Сюжет грязной статейки продажного борзописца будет выглядеть так: архитектор Палачев не только не отдал жизнь (а ведь обязан был!) за спасение культурного достояния нации, но дезертировал, бросив отвалившуюся конечность на поругание варварам.
– Господа присяжные! – восклицал я, – в деле архитектора-вандала нет ни одного смягчающего обстоятельства. Он должен быть признан виновным по всем пунктам предъявленного обвинения. Когда вы будете совещаться для вынесения окончательного вердикта, имейте в виду: сохранить ему жизнь – означает покрыть ваши имена вечным позором! Пусть рухнет мир, но торжествует закон!!!
Совестливый архитектор готов был провалиться сквозь землю.
“Только бы он не наложил… на себя руки”, – подумал Константин.
Утром следующего дня Палачев официально объявил, что идет с повинной.
– Вот и прекрасно! – сказал Улик. – Отсидит за меня!
– Я, конечно, благородный человек! Дворянин со стажем! – ответил ему Палачев. – Я готов сотрудничать со следствием! Я признаю свою вину!!! Но лишь в соучастии, а не в совершении преступления. Я только что из юридической консультации…
– По-моему, необходимо устранить свидетеля, – сказал мне по секрету Улик, – Палачев слишком много знает…
– Дорогой Улик! Ты еще за вандализм не отсидел, а уже рвешься к высшей мере…
И все-таки, чем сплоченная съемочная группа Селиверстова отличается от разрозненной толпы народных артистов-индивидуалов, снимающихся в коммерческих блокбастерах? Отличается тем, что если решено идти с повинной и каяться, то уж всем, без исключения!
Вся группа, в полном составе, отправилась в Горный институт признаваться в содеянном. В приемной ректора секретарша спросила:
– Вы по какому вопросу?
– Насчет ноги, – ответили мы.
– Какой ноги?
– Оторванной.
– Кому оторвали ногу? – спросила встревоженная секретарша.
– Естественно, Гераклу, – сказали мы.
– Какому Гераклу?
Секретарша попалась тупая…
– Ты мифы древней Греции читала?
У Палачева не выдерживали нервы…
– Читала… В школе…
– Сколько подвигов совершил Геракл? – наседал Палачев.
– Кажется, двенадцать.
– Молодец, девочка! Ставлю пятерку. А вот этот тип, – он показал пальцем на Улика, – сломал ему ногу. Так что больше никаких подвигов он не совершит. В лучшем случае он получит пенсию по инвалидности…
– Если вам нужна психиатрическая больница, то вы ошиблись адресом…
Услышав шум, в приемную выскочил из кабинета ректор.
– Что здесь происходит? – спросил он.
– Мы оторвали ногу! – сказал Константин, обведя рукой всю съемочную группу.
– Ампутируют в медицинском, а здесь Горный институт. – Ректор попытался продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство.
– А Геракл у вас трухлявый! – Палачев явно не уступал ректору в умственном развитии.
– Обычно, чтобы оторвать ногу, надо сильно поднапрячься, – добавил Улик, – а тут я даже не вспотел.
Ректор подошел к телефону. Он задумался. Кого вызывать: “Скорую” или милицию?
– Я, как балетмейстер, – вдруг подал голос молчавший до того Тыминский, – очень профессионально отношусь к травмам ноги, особенно когда ее полностью отрывают.
– Вы – хороший человек! Подлинный профессионал! – заметил ректор. Он явно склонялся к специализированной “Скорой”.
– А для меня, как для кинорежиссера, – вступил в разговор Константин, – Кадры с отрыванием ноги просто на вес золота. За такие спецэффекты пришлось бы Голливуду миллионы платить, а тут все натурально и без всякой набившей оскомину бензопилы. Хотя, конечно, жалко вашего Геракла…
– Объясните мне русским языком, – взмолился ректор, – про какого безногого Геракла вы тут полчаса сказки рассказываете?
– А мы вам сейчас покажем. Николай Иванович, доставайте ногу, – обратился Константин к Палачеву.
Архитектор вытащил из мешка конечность Геракла.
Ректор слегка побледнел.
– Это что? – спросил он.
Выяснилось, что никто за прошедшие сутки не обратил никакого внимания на безногого героя античных мифов.
От ректора мы узнали, что реставрацию скульптуры производила некая недобросовестная польская фирма, сэкономившая на арматуре.
Вскоре группа опытных реставраторов во главе с архитектором Палачевым блестяще провела все необходимые работы по восстановлению оторванной конечности.
Вот какой замечательный подарок съемочная группа Константина Селиверстова сделала к празднованию 300-летия Петербурга.
Работа над фильмом “Бесы” продвигалась медленно, с большими трудностями. Впрочем, на то они и бесы, чтобы мешать нормальной размеренной работе, не превращать ее в рутину.
Премьера состоялась в ноябре 2002 года во Дворце Молодежи. А потом прошли еще два предновогодних показа в знаменитом кинотеатре “Родина”. Организаторы попросили мою съемочную группу устроить небольшое театрализованное представление. Артисты отнеслись к этой идее благосклонно. Я тоже вышел на сцену почитать рассказики. В моем тексте один персонаж говорил другому: “Посмотри на эти тупые рожи!” Поскольку я стоял на сцене и читал более или менее художественное произведение, то мне захотелось усилить воздействие на зрителей еще и актерским исполнением. Выразительным театральным жестом я ткнул пальцем в середину зрительного зала и заорал: “Посмотри на эти тупые рожи!” В полной тишине раздался женский голос: “Вася, он на нас показал!” Зал чуть не умер от хохота. А я почему-то принял этот успех на свой счет и принялся читать “на бис” еще один рассказ.
Здесь необходимо сделать маленькое отступление. “Родина” в то время был единственным артхаусным, можно сказать, культовым, кинотеатром в Петербурге. Для того, чтобы увеличить аудиторию любителей серьезного кинематографа, администрация кинотеатра стала вывешивать расписание показов фильмов в разных экзотических местах, в том числе, в матросском клубе. Моряки начали активно знакомиться с творчеством Фассбиндера, Висконти, Пазолини, Альмодовара…
Так вот. В тот момент, когда я вдохновленный бурным успехом, читал свое второе произведение, на сцену потихоньку поднялась администратор кинотеатра, дошла до середины сцены и зашептала мне в ухо: “Матросы уже ушли…”
Какие матросы? Куда ушли? В пивную? На штурм Зимнего? Я понятия не имел ни о каких матросах…
Потом выяснилось, что в зале сидели два матроса, которые ушли, так и не дождавшись премьеры выдающегося кинофильма “Бесы”. Им вполне хватило моего литературного творчества…
Пару дней спустя мне позвонила знакомая журналистка.
– Наконец-то черная полоса в моей жизни сменилась на белую, – сказала она, – Устроилась на работу в журнал. Почти глянцевый. Довольно толстый. Богато иллюстрированный. Еще недавно о такой работе и мечтать не могла…
– Поздравляю, – сказал я, – Очень за тебя рад!
– Но я тебе звоню не только похвастаться. У меня есть деловое предложение.
– Слушаю тебя самым внимательным образом.
– Наш журнал пока еще только раскручивается. Но через пару месяцев реклама в нем будет стоить огромных денег. А пока есть возможность отпиарить у нас твои фильмы. Причем совершенно бесплатно!
– Бесплатно? В глянцевом журнале??? Где реклама будет стоить миллионы! Не может быть!!! Не могу поверить своему счастью!!! – кричал я в трубку. – Кто-нибудь ущипните меня, чтобы я поверил, что это не сон.
– Успокойся, – сказала журналистка. – Это твой первый шаг на пути к настоящей славе.
– И к Оскару, – добавил я. – Чертовски хочется прибрать к рукам эту позолоченную статуэтку. Тогда меня меньше будут волновать проблемы с коммунальными платежами…
– Завтра я познакомлю тебя с нашим главным редактором. Приходи ровно в 17 часов. И захвати два-три своих шедевра. В качестве презента. Порадуешь старичка…
На следующий день меня уже ждали в шикарном офисе. В приемной секретарша разливала кофе.
– Вам с сахаром? – спросила она.
– Разумеется. Кладите побольше.
– Вы сами размешиваете или доверите мне?
– Доверяю, – сказал я. – Размешайте, пожалуйста, тщательно!
Меня пригласили к шефу. “Старичок” оказался моим ровесником. Он пытался произвести впечатление интеллектуала.
– Мне вас отрекомендовали российским Тинто Брассом, – сказал он.
– А кто это такой? – спросил я.
– Вы не знаете Тинто Брасса???
– А что вы так переживаете? Главное, что он меня знает …
– Вы в этом уверены?
– Ну, я надеюсь, что вам не придет в голову сравнивать меня с не очень образованным человеком.
– Мне сказали, что вы снимаете интеллектуальные фильмы. Надеюсь, они не очень скучные…
– Не такие, как у Тарковского,- сказал я
Редактора это обрадовало.
Мне вручили в качестве ответного презента несколько последних номеров журнала, где вскоре предстояло появиться рекламе моих лучших фильмов. Через неделю я вспомнил про презент. “Дай-ка, – думаю, – полистаю это глянцево-иллюстрированное издание”. На обложке была изображена красивая девушка в нижнем белье. “Знают, – подумал я, – чем завлечь покупателя”. На второй и третьей страницах девушек было уже намного больше. Некоторые были абсолютно обнажены. Рядом с фото было написано: “классика” и номер телефона. “О! – подумал я, – сколько любительниц классической музыки, высокой литературы, философского кинематографа. Вот, где тусуются подлинные интеллектуалки!” “Только без анала!” – сообщила мне девушка по имени Снежана. Какое красивое имя! Как оно ей идет. Я бы тоже на ее месте оговорил, что во время обсуждения романов Пруста не стоит настаивать на анале.
Журнал мне очень понравился. Такого количества прекрасных обнаженных девушек, предпочитающих классику, с опубликованными телефонами я не видел раньше ни в одном солидном журнале. Неужели я буду единственным мужчиной среди такой россыпи прекрасного пола? Оказалось, что нет. В специальном разделе публиковались фотографии очень специфических мужиков. Кое-кто из них был даже переодет в женское платье.
Вскоре мне позвонила знакомая журналистка. По ее голосу я сразу понял, что произошло что-то ужасное.
– Редактор посмотрел твои фильмы, – траурным голосом сказала она.
– Надеюсь, после просмотра он не изнасиловал секретаршу?
– Нет. Это было бы полбеды. Он сказал буквально следующее: “Изучил я вашего Селиверстова. М-да…. Я вынужден отказаться от публикации, пропагандирующей его так называемое творчество. Вы спросите: почему? Я вам отвечу. Наш журнал, конечно, не образец высокой морали. Но не до ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНИ!!!
К 2003 году за плечами съемочной группы Селиверстова было уже 5 полнометражных фильмов. Пришла пора подводить первые, промежуточные итоги. Критика и пресса отнеслись к творчеству петербургского феномена более чем благосклонно.
“В анналы отечественного киноискусства достоин войти творческий подвиг петербуржца К. Селиверстова, снявшего, пожалуй, первый в России истинно независимый фильм” (Это о “Моцарте в Петербурге”).
“Помните, как говорил Анатолий Мариенгоф: «Хорошие писатели поступают так: берут живых людей и всаживают их в свою книгу. Потом те вылезают из книги и снова уходят в жизнь, только в несколько ином виде, я бы сказал, менее смертном». Примерно то же самое происходит и с героями лент Константина Селиверстова” (Это о фильме “Я искушен в любви и в чистом искусстве”).
“Среди фильмов Селиверстова есть и сатирическая комедия – Марсианские хроники. История о петербургских чиновниках во главе с губернатором, которые разворовали бюджетные деньги… напоминает сразу Гоголя, Щедрина и Пелевина”.
“В наиболее удачных частях «Искушенного в любви-2» проявляется несомненный сатирический дар постановщика… Пусть выбранный тон повествования кого-то шокирует, но не так ли всегда реагировал киномир на непривычное?”
“Похоже, как в старые добрые времена, в России начинают образовываться два кинематографа. Один – назовем его «официальным» – блеклый, аморфный и за версту воняющий мертвечиной. Другой – «независимый», вполне живой, веселый, но бедный, загнанный в культурное гетто… Образцом этого второго кинематографа являются фильмы бывшего журналиста К. Селиверстова… Нехватка средств и техническая бедность здесь преодолеваются неистощимостью выдумки, азартом и сквозящим в каждом кадре удовольствием от работы”, – констатировал обозреватель “Панорамы TV” Дмитрий Комм.
У Селиверстова сформировалась своя актерская группа, состоящая из ярких творческих личностей, фактически определившая стилистику его фильмов. Можно было бы сказать, не погрешив против истины, что именно эти, столь тщательно подобранные, актеры самим фактом своего существования на экране являлись стилистикой фильмов Селиверстова. Как верно подметил сам Константин: “Мое дело им не мешать!”
Однако режиссер не ощущал полного творческого удовлетворения от содеянного. Ему хотелось создать с теми же актерами нечто абсолютно новое, совершенно оригинальное и, возможно даже, отчасти шокирующее. Так возникла идея “Смежных комнат”. На самом деле короткометражный фильм с таким названием уже был в фильмографии Константина Селиверстова. Это был его первая “проба пера”, осуществленная в 1995 году. Картина ни разу не была показана публично, но все основные мотивы будущего полнометражного шедевра в ней уже присутствовали.
Первый съемочный день фильма “Смежные комнаты” стал определяющим для всей концепции проекта. Актеры провели на площадке 12 часов. Съемка не прекращалась ни на минуту. В тот момент у режиссера не было ни малейшей уверенности в благополучном исходе авантюрной затеи. В первые часы марафона актеры были зажаты, скованы, стреляли глазами в камеру и пытались произвести впечатление. И только к концу дня пошел настоящий драйв. Стало понятно, что фильму БЫТЬ! Жизнь в смежных комнатах потекла органично, сама собой, без режиссерского кнута и пряника… Это было то, что нужно! Селиверстов, как обычно, не промахнулся с подбором исполнителей. Они были великолепны!
“На экране возникло нечто среднее между петербургской коммуналкой и провинциальным борделем, между документальным кино и игровым, с элементами балета, театра, порно и высокой лирики, достигающей бунинской глубины…” – писали обалдевшие журналисты, никогда не видевшие ничего подобного.
Зрители заполонили интернет своими эмоциональными рецензиями:
“Я думал фильм будет хуже, чем он оказался на самом деле. Но нет! как-то ему удалось воспроизвести форму и речь болезненных «внутренних конфликтов» постсоветского бессознательного – и сделать это совсем неграфомански, вопреки предполагаемой графоманской природе любого трэш-квартирного декаданса. А со второй половины фильма ему даже удалось вызвать неподдельное отвращение, которое при этом все равно очень точно работает на драматизм основной идеи фильма”.
“Я АРТ ХАУС ВЕСЬ ПЕРЕСМОТРЕЛ, ВСЕ САМОЕ КРУТОЕ!
ЭТОТ ФИЛЬМ – ЭТО ИДИОТЫ ЛАРСА ФОН ТРИЕРА ПО-РУССКИ! НЕ МЕНЬШЕ!!!”
“Смежные комнаты” повествуют о колоритном празднике нищей питерской интеллигенции. Свечи, барышни в вуалях и немыслимых нарядах, артистичные кавалеры в широкополых шляпах и бюстгальтерах на головах, байки “искушенных” в сексе и “счастливчиков”, побывавших в Египте, на засаленных кухнях, жирные сиськи, “секс в джакузи”, а в реальности – в грязной и чужой ванне.
Все это происходит на глазах старенькой бабушки в неопрятном халате и разношенных тапочках, отсиживающейся в захламленной смежной комнате.
Фильм снят почти без сюжета, но кризис среднего возраста, убогий быт и ограниченность мышления прекрасно переданы и без него.
Поражает и то, что Константин Селиверстов вовлек в эту оргию свою настоящую бабушку! Преодолевая приступы отвращения, я все-таки досмотрела этот фильм”.
“Фильм “на грани”. Сильный по духу. Причем эротика там, как дополнение, действительно надо иметь “холодный разум”, чтоб понять этот фильм. Или “мужественность”.
“Более омерзительного зрелища я не припомню”.
“Галимый бред!!!!!!! в главных ролях какие-то мерзкие бомжи”.
“Особенно понравилась фраза бабульки в конце: «Лучше бы ты пил, чем такие фильмы снимал». С удовольствием посмотрел бы другие фильмы Селиверстова”.
“Совершенно потрясающий фильм. Посмотрел его несколько месяцев назад и до сих пор нахожусь под впечатлением”.
“Половина зрителей назовут это произведение искусств порнушкой. Половина другая, наверняка извращенцев средь вас полно, будут девочек с сиськами смаковать, оставшиеся единицы внемлют киногению Кости Селиверстова, дай Бог, не оставит его ВДОХНОВЕНИЕ, АЗАРТ и ВЫДУМКА”.
Впрочем, настоящий триумф ждал фильм, как обычно, не в Петербурге, а в столице нашей Родины Москве. “Смежные комнаты” пригласили для участия в Международном фестивале “Любить кино”, который ежегодно проходил в московском кинотеатре “Дом Ханжонкова”.
В Москву вместе с режиссером отправились Николай Микенин и Наталья Зельбер (сбылась мечта питерской пианистки сняться в фильме у Селиверстова).
Николай Микенин был бесспорно одной из ярчайших звезд фильма “Смежные комнаты”. Его детские воспоминания полны невинного, неосознанного эротизма. А монологи на кухне повергли в культурный шок самых прожженных эротоманов.
Уникальной находкой фильма стала актриса Светлана Богданова, выступившая морально-нравственным противовесом похабнику Николаю Микенину. А ее подлинный комедийный талант раскрылся, прежде всего, в запоминающихся дуэтах с трубачом Евгением Волковым.
Оригинальную краску в и без того зашкаливающее безумие добавило участие в фильме актрисы БДТ Елены Шваревой, на протяжении всей картины тщетно пытающейся завершить чтение монолога из романа Томаса Манна “Иосиф и его братья”. По-моему, сделать это ей так и не удалось…
На съемках “Смежных комнат” балетмейстер Тыминский вел себя, как обычно, безответственно. Оказавшись в замкнутом пространстве с большим количеством привлекательных девушек, он мгновенно забыл о главной цели мероприятия. Избрав объектом приложения своего либидо Машеньку-гонщицу, извращенец повернулся спиной к кинокамере и в течение нескольких часов изображал себя специалистом в “Формуле-1”. Машенька говорила примерно следующее:
– Когда Шумахер не вписался в поворот, я чуть не умерла от страха. Я закрыла глаза. У меня остановилось сердце…
– Прекрасно помню этот момент, – лицемерно зашептал на ушко Машеньке балетмейстер, – я едва не обкончался…
– Вы так любите Шумахера?
– Почти как Вас!
Машенька покраснела.
– Кажется мне пора.
– Разрешите Вас проводить!
– А Вы разве не снимаетесь сейчас в главной роли?
– Снимаюсь? Сейчас? Нет! Вместо меня уже вызвали каскадера.
– А я слышала, что Джеки Чан выполняет все трюки без каскадеров.
– Ему платят мало.
– А сколько Вам платит Селиверстов?
– Машенька, давайте я расскажу Вам об этом по пути к дому. Возможно, я даже зайду на чай. Здесь я не могу озвучить эти фантастические цифры. Меня немедленно задушат остальные актеры. Они так завистливы…
Ничтоже сумняшеся балетмейстер покинул съемочную площадку в надежде заполучить немедленный доступ к Машенькиным прелестям. Как это было низко! Скорее, даже отвратительно! Вспоминаю слова коллеги-режиссера Миши Беберашвили, адресованные ренегату Тыминскому:
– Ты предал друзей! Душу свою предал! Как ты поскакал за той, которая тебе не дала…
Возможно, Миша не был бы так суров к другу, если бы авантюра балетмейстера увенчалась хоть малейшим успехом.
Известно лишь, что Тыминский напирал как всегда на скорую женитьбу, обещал венчание в какой-нибудь престижной церкви. Машеньку же больше интересовал грядущий переход на 8-цилиндровые моторы.
Балетмейстер вернулся на съемочную площадку вечером, опозоренный, но решительный, как раз к сцене постановочной групповухи. Вот тут-то он и внес в тщательно отрепетированную оргию элемент порнодокументалистики. Совсем другая, но все же, Машенька не смогла устоять перед похотливым агрессором. Давайте будем справедливы и отдадим должное: Тыминский был в этой сцене наиболее достоверен и аутентичен. В отличие, скажем, от поэта Баранова, который неожиданно пристроившись к балетмейстеру сзади, совершенно очевидно лишь имитировал отвратительный акт гомосексуализма.
Фильм “Смежные комнаты” оказался настолько радикален, что организаторы Международного кинофестиваля “Послание к человеку” обратились к Константину Селиверстову с официальным письмом, в котором выразили автору свое глубокое возмущение. “Вы оскорбили слух и зрение отборочной комиссии!” – говорилось в письме. В ответном послании режиссер пообещал снабдить отборочную комиссию импортными слуховыми аппаратами и глазными каплями “альбуцид”.
Другой Международный кинофестиваль “Чистые грезы” все же дал добро на показ картины, но, во-первых, лишь в рамках внеконкурсной программы, во-вторых, в малом зале и, в-третьих, что самое существенное, одновременно с торжественной церемонией закрытия фестиваля, проходившей в большом зале. В итоге количество зрителей, набившихся в малый зал Дворца молодежи, значительно превысило число желающих посетить торжественную церемонию проводов фестиваля.
Впрочем, наибольший ажиотаж фильм вызвал в Москве. В заключительный день фестиваля “Любить кино” в Доме Ханжонкова наблюдался умопомрачительный аншлаг, осложнившийся наличием в зале организованной группы хулиганов-скинхедов. Весь день эти отморозки мешали нормальным людям смотреть кино. И все же, в условиях, приближенных к боевым, зрители и жюри по достоинству оценили игру главной героини фильма Цецилии Селиверстовой, 90-летней бабушки режиссера. Публика была шокирована и покорена. Финальная сцена фильма вызвала бурные обсуждения. Зал смеялся, неистовствовал, негодовал…Что касается скинхедов, то они неожиданно угомонились и начали потихоньку расходиться по домам. Константину вручили приз, предназначенный для бабушки, за лучшее исполнение женской роли. Это был самый счастливый день в жизни великого режиссера.
С блеском дебютировал в “Смежных комнатах” петербургский поэт Александр Баранов. В фильме, с уникальной авторской интонацией, прозвучало его бессмертное стихотворение “Производитель”.
Весь в чаду Парижских спален
я лежал горизонтален.
Я лежал, любовью скован,
на сеанс запеленгован.
Как всегда, красив и важен,
и как сукин кот продажен.
Я лежал, она лежала.
Жалобно кровать визжала.
И воняло чем-то псиным,
чем-то жженным и резинным.
Над пи.дой дымок клубился.
В общем, братцы, я трудился.
Поутру она пищала,
про любовь свою визжала:
“Милый мой, милый мой,
мы поженимся с тобой”.
Но спокойный абсолютно,
я подмыл свой член валютный.
Был спокоен, сух и краток.
Взял обещанный задаток.
“Дорогая, не стони.
Мамой станешь, позвони”.
Ну, а мне, как говорится,
предстоит еще трудиться.
Ждут и девы и монашки.
Ждут и жены и милашки.
В общем, некогда скучать.
Надо ехать и пахать!..
Поэт Александр Баранов был знаменит не только своими самобытными поэтическими творениями, но и тем, что с ним постоянно происходили удивительнейшие приключения. Однажды Саша отправился в командировку в Мурманск. На довольно длительный срок. Снял квартиру на 5 этаже. И, чтобы не скучать на чужбине, пригласил в гости знакомого местного барда – обменяться творческими достижениями. Где-то после четвертого-пятого стакана, когда достижения приблизились к своему Эвересту, раздался звонок в дверь. Пришел сосед снизу. Говорит:
– У вас вчера всю ночь телевизор гудел. Спать мешал…
Саша ему:
– Заходите. Гостем будете. Посидим. Дернем по стопочке. Если появятся проблемы – потихоньку решим…
Сосед оказался молодой да лысый. Поэту Баранову он как-то сразу не приглянулся. Не потому, что лысый, а потому что в американских триллерах он без всякого кастинга получил бы роль самого жестокого, возможно даже серийного, маньяка. Поэт на всякий случай решил не оставлять его у себя за спиной. Держался поближе к барду.
Мурманский менестрель пел о кострах, о романтике полярной ночи… Баранов же задумался о толерантности. Однажды он целовался с негритянкой, пару раз одалживал деньги евреям, даже некоторое время дружил с режиссером Беберашвили. Надо и с маньяками поддерживать нормальные отношения, подумал он. Они ведь тоже по-своему люди.
Налил он маньяку стакан водяры. Потом еще один. Вскоре маньяк заговорил как-то совершенно неожиданно:
– Телевизор у тебя хороший… краски яркие… И орет он… Не… Он не орет… Он нормально работает… Нормально… не громко. Это у меня хроническая бессонница… вот я и не сплю.
Разлили еще водяры. Стало всем так хорошо. Толерантно…
Мурманский бард вдруг вспомнил, что ему пора домой. Жена его ждет.
– Пошли, – говорит Саша, – Провожу тебя. Заодно освежусь на морозце. Протрезвею.
Закрыл он дверь на ключ. Прошвырнулся с бардом по вечернему Мурманску с заходом в питейные заведения. А про соседа забыл. Оставил его дома, уснувшим в тарелке с салатом. Зачем тревожить мирный сон маньяка?
Проводы барда длились долго. Баранов вернулся домой в два часа ночи с ушибленной коленкой. Протрезветь так и не удалось. Он долго дергал входную дверь. Бил по ней ногой пока не осенило: сосед закрылся изнутри и, видимо, в квартире вовсю маньячит. Баранов позвонил барду:
– Извини, если разбудил… Срочно милицию вызывай… Он забаррикадировался… Ломаю дверь… Сучара не открывает… Не знаю, где ночевать…
– А ты ключом пробовал? – тупо спросил бард.
– Нет, – отвечает Баранов, – Не пробовал.
– А ты попробуй!
Пошарил поэт в карманах куртки. Вытащил ключ. Открыл дверь. Заходит. А маньяка нет. Исчез. Испарился. Только в квартире холодно. Почти как на улице. Минус 20. Балконное стекло разбито вдребезги. Всюду стекла. И ломанная табуретка валяется на балконе. А так все без изменений. Даже телевизор работает. И орет не громко, а совсем даже нормально.
Баранов устал. Он знал, что поэт в России больше, чем поэт. И, возможно, больше, чем баран. Но у него был тяжелый выходной день. И он, как был в зимнем пальто, так и лег в кровать, не раздеваясь. Только одеялом прикрылся, чтоб не продуло.
С утреца чаю хлебнул и… на работу. Забежал в лифт. А там уже соседка по площадке с маленькой дочкой.
Саша Баранов, настоящий галантный кавалер, поприветствовал даму:
– Доброе утро!
– Доброе! – отвечает соседка. – Только не для всех…
– Почему не для всех? – любопытствует Саша, – У меня вчера гости были. Песни пели. Вас, чай, не побеспокоили?
– Песни вы пели хорошие, душевные, – успокаивает Сашу соседка, – Только не пойму, чего это ваш гость из окна вылетел?
– Простите, – сказал поэт, – вам, конечно, виднее, но я этот момент из виду как-то упустил… Кстати, сказку про Карлсона я тоже очень люблю.
– Какие уж тут сказки… “Скорая” с милицией зря что ли всю ночь простояли. Уж не знаю, живой он там или мертвый…
– Господи! Я сейчас сбегаю, – засуетился Баранов. – Посмотрю. А вы не подскажите, это вообще где случилось?
– А как раз точно под вашим балконом.
Поэт обежал вокруг дома. Встал под балконом. Осмотрелся. Трупов нет. Посмотрел наверх. Дерево большое стоит. Сучья поломаны. Больше никаких следов преступления.
Трудно описать, в каком тяжелейшем моральном состоянии поэт плелся на работу. По этой причине он не совершил ни одного трудового подвига.
Необходимо было определиться со стратегией дальнейших действий. Со всей очевидностью можно было констатировать, что маньяк (он же Карлсон) вылетел с балкона именно той квартиры, где жил и творил поэт Баранов. Но не ясен был мотив: зачем маньяк свалился с балкона? Кто его об этом просил? Скорее всего, это была его собственная инициатива. Но кто же в это поверит? Уж точно не менты…
Побрел угрюмый поэт по направлению к дому. Белый свет ему не мил. Понимает, что крепко влип. Но пока не понимает, насколько крепко.
Идет поэт по тротуару и слышит крик.
– Мужчина, можно вас на минуточку? Помогите! Пожалуйста, помогите…
Стоит перед Барановым мужик, как две капли воды похожий на покойного шансонье Михаила Круга, и взывает к милосердию и состраданию.
– Что с тобой стряслось? – спрашивает сердобольный Баранов.
– Со мной лучше некуда! – говорит ему Михаил Круг. – Вот с женой моей плоховато…
– Сердце? Гипертония? – всполошился Баранов.
– Здоровье у нее, как у Ильи Муромца, богатырское! Но сейчас она в канаве лежит. Пьяная и голая…
– Ситуация знакомая! – сказал русский поэт. – Можно сказать, классическая. Где канава?
По дороге Круг инструктировал Баранова.
– Когда жену понесем в машину, надо ей лицо шарфом прикрыть. И голую жопу тоже желательно. Понимаешь, ее все знают.
– Все знают? Она что в ларьке водкой торгует? – предположил Баранов.
– Если б водкой, я бы не беспокоился. А она заслуженный учитель Российской Федерации.
– Как же она в канаву попала?
– Как все попадают… У подруги был день рождения. Сидели. Пили. Все как обычно. Вдруг будто по башке ее что-то треснуло. Сорвалась и убежала. Я ее тут долго по закоулкам искал. Ну, вот, нашел. Валяется в канаве. Со спущенными штанами. Вся в грязи. Видишь? Ты хватай ее за руки, а я за ноги.
Потащили заслуженную учительницу к машине. Запихнули тело. Круг немного посокрушался, что загадили велюровое сиденье. Баранов возразил, что ради жены велюром можно пожертвовать.
Круг предложил выпить. Баранов сказал:
– Жора! Водку я, пожалуй, не буду, а от доброго винца не откажусь.
Посидели, прямо скажем, душевно. Не выходя из автомобиля.
– Саша! Хороший ты человек, – сказал Жора, – Можно я тебе немного заплачу? За помощь!
– Нет, Жора. Добрые поступки надо совершать, не думая о награде.
Оказалось, что Жора не простой мужик, а мент в отставке. Всю трудовую жизнь он “гасил” в зонах зековские бунты. Родина наградила его несколькими дополнительными отверстиями в самых неподходящих для этого местах. Однажды злая пуля просвистела у него рядом с горячим чекистским сердцем. Было мужику что вспомнить на старости лет.
Прошло три дня. Милиция Баранова игнорирует. Он ее тоже.
Зато с Жорой полный душевный контакт. Сговорились в ресторане посидеть, обсудить творческие планы.
Баранов предложил Жоре посниматься в фильме у режиссера Селиверстова. В роли Михаила Круга. Поэт даже коротенько набросал сценарий под названием “Смежные камеры”.
Садятся дружбаны за столик в японском ресторане. И Жора говорит:
– Ко мне сейчас кореш подвалит. Ты не возражаешь?
– Ладно, – соглашается Баранов, – Тыща туда, тыща сюда. И дружку твоему нальем.
И тут появляется дружок. Да не один. А еще со своим дружком. Смотрит на него поэт. И видит, что он лысый. И не просто лысый, а еще и Карлсон с 4-го этажа, который полетел с балкона 5-го этажа. И что неожиданно: на своих ногах пришел. И даже не хромает. Не иначе: воскрес!
Сидит вся компания за столиком. Пьют. Но поэту не по себе. Он нервничает. К тому же, дружбан Жоры по всем основным внешним признакам оказался явный отморозок, скорее, даже головорез. С другой стороны, а с кем еще бывшему менту Жоре прикажете дружить?
– Не пора ли нам отлить? – обратился поэт к Михаилу Кругу.
Уединившись в сортире, осмотревшись по сторонам, Баранов шепотом произнес:
– Это он…
– Кто? – спросил Жора, расстегивая ширинку.
– Маньяк, – сказал Баранов, забыв расстегнуть ширинку. – Тот, который с балкона вылетел.
– Быть такого не может! – сказал Жора. – Ты обознался…
– Жора, посмотри на меня, – Баранов все-таки расстегнул ширинку, – Я по-твоему неадекватен?
– Ты поэт, – сказал Жора, – Ты видишь мир другими глазами.
– Если ты мне сейчас не поверишь, я с тобой больше не пью.
– Сомнений быть не может! – сказал Жора. – Это он! Сейчас я его допрошу.
– Не надо. Лучше я сам.
Друзья вернулись за стол. Разлили по очередной порции. Выпили. Баранов даже не стал закусывать.
– Слушай, парашютист. Расскажи-ка нам, как это тебя угораздило?
– Просыпаюсь я в вашей квартире. Осмотрелся. Никого! Я к двери. Заперто! В башке сразу мысль возникла: меня закрыли, чтоб квартиру мою ограбить. Побежал в комнату, схватил табурет, вышиб стекло балконное. И решил прыгать на свой балкон. Ноги у меня оказались коротковаты. Я повис. Попытался обратно подтянуться. Не получилось. Пальцы не держат. Покричал: “Спасите! Помогите!” Соседи из окон высунулись. Но помочь ничем не смогли. Тогда я решил: будь что будет. Разжал пальцы и полетел вниз… Очнулся. Надо мной люди стоят. Менты. Доктора. А у меня ни синяка, ни царапины. Ничего! Только джинсы на жопе порваны.
К этой невероятной истории остается добавить, что сосед на самом деле был никакой не маньяк, а колдун. Такая у него была кликуха. Видимо, не зря. В этот момент Саша Баранов, рассказывая эту историю, понижает голос до мистического шепота: “Одно знаю точно, без нечистой силы здесь не обошлось…”
Фильм “Смежные комнаты” завершил первый этап творческого пути Мастера. Селиверстовым все больше и больше овладевало стремление к творческим экспериментам. Он панически боялся застоя и повторений. Чтобы немного отвлечься от каторжного труда независимого кинематографиста и на время поменять сферу деятельности, Константин взвалил на себя ношу литератора. Он сочинил подряд две авангардные повести: “Я, бабушка, художник Патико и Миша Мундирашвили” и “Буря в пустыне”.
Вторая повесть рассказывала о суровых буднях героев невидимого фронта, отстаивавших геополитические интересы России, в неравной схватке с штурмовавшей Багдад американской военщиной. Не ради славы, не ради денег. Исключительно ради патриотизма мои герои противопоставили американской военной мощи нашу российскую силу духа, смекалку и великую многовековую культуру. Куда там пожирателям попкорна в типовых мультиплексах до наших спецназовских ребят, с молоком матери впитавших балет “Лебединое озеро”. Вот о таких добрых молодцах Константин хотел снять патриотический и в то же время сюрреалистический мюзикл “Буря в пустыне”. Возможно, этот фильм мог бы стать совершенно новым словом в рутине мирового кинематографа. Мог бы поразить современников и потомков свежестью, незашоренностью, буйством разгулявшейся фантазии российских забияк, дорвавшихся до исполнения геополитической миссии в районе нефтяных скважин и прочих месторождений. Но этого нам, увы, не суждено узнать. Представитель высокой Комиссии Министерства Культуры РФ, прочитав сценарий, сообщил Константину следующий вердикт: “Мусульманский фактор в вашем произведении может вызвать неконтролируемую волну самого разнузданного джихада, перманентный талибан и полный шахид!”
Полномасштабный проект в стиле “Сказок 1001 ночи”, где действие происходит в современном Багдаде, а все персонажи озабочены навязчивым патриотизмом и ненавязчивой ловлей Саддама Хусейна, рухнул под обломками пошлой толерантности.
Последней надеждой стала встреча Константина с известным российским продюсером. Переговоры состоялись в огромном кабинете кинодеятеля, где из мебели был один только маленький стол, но и он был почему-то абсолютно пуст. На нем не было даже листочка бумаги. Видимо, продюсер всю нужную ему информацию хранил в голове. Константин пришел с прозрачной полиэтиленовой папкой.
– Это что у вас? – спросил продюсер.
– Сценарий, с вашего позволения, – робко промямлил Константин.
– И что вам от меня нужно? – спросил продюсер.
– Практически ничего, – робко промямлил Константин, – Только деньги…
– Это в каком жанре? – спросил продюсер.
– Комедийный мюзикл, – робко промямлил Константин.
– Это не годится, – сказал продюсер, – я не люблю смешение жанров.
– Оставим только мюзикл. Комедию я выбрасываю.
– Это не годится. Мюзикл – исконный американский жанр. Нам в России мюзиклы не нужны. У нас нет соответствующих традиций.
– Тогда я выбрасываю мюзикл и оставляю комедию, – сказал Константин умирающим голосом.
– Это не годится, – сказал продюсер, – Старые мастера комедии, увы, покинули этот мир…
– Зато пришли новые! – Константин попытался подкинуть оптимизма.
– Лучше бы не приходили! – подбодрил продюсер великого режиссера.
– Что делать? – спросил Константин.
– Читайте Чернышевского, – сказал продюсер. – И больше не приходите!
Константин ощутил себя Остапом Бендером, только что распотрошившим последний 12-ый стул. Великий комбинатор от кинематографа понял, что российский продюсер – это такая новая порода человеческого материала, которая даже ему не по зубам.
И тут на арене появился продюсер Сябрис. На самом деле он был директором трикотажной фабрики. Но однажды друзья дали ему прозвище Продюсер. Сябрис очень любил порассуждать на тему “Как заработать миллион долларов, вложив в фильм три рубля”. Это стало его навязчивой идеей. Он говорил об этом денно и нощно. И так вошел в образ успешного продюсера, что о нем поползли слухи, как об очень крупной, но немного эксцентричной, фигуре российского кинобизнеса. Сначала со всего города, а потом и со всей страны и даже из-за рубежа к нему стали съезжаться сценаристы и режиссеры с просьбой вдохнуть жизнь в их самые перспективные проекты. Сябрис, сидя у себя в кабинете на трикотажной фабрике, читал сценарии, просматривал раскадровки, перечеркивал все красным карандашом и налагал резолюцию: “В мусорное ведро!” Поскольку резолюции Сябриса мало чем отличались от резолюций других продюсеров, но он был все же доступнее, человечнее (с ним можно было посидеть за кружечкой пива, поболтать за жизнь, попытаться как-то умаслить), то репутация Сябриса была все же на порядок выше, чем у его монстрообразных коллег.
Однажды балетмейстер Тыминский, разочарованный гнусным поведением одной знакомой актрисы (позволившей себе отказать развратнику в оральных ласках), порекомендовал ей продюсера Сябриса как человека вхожего в высокие кинематографические миры. Актриса остро нуждалась в главной роли. По мнению мстительного балетмейстера Сябрис был именно тот человек, который мог решить ее проблему, не слезая со стула. Актриса спросила балетмейстера:
– Где принимает продюсер Сябрис?
– На трикотажной фабрике, – ответил балетмейстер.
Незадолго до этого разговора директором Петербургской Филармонии был назначен бывший директор футбольного клуба “Зенит”. Музыканты шутили, что оркестр теперь будет сокращен до 11 человек (остальным покажут красную карточку), а на концертах симфонии Бетховена и Чайковского будут исполняться оркестрантами в футболках с надписью “ГАЗПРОМ”.
Так что ж тут такого удивительного, если кинопродюсер открыл себе штаб-квартиру на трикотажной фабрике.
Сябрис встретил актрису, вальяжно развалившись в кресле. На столе громоздились непрочитанные сценарии. Их ждала мусорная корзина.
– Что вы умеете? – спросил Продюсер.
– Всего понемногу, – ответила Актриса.
– Запомните на всю жизнь то, что я вам сейчас скажу, – Продюсер отхлебнул баночного пива. – Из этого кабинета вылетают или на помойку, или в голливудский блокбастер. Вы что предпочитаете? Правильно, детка. Вопрос риторический. Читайте прозу!
Актриса поняла, что перед ней не шутник и балагур Тыминский, не скучный перфекционист Селиверстов, а подлинный гигант Слова и Дела.
Актриса с остервенением читала Пушкина, Лермонтова, Андрея Белого, Сашу Черного. Продюсер делал пометки в блокноте.
Актриса начала раздеваться. Не торопясь. Со знанием дела. Следующим номером программы должен был стать танец живота. В этот момент дверь в кабинет Продюсера распахнулась. Вошли две женщины: зав. производственным цехом и главный бухгалтер. Они замерли в дверях. Актриса стояла совершенно голая. Продюсер что-то конспектировал в блокноте.
– Клавдия Петровна, как у нас обстоят дела с поставками зеленых тканей? – спросил кинопродюсер.
– Па…па…па…Павел Никитич, мне кажется, я не вовремя…– промямлила зав. производством.
– Может быть, повесить вам на дверь табличку “Не беспокоить!”? – предложила услужливая бухгалтерша.
– А что у меня в кабинете, простите, такого невероятного происходит, что меня нельзя потревожить ради решения важных производственных вопросов, – негодовал Сябрис.
– Разумеется, Павел Никитич, ничего серьезного! Просто мы подумали, что вы заняты, как бы это сказать, другим делом. А поставки зеленых тканей могут и подождать.
– Клавдия Афанасьевна, сформулируйте, если вас не затруднит, чем я сейчас, по-вашему, так уж сильно занят. Я разговариваю по телефону с Министерством? Я консультируюсь с юристом? Я изучаю прайсы? Я щупаю образцы тканей?
– Вот как раз последнее… Я решила, что вы щупаете образцы…
– Где вы видите в моем кабинете образцы??? – истерично завопил Сябрис.
Именно этот легендарный человечище изъявил желание стать продюсером моего фильма “Буря в пустыне”. Однако даже всей прибыли от трикотажной фабрики не хватило бы на бюджет моего фантастического блокбастера. Впрочем, продюсер Сябрис не терял оптимизма. Он обратился к коллеге Сельянову с деловым предложением:
– Давайте скинемся пополам!
– На водку? – спросил титан российского продюсерского цеха.
– На водку нам придется искать третьего. А на кино мы и вдвоем справимся.
Сельянов по обыкновению не внял мудрому совету, вложив последние гроши в чернушника Балабанова.
Селиверстов и Сябрис тем временем сели за стол переговоров. Оба ответственных кинодеятеля понимали, что от их умения искать точки соприкосновения и находить компромиссы зависит, в каком направлении пойдет развитие всего мирового кинопроцесса.
– Я буду кормить твоих артистов “Дошираком”, – предложил Сябрис, – А ты обеспечишь кинокамеру и световое оборудование.
– Каким еще “Дошираком”? – спросил Селиверстов.
– Куриной лапшой.
– А кто заплатит за декорации?
– От декораций сейчас даже Голливуд отказывается. Это прошлый век. Надо все снимать на натуре.
– Но у меня действие происходит в Багдаде.
– Значит, будешь снимать в районе метро “Горьковская”. Там есть мечеть. А трущобы во всем мире одинаковые. Отойдешь метров сто от Невского – вот тебе и бедняцкие кварталы Багдада.
– Ты, Сябрис, бог, и сам того не знаешь! – Селиверстов процитировал Пушкина.
Переговорщики ударили по рукам. Продюсер побежал в гастроном за “Дошираком”. Селиверстов объявил всеобщий кастинг. В назначенный день трикотажную фабрику наводнили артисты петербургских театров. Среди них было пять заслуженных и один народный. Селиверстов забраковал всех.
– Здесь вам не примитивная сериальщина! – вопил Маэстро на дрожавших от страха халтурщиков от кинематографа.
С грехом пополам сформировав съемочную группу, Селиверстов отправился загород, на дачу к Продюсеру Сябрису, снимать первую сцену “Бури в пустыне”.
Накануне в Питере мы набили целый автомобильный фургон самым разнообразным реквизитом: автоматы, ружья, пулеметы, гранатометы, лимонки… Была даже маленькая пушка, произведенная на рубеже 17-го и 18-го веков. Мы мчались на полной скорости к месту съемок, совершенно забыв о том, что движемся по направлению к резиденции президента Путина (напомню, что описываемые события происходили в 2005 году). На дачу нашего продюсера нельзя было попасть иначе, чем проехав мимо летнего дворца национального лидера. А того как раз угораздило заехать к себе в апартаменты, видимо, на романтический уикэнд. Вдоль проселочной дороги выстроилась охрана: милиция, ФСБ, ФСО и прочие товарищи из весьма компетентных структур. А мы мчимся в милом фургончике сверху донизу напичканном вооружением всех времен и народов. Этакий передвижной пункт активистов “Аль Каиды”…
С нами в автомобиле на заднем сиденье расположился актер Алексей Бражников, в чемоданчике у которого лежала резиновая маска с изображением Владимира Владимировича Путина. В моем фильме актеру предстояло сыграть небольшой эпизод с участием как бы российского президента.
Константин Селиверстов всю дорогу представлял себе замечательную картинку: бдительная служба президентской охраны останавливает артистический фургон для досмотра с пристрастием. Естественно, сразу же обнаруживается волчье логово террористов-экстремистов. Нам немедленно приказывают: “Лечь на землю! Руки за спину!” Из машины нехотя высовывается артист Бражников. Служба охраны президента тут же становится по стойке “смирно”, отдает честь. Артистов Бражников, показывая рукой на валяющихся на земле артистов: “Этих, большая просьба, пока не мочить! Кстати, а где тут у вас сортир?”
Подъехав, наконец, к резиденции продюсера Сябриса, мы побросали оружие на грядки и клумбы и завалились в дом. В комнатах повсюду валялся “Доширак”. Сябрис не поскупился. К вечеру стали съезжаться актеры. Все были голодны и не слишком амбициозны. Ужин удался на славу. Травили анекдоты и киношно-театральные байки. Когда стемнело, к даче подкатили два грузовика. Кузов первого был забит осветительным оборудованием, которого хватило бы на все серии “Звездных войн”. Из второго грузовика мускулистые ребята стали сбрасывать рельсы, тележку и другие приспособления, необходимые для создания высокобюджетного блокбастера. Операторы, осветители, грузчики, шоферюги и прочие, причастные к высокому искусству, немедленно потребовали “Доширак”. Прибаутки зазвучали с удвоенной силой. На столе появилась водка. Оператор выудил из внутреннего кармана бутылочку коньяка. Народ повеселел. Пошли песни.
Под утро нехотя выползли на съемочную площадку. Было холодно. У режиссера разболелась голова, и он вернулся в дом. Лег на диван и вскоре уснул. Оператор некоторое время побурчал, что в приличном обществе не принято снимать фильм без режиссера, но потом плюнул и снял.
На следующий день Селиверстов был разбужен криками Продюсера Сябриса:
– У нас кончился “Доширак”! Мы израсходовали весь бюджет. Эти артисты жрут, как динозавры. Я не вложу больше ни копейки в эту гребанную мелодраму. Ты хочешь разорить мою трикотажную фабрику???
– Иди к Сельянову, – сказал Селиверстов, – Попроси у него денег на куриную лапшу.
– Художник должен быть голодным! – хладнокровно заметил титан российского продюсерского цеха, вылезая из автомобиля “Бентли”.
– Неужели и вы голодаете? – с ужасом в голосе спросил Сябрис.
– А я не художник. Я бизнесмен, – успокоил Сябриса Сельянов. – Вот пришел бы ко мне Тарковский, я бы его в шею прогнал.
– Меня он тоже послал, – вспоминал потом Сябрис, – Но в отличие от Тарковского не в шею, а более уважительно… на три буквы…
Спасать фильм был срочно мобилизован художник Юрий Зверлин. Ему даже не пообещали “Доширак”. Ограничились только гарантией мировой славы. Юра нарисовал главного героя фильма (роль которого исполнил Евгений Волков), а также Джорджа Буша, В.В. Путина и даже Саддама Хусейна. Мультяшный Женя Волков, перепрыгивая с унитаза на крылатую ракету, летел, как сказочный барон Мюнхгаузен, в осажденную американцами столицу Ирака с личным поручением нашего президента: мочить террористическую гадину во всех багдадских сортирах. Так начинается мультик Юрия Зверлина, органично вошедший в фильм Константина Селиверстова. Вскоре стало совершенно очевидно, что “Бурю в пустыне” доморощенным продюсерам не потянуть. На очередном совещании было принято катастрофическое для судеб мирового кинематографа решение ограничиться короткометражным произведением. К сожалению, оно не имело практически ничего общего с изначальной идеей патриотического мюзикла. Получилась совершенно самостоятельная 17-минутная картина под названием “Неустрашимые истребители террористок”. Это дает основания надеяться, что настоящая “Буря в пустыне” имеет шансы когда-нибудь появится на большом экране.
Следующей творческой идеей, всецело захватившей Константина Селиверстова, стало соединение в одном фильме элементов документального и игрового кино. Правда, в совершенно новом стиле, кардинально отличающемся от “Смежных комнат”. Первоначальной задачей режиссера стал поиск персонажей, способных ярко и интересно рассказать на камеру реальную историю из своей жизни. Константин мучил друзей и знакомых, заставляя их вспоминать бурно прожитые годы, былые ратные подвиги… Но во всех услышанных им историях не хватало либо драматургической завершенности, либо подлинного масштаба, когда простой застольный треп перестает быть частной историей, а поднимается до уровня художественного обобщения. И только рассказ поэта Александра Баранова о маньяке-убийце по кличке “Стоматолог” удовлетворил Селиверстова по всем статьям. Это был и психологический триллер, и черная комедия, и притча о загадочной русской душе. Однако стержнем повествования оказалась не только увлекательно рассказанная криминальная драма. Идея режиссера состояла в том, чтобы предоставить зрителям сразу две точки зрения на сюжет. Одну – авторскую, в исполнении Александра Баранова (в стилистике документального кино). Вторую – режиссерскую, в которой экранизировались (или, как сейчас модно говорить, реконструировались) кульминационные сцены (разумеется, в стилистике игрового кино). Но самое неожиданное, что эти две точки зрения не совпадали. Это были две совершенно разные интерпретации, рассказываемые одновременно.
На роль маньяка был приглашен, разумеется, Сергей Чернов. Его подельника по кличке “Серый” блистательно сыграл Николай Маросанов. Помню, как спустя пару месяцев после нашей эпопеи со “Стоматологом” Николай приступил к съемкам собственного фантастического фильма на тему нашествия злобных марсиан. Вскоре он позвонил мне и сообщил буквально следующее:
– Константин, вы, наверное, не знаете, что я бывший военный. Так вот. У меня все ближайшие дружбаны как на подбор с рожами исключительно для сериала “Бандитский Петербург”. А для кульминационной сцены моего фильма нужны морды интеллектуальные. Понимаете, там по сюжету марсиане расстреливают интеллигенцию. Так вот. К чему это я клоню… Константин, не обижайтесь, но ваша еврейская рожа очень подходит для расстрела…
– Коля, дорогой, – миролюбиво заметил я, – Неужели рожу нашего общего друга балетмейстера Тыминского марсиане расстреляют с меньшим удовольствием?
Так Селиверстов отделался лишь легким испугом…
Сюжетная канва фильма “Стоматолог” по сути напоминает любой из романов Кафки с поправкой на российскую самобытность. Вот сценарий этого маленького киношедевра:
“На самом деле он не был вором в законе. Он был на зоне держателем общака, то есть казначеем.
Как-то так получилось, что судьба нас состыкнула на Псковщине. После последней отсидки он вернулся на Родину отдохнуть… Короче, мы с ним корефанились года полтора или два. И он удивлялся: “Саша, ты за все это время ни одной ошибки не сделал!” Я понял, что “ошибки” – это проступки, но по их, зековским, понятиям. У них там свои законы, которые тоже нельзя нарушать. Ляпнешь чего-нибудь не по делу – и… привет! Тебя сразу же опускают…
Некоторое время спустя я совершил маленькую ошибку…
Прихожу я к Юре на хату. (Его Юра звали – этого рецидивиста.) А он сидит вместе с Серым. Пьют. Самогон, конечно. Скука. Деревенский образ жизни. Вообще-то он разбоем занимался. А в свободное время пил…
Сколько людей он убил, точно никто не знает. Официально – трех человек грохнул, а неофициально – не меньше двадцати…
Итак, подключился я к их застолью. Наливаем, туда-сюда, слово за слово… После третьего стакана они начали друг перед другом хвастаться своими “подвигами”. А как раз перед этим (месяца за три или за четыре) погиб мой друг. Но настолько странно, непонятно… У меня нутро чуяло, что на самом деле Юра (у него кликуха была “Стоматолог” – за то, что выдирал золотые зубы у своих жертв – и у живых еще, и у трупов) трахал жену моего друга. Тот застал их за этим делом, и его убили. А потом инсценировали как самоубийство.
Так вот, сидят, значит, они с Серым. А Стоматолог смакует: “Трахаю я ее…” И он такие нюансы выдал, что я сразу понял, откуда ветер дует – кто замешан в смерти моего друга. И я не выдержал… И я на них попер! И я, как истинно русский человек подумал: в порошок я этих негодяев сотру!!! Говорю: “Знаешь что, Юра…” Я уже не помню, что я ему сказал. А говорил я примерно так: “Юра, я знаю всю подоплеку”… Не помню дальше, какие подробности из меня лезли. Помню только, что сказал: “Юра, ты же знаешь, что я все знаю”. У них наметился полнейший столбняк. А я продолжал, окрыленный небывалой смелостью: “Юра, ты не держи нас за дураков. Ты, наверное, думаешь, что ты умнее других, да?” Конечно, я ничего не знал. Но я был уверен!!! Моя убежденность росла с каждым произнесенным словом. Юра был настолько ошарашен! А я уже себя не контролировал. Вернее, не до конца контролировал… А он так опешил! И Серый опешил… Я стоял над ними буквально пальцы веером. Потом хлопнул последние полстакана, хлопнул дверью и… Если б у меня с собой было холодное оружие, может быть, я бы и их тоже хлопнул… Но я просто ушел.
Это было утром…
А днем сижу я у себя на даче. Копаю огород, пропалываю грядки. И вдруг смотрю… Идут! Двое. Юра с Серым.
Домик у меня в лесу. До ближайшей деревни – два километра. С одной стороны лес. С другой – река. И вокруг – ни души…
Еще издали, когда я их увидел, у меня в душе раздался какой-то щелчок. И мой ангел-хранитель сказал: “Саша, они идут тебя убивать!”
Бежать некуда. Глухомань. Хоть из пушки пали – никто не услышит. Концы в воду схоронить – вообще не проблема.
Но они ко мне пришли, как друзья. Принесли два литра самогона. “Сашок, проставляемся…” Ребята, я – русский человек! Я же не могу встречать друзей с топором.
Я, естественно, сделал радушный вид. Ну, раз друзья пришли. Закуску на стол выложил.
Туда-сюда, сидим. В общей сложности – двое суток. И непрерывно пьем. Между стаканами я начал обдумывать, какая тут у нас расстановка сил. Мне так показалось, что Стоматолог своими руками меня убивать не будет. Для этой цели он как раз Серого с собой привел. Серый – местный деревенский шалопай, что-то типа мелкой шпаны. Стоматолог таких и прибирал к рукам. Он накачал Серого: “Саша тебя оскорбил. Ты это дело должен смыть… Кровью!” Он умел людей накачивать…
Приговорили мы самогон. Но у меня еще спирт был. Полтора литра. Я его тоже вытащил. Пока все не выпито – они торопиться не будут. Да и куда им торопиться?
Так сидели мы до глубокого вечера. Каждая минута, нет, каждая секунда этого вечера могла стать для меня последней.
Когда я сидел за столом, а Серый проходил за моей спиной, мне было настолько жутко! Я чувствовал тяжесть его тени, которая падала мне на спину. Ощущение было такое, что я уже покойник. А теперь вы посчитайте, сколько раз он за двое суток проходил у меня за спиной. Я не могу сосчитать. Так вот, каждый раз я мысленно прощался с жизнью. Причем в таких зловещих подробностях…
У Серого рука не была набита. Похоже, Стоматолог выбрал меня, как подопытного кролика, для прохождения Серым “курса молодого бойца”. А он еще для этого не созрел. Попробуйте человека убить. Не у каждого ведь получится. Мое счастье…
Боже, сколько мы выпили самогона, водки, спирта! В любом другом случае я бы уже давно валялся под столом. Но чувство неотвратимо приближающейся смерти мне не давало пьянеть.
Надвигалась ночь. Я понял, что мне безопаснее спать со Стоматологом. И мы заснули с ним рядом, в обнимку.
Утром, конечно, снова опохмелились, снова дернули, снова поддали. Еще раз дернули, еще раз поддали. После очередного поддатия у моих “друзей” кончились сигареты. Юра говорит: “Серый, сбегай за сигаретами”. “А что это я побегу, пусть он сбегает”. И меня послали за сигаретами. И я побежал. Зачем я побежал? Ну, то есть побежал-то я правильно, зачем я назад-то вернулся?! Убей меня Бог, не помню! Не знаю! Не понимаю!!! Прихожу обратно с сигаретами, а они спят. Как невинные агнцы. Только тогда до меня дошло. Они спят… Ха-ха-ха! Мои убийцы спят. Ля-ля-ля! Они меня хотели убить, а я тут стою живой! А они тут лежат, как бревна. Взять бы их, да…
А с другой стороны, куда я трупы-то дену?! Куда я их дену? Трупы-то!!! Не хочу я возиться с трупами. Я хоть и пьяный, но неприятно мне с ними возиться.
Короче говоря, я быстренько собрал свой рюкзак. И так аккуратненько…
Бежал я километров тридцать. С короткими привалами в лесу. А потом поездом – домой, в Питер. Вышел с вокзала и сразу к броневику, на котором Ильич стоит, говорю: “Владимир Ильич, ты не поверишь, я живой”. А он мне отвечает: “Батенька, ошибочка вышла. Сейчас исправим. Феликс Эдмундович, расстреляйте, пожалуйста, товарища”.
Что-то около месяца я беспробудно пил. Ждал, когда страх уйдет. Каждый день перед сном пересматривал кинофильм “Рэмбо”. Много полезного почерпнул.
И вот я вернулся!!! Это было как раз весной. Я, конечно, слегка подготовился. Что-то типа перочинного ножика, что-то типа охотничьей ракетницы, что-то типа… Я бы не сказал, что у меня было что-то серьезное, но я уже не боялся навестить своего дружка Стоматолога. Я знал, что меня голыми руками не возьмешь. Прихожу, стучусь к нему в дверь. “Юра, здравствуй!” Он говорит: “Здравствуй, Саша!” Я говорю: “Юра, как дела?” Он говорит: “Нормально дела”. “Хочешь выпить?” “Хочу!”
Я чувствовал смерть за своими лопатками. Я чувствовал, что любой неосторожный шаг, любое неправильно истолкованное слово может кончиться для меня смертью. Но и для Стоматолога теперь все было не так однозначно. Я был вооружен до зубов. Даже когда подносил ко рту стакан самогона, на пальцах у меня был кастет.
Как ни странно, Стоматолог был верующим человеком. Богохульства он не терпел даже во время пьянки. И он верил в своего ангела-хранителя. Я даже подозреваю, что этот ангел-хранитель на самом деле у него был…
Однако вся эта история неожиданно закончилась смертью для Стоматолога. Как-то раз зимой шел он после пьянки обратно в свою деревню и метров 20 не дошел. Уснул в сугробе…
Кстати, забыл рассказать, как мы с ним познакомились… Попался я на глаза местной малолетней шпане. Им на водку немного не хватало. И стали они меня палками избивать. Ну, чтобы я был немного посговорчивее. Чтоб поделился с ними. Ну, я уже давно с ними всем, чем мог, поделился, а они меня продолжали бить. Наверное, просто из удовольствия. Или, может, от скуки дохли. И тут случайно Стоматолог мимо проходит. Шпану сразу как ветром сдуло. А Юра меня нежно, по-доброму водкой отпоил, как младенца из соски. Вскоре я ожил. И мы подружились… Вот ведь парадокс! Я уж не знаю, сколько душ загубил этот Стоматолог, но одну душу, мою, он спас…
В этой истории можно было бы поставить точку, если бы вчера я не встретил на улице Стоматолога. Мы как раз посидели с Серым, помянули покойного, все как полагается. Водка, самогон, спирт… Серый оказался очень душевный парень. Возвращаюсь домой… Батюшки! Стоматолог на берегу речки танцует вальс…”
Премьера фильма “Стоматолог. История одного убийцы” с успехом прошла в петербургском кинотеатре “Родина”. Во вступительном слове знаменитый искусствовед, доктор наук Мирсаид Арифович Сапаров назвал Селиверстова классиком. Наверное, Сапаров был недалек от истины.
Поэт Баранов, основавший незадолго до премьеры творческий союз “Граф Казанова” и ставший его председателем, развил бурную деятельность. Он начал выдавать почетные звания. Сергея Чернова он удостоил звания народного художника. Владимира Тыминского – народного балетмейстера. А Константина Селиверстова – народного режиссера. Вручение народных удостоверений проходило в торжественной обстановке на сцене кинотеатра “Родина” перед самой премьерой “Стоматолога”. Баранов вышел на сцену и стал произносить длинную речь о нашем огромном вкладе в сокровищницу мировой культуры. Зрители уже начинали нервничать – не ограничатся ли организаторы мероприятия церемонией награждения народных героев. Наконец, поэт завершил преамбулу своего доклада, запустил руку в полиэтиленовый мешок с надписью “Весенние скидки в магазинах “Пятерочка”” и выудил оттуда пачку удостоверений деятелей народного искусства. Затем последовало получасовое представление первого номинанта, которым оказался режиссер Селиверстов. Вбежав на сцену, он был тут же обслюнявлен нетрезвым Барановым. Зрители похлопали, увидев, что поэт вручил все-таки первое удостоверение. Аудитория надеялась на быстрое продолжение. Но не таков кудесник слова, дорвавшийся до живого общения с жаждущими искусства народными массами. Представление второго почетного обладателя народного звания грозило затянуться до полуночи. Но в этот момент у ведущего церемонии в кармане зазвонил телефон.
– Минуточку, – обратился Баранов к зрителям, – я отвечу. Алло! Кто это? Плохо слышно? Кто это? Катя? Маша? Наташа??? Натаха, ты??? Плохо слышно, говори громче. Ты куда вчера отвалила? Выдула все пиво и упорхнула, как бабочка. Так интеллигентные девушки не поступают! Подожди минуточку, – Баранов стоял на сцене у микрофона. Зрители, затаив дыхание внимали диалогу с Натахой. – Константин! Будь добр… – Баранов протянул счастливому обладателю звания “народный режиссер” полиэтиленовый пакет “Весенние скидки”. – Я доверяю тебе вручение почетных наград. У меня срочный деловой разговор… Натаха, в конце недели мы собираемся на литературную конференцию в сауне. Дату я уточню. Можешь прийти с подругой. С блондинкой. Как ее зовут, не помню. Она еще блевала на прошлой конференции… Вспомнила? Приглашай ее. Наш человек!
Константин, воспользовавшись моментом, вручил все звания оптом. Премьера “Стоматолога” прошла с триумфом…
У поэта Александра Баранова стала постепенно складываться репутация оригинального шоумена, декламирующего со сцены поэзию с матерщинкой. Александр читал свои стихи эмоционально, артистично, с неповторимой авторской интонацией.
Вскоре ему поступило неожиданное предложение от киноведа Сапарова, который организовал в кинозале Музея истории религии вечер, посвященный дню рождения Б.Л. Пастернака. В программу мероприятия входило выступление Сапарова как искусствоведа, американский фильм “Доктор Живаго” и декламация артистами стихотворений Бориса Леонидовича.
Накануне выяснилось, что артистов не будет. Служители Мельпомены предпочли подхалтурить в сериале “Убойная сила”. Пришлось обратиться к Александру Баранову с просьбой почитать народу пару-тройку классических строк.
После академического вступления доктора наук Сапарова народ настроился на живое поэтическое слово. На сцену, как всегда пошатываясь с похмелья, взобрался поэт Баранов в огромной черной шляпе как в вестернах с Клинтом Иствудом. Встав у микрофона, он согнул ноги в коленях, приподнял шляпу в стиле одесских конферансье и завопил на весь религиозный музей:
– Гул затих. Я вышел на подмостки.
Затем последовала пауза, раз в десять превышающая МХАТовскую. Баранов забыл текст. Он начал шарить по карманам, ища шпаргалку. Отчаявшись, он обратился к залу:
– Никто не помнит, как дальше?
Кто-то из интеллектуалов, кажется Сапаров, зашептал:
– Прислонясь к дверному косяку.
– Пожалуйста, погромче. Не расслышал!
– При-сло-нясь к двер-но-му ко-ся-ку, – скандировал зал.
– Спасибо! – поблагодарил суфлеров поэт Баранов.
До конца стихотворения он еще три или четыре раза, как в игре “Кто хочет стать миллионером”, воспользовался помощью зала. Все же добравшись до финала, морально и физически истощенный поэт, философски подвел черту:
– Жизнь прожить – не поле перейти.
После чего изящно запустил широкополую шляпу Клинта Иствуда в зрительный зал, как бы благодаря за интеллектуальную поддержку. Зрители похлопали. Баранов не стал утруждать себя поисками ступенек, а спрыгнул со сцены прямо на первый ряд. Женщины вскрикнули. Баранов извинялся, пока не погас свет. Запустили голливудский “Доктор Живаго”. Поэт однако на достигнутом не успокоился. В зале до поры до времени затаились его собутыльники. В темноте они активизировались, как “Ожившие мертвецы”, достали портвейн, стаканы, консервы… Пошли тосты. За Бориса Леонидовича! За продолжателя его дела поэта Баранова! За прекрасного организатора и искусствоведа Сапарова! Выпили даже за режиссера Селиверстова!
Просмотр классического блокбастера с предсказуемым финалом постепенно превращался в пьянку с финалом непредсказуемым. К середине прославленной голливудской картины поэт Баранов насильственным путем был выдворен из Музея истории религии.
С 2005 по 2007 год в деятельности кинокомпании “Сильвестр Продакшн” наступила пауза. Некоторые, недобросовестные, кинокритики пытались списать ее на творческий кризис. Дескать, Селиверстов зашел в полный тупик, запутавшись в своих формальных творческих экспериментах. Разумеется, это даже как неловкое измышление звучит весьма поверхностно. Серьезные исследователи, наоборот, вполне обоснованно ждали от режиссера покорения новых вершин. И Селиверстов в своей обычной манере сделал оригинальный ход, которого не мог предсказать никто. От авангардных экзерсисов (“Смежные комнаты”, “Бесы”, “Стоматолог”) он совершает поворот к казалось бы затасканной и тысячу раз всеми кому не лень эксплуатируемой классической форме. Это был труднообъяснимый парадокс. И все же… Что это было? Закономерность, как результат творческого развития Мастера? Или игра его величества Случая? Судите сами…
В 2003 году на Московском международном кинофестивале “Любить кино” бабушке режиссера Цецилии Селиверстовой был вручен приз за лучшее исполнение женской роли в фильме “Смежные комнаты”. Почетную награду за бабушку на сцене легендарного кинотеатра “Дом Ханжонкова” получил внук. В числе подарков оказалась видеокассета с фильмом Аки Каурисмяки “Жизнь богемы”. Благодаря грандиозному фильму финского классика, Константин узнал о существовании культового французского романа “Сцены из жизни богемы”, написанного молодым парижским литератором Анри Мюрже в середине 19 века. И фильм, и книга произвели на Селиверстова неизгладимое впечатление. Константин увидел не только богемный Париж. Он увидел богемный Петербург! Он увидел своих знакомых, друзей… Постепенно созревал замысел питерских “Сцен из жизни богемы”.
Кстати, дополнительную популярность книге Анри Мюрже добавила гениальная опера Пуччини “Богема”, сочиненная великим итальянским композитором под впечатлением от французского романа. Саундтрек фильма Константина Селиверстова изобиловал классической музыкой, но ни одного фрагмента из оперы Пуччини там не было (как и в фильме Каурисмяки). Почему? Возможно романтический характер оперы “Богема” не соответствовал замыслу кинорежиссеров, более ориентированных на характер прозы Анри Мюрже с ее искрометным юмором. Один московский критик-“интеллектуал” всерьез обиделся на Селиверстова за, как он выразился, “предательство композитора Пуччини”. Критик разошелся не на шутку, сыпал узкоспециальными терминами, возопил даже о (цитирую) “драстической неприкрытости животных склонностей человека”, дважды в порыве интеллектуального испражнения назвал автора оперы “Богема” Россини. Слава Богу, что он не назвал его Раймондом Паулсом.
Поначалу Селиверстову не хотелось писать сценарий. Фильм так хорошо сложился в его воображении, что было лень переносить его на бумагу. Первый съемочный день состоялся летом 2007 года, когда никаким сценарием и не пахло. В художественной галерее на улице Марата режиссер собрал целую толпу оголтелых поэтов, писателей, художников, музыкантов. Гвоздем программы было выступление Владимира Рекшана и группы “Санкт-Петербург”. Потом началась пьянка-гулянка, маленький фрагмент которой вошел в фильм в подлинно документальной версии.
Вскоре к Селиверстову обратилась знакомая девушка из околокинематографической тусовки. Она предъявила Маэстро жесткий ультиматум: через неделю сценарий “Богемы” должен быть на столе у знаменитого московского продюсера. С какой стати? С какой целью? Это было совершенно непонятно режиссеру Селиверстову, недоступно уровню осмысления им российской кинематографической действительности. Он просто сел за стол и через неделю сценарий был готов. Скорее всего, продюсер его даже не прочитал. Но зато для второго съемочного дня у режиссера Селиверстова уже был текст, который он мог предложить актерам. Если Сергей Чернов, Евгений Волков и Владимир Тыминский не вызывали сомнений в образах соответственно Рудольфа, Марселя и Шонара, то кто будет их музой, режиссер не имел ни малейшего представления. На многочисленных кастингах Селиверстов не нашел ничего подходящего. И вдруг вспомнил об актрисе БДТ Елене Шваревой, уже появлявшейся в его классических фильмах “Я искушен в любви и в чистом искусстве”, “Бесы” и “Смежные комнаты”. Удивительно, но сразу же, на первых пробах, стало очевидно, что это стопроцентное попадание. Особенно органичным оказался дуэт Чернов-Шварева, что сделало финал фильма на редкость проникновенным.
Пресса встретила картину восторженными оценками.
“Блистательный выход из подполья “искушенного в любви и в чистом искусстве” независимого режиссера из Санкт-Петербурга Константина Селиверстова. Поставив свой девятый цифровой фильм по мотивам книги Анри Мюрже 1849 года, он, кажется, впервые подкрепил свои легкие, эпатажные, ну чисто кавалерийские наскоки на кинематограф вполне фундаментальным культурным обозом. Хотя фундамент тот самого зыбкого, неприкаянного свойства – богема, пусть и неоднократно расписанная во французской книжке, итальянской опере и финском кинофильме. Письмо-то сугубо романтическое, мазки размашистые, психология мерцающая. Все это пригодилось и Константину Селиверстову, чтобы создать восхитительно чистый в своей архаике и в то же время анархизме лирический артефакт. Так ходили и любили разве только у Чаплина. Так светил пронизывающими огнями в лицо разве что его большой мифический город. Так музыкальные фрагменты классических шлягеров вели от сцены к сцене, от эпизода к эпизоду разве только в крепких, как целлофан на видеокассете, мелодрамах начала и конца прошлого века. Эта “Богема”, кстати сказать, не обходится одноименным Джакомо Пуччини, но выгребает из оркестровой ямы Генделя, Мендельсона, Шостаковича и предыдущего Штрауса. В титрах еще значатся Скарлатти, Бизе, Гершвин и слегка отдельный от них Владимир Рекшан с тремя песнями группы “Санкт-Петербург”, как тремя камнями на сердце, тремя якорьками в татуировке. Песни северной богемы слегка на мотив Зощенко поют не более молодые мужчины, чем выпивающие финны режиссера Аки Каурисмяки, сохранившего персонажам своей “Жизни богемы” имена парижских прототипов. В фильме Селиверстова, особо благодарного в титрах коллеге Каурисмяки, тоже явлены похождения беззаботного композитора Шонара со скрипичным футляром, фаршированным сосиской и прочим скарбом, безбытного писателя Марселя, вылитого Вуди Аллена, и обреченного на страдания живописца Рудольфа, чья возлюбленная Надя умирает. Такая чистая, трагически безответная обреченность даже заставляет приятелей на мгновение заподозрить, не является ли Рудольф единственным истинным художником в их избранном кружке?” (Вероника Хлебникова, журнал “Однако”, №13, 2009 г.).
“Вольный пересказ питерским романтиком Селиверстовым сюжета знаменитой пьесы поначалу производит на неподготовленного зрителя то же впечатление, что и прототипы героев Мюрже – на современников. Вскоре, однако, жалостливая брезгливость может смениться приступами гомерического смеха. Надломленную нищетой постановку Селиверстова не сравнить со строгим изяществом “Богемы” Аки Каурисмяки (другая известная экранизация Мюрже), однако дух места и тонкое чувство абсурда в ней присутствуют, а иногда даже бьют через край (без преувеличения, гениальны все сцены в стриптиз-клубе)” (Василий Корецкий, “Time Out Москва”).
“Фильм “Сцены из жизни богемы” известного среди киноманов независимого режиссера и литератора Константина Селиверстова показывает жизнь петербургской интеллигенции как она есть, какой была и, скорее всего, будет…
Изучив классику, режиссер Селиверстов понял, что описанные там авантюрные похождения непутевых, но обаятельных клошаров – художника, писателя и композитора – могли бы случиться в 2008 году где-нибудь на Васильевском острове или на Пушкинской. Все действующие лица, свободные и нищие художники, вышибалы, трактирщики, владельцы мануфактур, танцовщицы, хозяйки квартир и банкиры – типичные жители современного Петербурга. А сам Петербург – прекрасная декорация. Мастерская художника в фильме – реальная мастерская художника. Комната, которую снимают друзья, – типичная питерская коммуналка. Поэтесса, читающая чудные стихи (“Я блевала как-то с обрыва…”), – настоящая питерская поэтесса Ирина Дудина. Художника сыграл Сергей Чернов – художник по костюмам, работавший в свое время с Сергеем Курехиным. Роль Писателя исполнил Евгений Волков, музыкант и кандидат медицинских наук, дебютировавший в качестве артиста в германовском “Хрусталев, машину!”. Авангардного Композитора сыграл бывший артист Мариинского театра, ныне балетмейстер Владимир Тыминский. Все они признались, что играли, по большому счету, самих себя. И автор, и его герои, и исполнители ролей и есть настоящая питерская богема. При этом фильм оставляет ощущение значительно более сильное, чем просто забавный, остроумный междусобойчик. Ведь “петербургская богема” – явление особенное, очень замкнутое, с одной стороны, и вписанное в общеевропейскую традицию – с другой. Что это вообще такое – богема в современном обществе? Вот что интересно.
История про то, как безнравственные раздолбаи получили деньги на литературный журнал (“с картинками”) и талантливо, со вкусом и завидной беспечностью промотали их, могла произойти, конечно, где угодно. Но искреннюю легкость, с которой приятели расставались с презренным металлом, удалось бы сыграть так правдоподобно далеко не каждому артисту. Это редкое чувство надо пережить. К слову сказать, в фильме Каурисмяки, у которого действие происходит в современном Париже, легкости бытия не чувствуется.
На встрече создателей фильма с московскими зрителями была рассказана история о том, как один из актеров взял в банке кредит – так же, как и его киношный персонаж. Когда оказалось, что по какой-то счастливой случайности это был тот же банк, что показан в фильме, он, не долго думая, написал письмо банкирам: “Так, мол, и так, вот мы тут сняли рекламный ролик вашего заведения. Предлагаю считать, что никто никому не должен”. Говорят, сработало.
Этот рассказ покажется выдумкой только тому, кто никогда не ходил на Московский вокзал сдавать обратный билет, чтобы выручить немного денег на продолжение знакомства с новыми питерскими друзьями. Те, кто никогда не ночевал в каком-нибудь сквоте на Пушкинской, ни за что не поймут, почему эти голодранцы называют себя красивым словом “богема”. А главное, не зная явление изнутри, сложно поверить, что этот фильм был снят не тридцать лет назад и даже не десять, а только что, в 2008 году. Что все это: и город, и люди – настоящее. Что и сейчас где-то есть писатели, готовые собирать пустые бутылки и обивать пороги издательств, таская за собой в авоське гениальный роман, что совсем рядом еще водятся художники, занимающие деньги на краски. Есть даже стриптизерши, мечтающие о балете.
Мы вообще-то не знаем, насколько герои этого очень ироничного фильма талантливы. Скорее всего, человечество ничего не потеряет, если никогда не увидит плодов их самозабвенного творчества. Но в этом фильме мы встретим ушедшую из других мест натуру – творцов, которые творят потому, что не могут не творить. Пусть они сумасшедшие фрики, но именно в этой осознанной необходимости творчества заключается их тотальная свобода.
Анри Мюрже писал, что у богемы есть три варианта будущего: академия, больница или морг. У питерской богемы есть еще один путь – Москва. “Она в тюрьме, или в Москве”, – говорит один из героев про какую-то безвозвратно потерянную для общества Татьяну. Это, конечно, ужасно по-питерски…” (Наталья Афанасьева, Infox.ru)
По-питерски неожиданным оказался и гран-при Международного кинофестиваля “Чистые грезы” (2008 г.). Константин даже не собирался посещать церемонию закрытия мероприятия. Зашел по случаю. И вот, на тебе! Позолоченная статуэтка. Питерский “Оскар”! В ответном слове Селиверстов поблагодарил жюри за хорошее понимание кинематографа!!!
Триумфальной оказалась и московская премьера фильма, прошедшая в клубе “Синефантом”. По окончании просмотра зрители полтора часа не отпускали съемочную группу, а потом поехали провожать актеров на Ленинградский вокзал и чуть ли не внесли их на руках в поезд.
Тут бы и воспользоваться плодами внезапно свалившейся славы. Позагорать на Мальдивах. Нанять 18-летнюю горничную и 19-летнюю кухарку. Посидеть в президиуме очередного съезда “Единой России”. Поделиться творческими планами с молодежью на Селигере…
Эх, неужели пришло время почивать на лаврах? Да, для кого-то время пришло. Но… не для трудоголика Селиверстова. Тем более подвернулся удачный случай.
Приехал в Питер мой однокурсник, оригинальный джазовый пианист Лев Лурье. Лева 20 лет назад эмигрировал на немецкую землю, где разрывался между приличным заработком программиста и крохами с барского стола в качестве гонорара за джазовый концерт.
Страна Германия, конечно, хорошо обустроена, но категорически противопоказана бывшим советским гражданам. Лев Лурье, весельчак, балагур и разгильдяй, возможно, мог бы прижиться в безалаберной Греции или невосприимчивой к пунктуальности Италии, но не в бюрократическом бюргерском государстве. Очень цивилизованном, но от этого еще более противном… В Россию он регулярно приезжал пить и гулять. “Ностальгию нельзя доводить до уровня набоковщины. Не опущусь до примитивных литературных сублимаций!” – провозглашал свое кредо Лев Лурье и уходил в беспробудный загул. В таком состоянии его и отловил режиссер Селиверстов, поставил перед камерой рядом с еще одним праздным гулякой балетмейстером Тыминским, и вскоре фильм с изящным названием “В крови горит огонь желанья” был готов.
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнет веселый день
И двигнется ночная тень.
Именно с классического романса на стихи А.С. Пушкина начинался мой новый фильм. Сюжет короткометражки строился вокруг брюзжания 50-летних мужиков о том, что в последнее время им все реже стали “давать” молоденькие девушки. Забавные реплики персонажей обрамлялись неожиданным ассоциативным видеорядом из классической и современной живописи, комиксов, фотографий, карикатур.
Премьера картины прошла, разумеется, в музее А.С. Пушкина на Мойке, 12. Перед показом фильма состоялось концертное выступление пианиста Лурье и флейтиста Миши Беберашвили. (Для непосвященных сообщу, что режиссер-маньяк Беберашвили когда-то учился в Московской Консерватории по классу флейты.) Концерт получился феноменальным, даже несмотря на ошибку кого-то из сотрудников музея, опустивших киноэкран раньше положенного времени. Последнюю пьесу пианист Лурье исполнял будучи полностью спрятанным от зрителей громадным куском белой материи. Беберашвили же со своей флейтой успел выскочить на авансцену до того момента, когда занавес полностью опустился, и отыграл свою партию, то и дело подмигивая красивым девушкам, сидевшим в первом ряду.
“Фильм убойный! Боже, сколько в нем юмора! Я чуть не обоссалась от смеха!!! – писала восторженная зрительница в одном из интернет-блогов, – Но я еще никогда не видела, чтобы мужиков выставляла в фильмах такими идиотами…”
Следующей работой режиссера должна была стать трагикомедия “Владик”. Известная питерская поэтесса Ирина Дудина как-то познакомила Константина со своей новой повестью, и она произвела на режиссера впечатление живой, актуальной и очень кинематографичной прозы. Ирина и Константин в течение месяца вдвоем работали над сценарием. После чего было принято коллегиальное решение искать финансирование для его экранизации. Российские продюсеры, как обычно, продемонстрировали свою полную и безоговорочную бездарность. Один из них сказал, что он не вкладывает деньги в фильмы, где нет ни одного трупа. Селиверстов предложил начать с убийства продюсера. После чего покойный мог со спокойной совестью в соответствие со своей концепцией вложиться в фильм по полной программе.
Длительная эпопея с поиском денег на “Владика” в конец меня утомила. Мне захотелось отвлечься от повседневности, почитать классику… Я не нашел ничего оригинальнее, чем перечитать пьесы Гоголя. “Ревизор”, “Игроки”, “Женитьба”.
Надо сказать, что артист Юрий Зелькин много лет уговаривал меня экранизировать “Ревизора” в какой-нибудь осовремененной версии. Я стал перечитывать свою любимую пьесу именно под этим прицелом. Но ничего более современного, чем сам текст гоголевской комедии в его неизменном виде, мне в голову не пришло. Делать же театральную постановку и тупо переносить ее на экран мне совершенно не хотелось.
Пьеса “Игроки”, как выяснилось, недавно была экранизирована режиссером Павлом Чухраем. И, кстати, довольно успешно.
Так, методом исключения, мой выбор пал на “Женитьбу”. Пьеса меня заворожила. И как-то само собой при чтении возникло ощущение необходимости столкновения гениального гоголевского текста с откровениями наших современников. Я совершенно не боялся, что мои актеры со своими текстовыми импровизациями могут не выдержать сравнения с классиком мировой литературы. Я верил в своих героев не на 100, а на 200%. И хотя их еще не было, их надо было еще найти, я не сомневался ни на секунду, что они меня не подведут. Эстетика фильма, его незамысловатая мозаичная форма уже сложились в моем воображении. Необходимо было отыскать плоть и кровь. Как сказал один французский гений кинематографа: “Фильм готов. Осталось только его снять”.
Еще один великий режиссер, Ингмар Бергман, всю жизнь мечтал снять фильм всего лишь с одной актрисой, которая сидела бы на крупном плане и рассказывала самые драматические моменты своей жизни. Увы, ни один продюсер не вложил деньги в столь авангардный проект.
Селиверстов же практически осуществил замысел Бергмана, как всегда наплевав на всех российских продюсеров. Осуществил, правда, с одной поправкой: на крупном плане у него сидит не одна актриса, а, наверное, человек 15. Иными словами, бюджет его фильма в 15 раз превысил бюджет картины, задуманной великим скандинавским гением, если, конечно, он не собирался снимать какую-нибудь Дженифер Лопес…
Итак, первым персонажем моего фильма стала Нина Ивановна Прокофьева. Я познакомился с ней благодаря Сергею Чернову. Он пригласил Нину Ивановну прокатиться с нами на 31-й Московский Международный кинофестиваль, в программе которого были мои “Сцены из жизни богемы”. Короче, себя показать и на Михалкова посмотреть. Нина Ивановна с радостью согласилась и почти всю ночь, что мы ехали до Москвы, рассказывала нам, то есть съемочной группе “Богемы”, самые интимные подробности своей 30-летней мелкосемейной войны. Тогда, в поезде, я и подумал: как эти рассказы безумно кинематографичны! Какие они исконно русские! Вечные! Как бессмертная классика. И вот он… шанс. Подвернулся. “Женитьба” – это, конечно, бенефис Нины Ивановны Прокофьевой. Это подлинная русская трагедия, оставляющая античных авторов где-то на задворках мировой литературы.
Второй героиней фильма стала Виктория Алалыкина. Она виртуозно сыграла роль девушки-панка в моей “Богеме”, но не это обстоятельство стало решающим. Мне нужна была не столько хорошая актриса, сколько личность, несущая в себе черты, характерные для современной молодежи. Как только я включил камеру и Вика стала рассказывать историю своей первой любви, я понял, что это уровень “Ромео и Джульетты”, где, правда, Ромео – рок-музыкант, показывающий со сцены жопу, и наркоман, употребляющий с 16 лет героин, а Джульетта – Спасительница, ангел-хранитель домашнего очага, по совместительству поэтесса и фотомодель. Шекспир отдыхает. Николай Василич Гоголь нервно поеживается в шинели…
Следующей героиней фильма стала Наталья Холоденко. Это даже не бенефис. Это Фрейд, переходящий в марксизм-ленинизм. Крылатая фраза Владимира Ильича: “Учиться, учиться, учиться!” в интерпретации Натальи Холоденко стала тем самым новым революционным словом, которого так не хватает многим ораторам-коммунистам.
Потрясающей находкой для меня стала Маргарита Юнцова. Ее ответ в фильме на мой вопрос: “Можешь ли ты заняться ЭТИМ с первым встречным?” производит на всех мужиков воистину магическое впечатление. Напомню, что Маргарита ответила: “Запросто!” Интересно, что один из зрителей на премьере “Женитьбы” с горечью заметил: “И где искать таких девушек?!” “Надо знать места!”, – ответил Селиверстов.
Одной из наиболее значимых сюжетных линий фильма стала история молодой девушки, страстно желающей выйти замуж. Дебют в кино студентки Петербургской Театральной Академии Полины Малаховой получился ярким и запоминающимся. Такой непроходимой интеллектуалки мировой кинематограф еще не знал! Ее успеху весьма поспособствовал закадровый голос психолога-сексопатолога в исполнении композитора Натальи Кузнецовой. Дуэт был разыгран в лучших традициях комического кино.
Когда фильм был уже полностью снят и смонтирован, Константин Селиверстов обратился к своей старой доброй знакомой певице Анастасии Клементьевой с просьбой проявить свои парикмахерские способности и подстричь великого режиссера. Во время стрижки, продолжавшейся часа полтора, Настя рассказала измучившемуся и измаявшемуся Константину все самые последние события своей бурной личной жизни. Представьте себе муки режиссера-творца, осознающего, что мимо него проходит сюжет, который может войти в золотой фонд мировой драмы и комедии.
Герои встретились на кладбище. Он – полковник. Причем, настоящий! Она – певица. Еще более настоящая! Она берет у него номер телефона. Вскоре они уже так счастливы, что поют на два голоса. Он уходит от жены. Она ставит ему в машину свечи. Он возвращается к жене. Она забирает свечи обратно. Он говорит: “Малыш, нам надо срочно возобновить отношения. Мы не можем друг без друга”. Она снова счастлива! Но он добавляет: “Дорогая, возобновим отношения, но только без секса!” Вот это полковник!
У режиссера оставалась еще одна кадровая проблема: надо было найти исполнителя роли клиента парикмахерши-певицы. И здесь Селиверстов попал в десятку. Артист Вадим Мериц, обладатель одной из самых комедийных физиономий Петербурга, исполнил свою роль с подлинной гениальностью.
Оригинальную краску добавил в фильм писатель Валерий Айрапетян. Он рассказал, как налажено взаимодействие в мафиозной структуре “девушек-подруг”.
Писатель Кирилл Рябов наглядно продемонстрировал органическую связь между домашним уютом и патологоанатомической наукой.
А поэт Александр Баранов поведал о горькой судьбе коллеги Пушкина.
Фильм завершил мощным лирическим аккордом киновед Дмитрий Генералов…
Что касается игровой части фильма, где разыгрываются сцены из гоголевской “Женитьбы”, то в роли Подколесина я сразу увидел балетмейстера Тыминского, чей профиль очень напоминает самого Николая Василича. Но даже не это главное. В жизни Тыминский – настоящий жених-маньяк. Он готов жениться в любой момент, много раз на дню и на ком угодно. Прямая противоположность персонажу, которого он играет. Но что самое удивительное, в итоге оба поступают одинаково. Вспомним текст пьесы, в которой гоголевский герой в финале сиганул от невесты из окна 2-го этажа. Мне кажется, что Тыминский сбежал бы даже с 20-го…
Впрочем, да простит меня классик русско-украинской литературы за то, что я выкинул из фильма концовку его великой пьесы. И сделал я это под воздействием прекрасных стихов Дмитрия Генералова, где магически звучит последняя строчка “Никуда меня не отпускай!” и из искреннего уважения к исполнительнице роли невесты, великолепной актрисе БДТ Елене Шваревой, от которой не убежал бы даже такой прохвост, как Тыминский.
Отпусти ты меня, отпусти!
Не держи мою душу в тисках!
Ты прости этот крик ей, прости!
Это боль колошматит в висках.
Это сердце тревожно стучит,
Разрывая несчастную плоть.
Все мы сами себе палачи.
Все мы жертвы, Храни нас Господь!
Отпусти же меня, отпусти!
Нет! Держи меня, не отпускай!
Без тебя не найти мне пути
В долгожданный обещанный Рай.
Без тебя мне – вертеться в Аду
На заслуженной сковороде…
Я и сам от тебя не уйду!
Я с тобой буду вместе везде.
Потому что я тоже – твой крест,
Как нам кто-то с небес прописал .
Даже если тебе надоест, –
Не прогонишь, как блудного пса.
Потому что меж нами – магнит,
Или “химия”, или свеча.
И горят золотые огни
В твоих серых бездонных очах…
Будем жить не во ржи, не по лжи.
Нас не съест никакая тоска.
Так держи меня, крепче держи!
Никуда меня не отпускай!
В августе 2009 года мне позвонил совершенно незнакомый человек. Он представился:
– Алексей Медведев. Программный директор Московского Международного кинофестиваля “Tomorrow”. Могли бы вы показать мне свой последний фильм?
Я передал Алексею “Сцены из жизни богемы”. Мы встретились через пару дней.
– Неплохое кино, – сказал Медведев. – Я могу показать его во внеконкурсной программе. А над чем вы сейчас работаете?
– Над “Женитьбой”.
– Это ответственный шаг в жизни каждого человека, – мудро заметил Алексей. – И кого же вы решили осчастливить? Кто, образно говоря, в главной роли?
– Владимир Тыминский, – честно ответил я.
– Это как понимать? – спросил Медведев.
– Буквально, – ответил я. – Но не образно…
– А по-моему, – сказал Медведев, – Лучше образно, чем буквально!
– Возможно, вы правы, – сказал я, – Но фильм пока еще не совсем готов!
– Это вы о чем? – спросил Медведев.
– Это я о “Женитьбе”.
– Кто не готов: вы или Тыминский?
– Это вы буквально или образно?
– Скорее, буквально.
– А, тогда поясняю: у меня геморрой со звуком…
– Только со звуком? – спросил Медведев.
– И местами с изображением…
– Какими местами? – спросил Медведев.
– Ну, точно не интимными, – успокоил я директора фестиваля.
Вручив DVD со своей неоконченной “Женитьбой” Алексею Медведеву, я продолжил работу над устранением геморроя, а директор отбыл в столицу нашей Родины.
В пять часов утра меня разбудил звякнувший мобильный телефон. Я прочитал сообщение: “Простите за ночное СМС. Только что досмотрел фильм. По-моему, это просто здорово… Я беру фильм в конкурс”.
Вскоре мы, съемочная группа “Женитьбы”, как участники международного кинофестиваля прибыли в Москву. У вокзала стоял шикарный “Мерседес”. Я подумал, что встречают Аллу Борисовну Пугачеву или, на худой конец, Владимира Вольфовича Жириновского.
– Садитесь, Константин Львович, на переднее сиденье, а артистов посадим на заднее, – предложил шофер “Мерседеса”.
“Хоть раз в жизни меня не послали на заднее”, – подумал Селиверстов.
Нас привезли в пятизвездочный отель “Покровка”. Нашими соседями по гостинице были великие деятели кино: голливудский актер Рутгер Хауэр, культовый режиссер Алехандро Ходоровски (оба входили в состав жюри), а также гениальный оператор Кристофер Дойл, снявший все фильмы Вонга Кар-Вая.
Фестивальное жюри должно было решить судьбу гран-при в 50 тысяч евро.
Накануне в Питере меня напутствовал приятель:
– С жюри надо уметь договариваться по-нашему, по-российски. Подойдешь, представишься и предложишь откат!
– Сколько надо откатить? – спросил я.
– С учетом присутствия в жюри голливудских рож, наверное, не меньше половины, – сказал приятель, держа в руках калькулятор. – Плюс бутылку французского коньяка для Рутгера Хауэра. Проверь, чтобы не паленого…
– А если он не пьет? – спросил я.
– Ты что, идиот? Такую карьеру, как у него, непьющий не сможет сделать по определению! – заметил мудрый приятель.
Гран-при достался франко-канадскому режиссеру Ксавье Долану, который прислал на фестиваль англоговорящего продюсера. По-видимому, это и решило исход сражения…
Среди моих постоянных актеров, не засветившихся в “Женитьбе”, был еще один отъявленный жених по фамилии Волков. Холостяк с 20-летним стажем, он время от времени предпринимал попытки исправить эту ситуацию. Но каждый раз безуспешно. Одну из таких историй рассказал мне сам Евгений Алексеевич.
Сидел он как-то раз после очередных киносъемок в кабаке своей родной Петроградской стороны, пил пиво и горя не знал. Всей душой Волков ощущал прелести холостяцкой жизни. Он был счастлив!
Но счастье Волкова длилось недолго. В кабаке он заприметил девушку и тут же подсел за ее столик. Здесь стоит заметить в скобках, что нашему герою-любовнику было уже почти 60, а объекту его вожделения еще не было 20. Впрочем, как часто любил повторять сам Волков, это не имеет никакого полового значения.
Сидят, значит, они уже вдвоем, чуть не в обнимку, и активно употребляют. И не только пиво. Градус полового общения повышается. И Волкову безумно хочется жениться. Позарез! Немедленно! Он так и говорит:
– Воспылал я, дорогая, к тебе любовью. Делаю тебе официальное предложение шаловливой руки и пламенного сердца.
– Я согласна! – говорит невеста. – Наливай еще коньяку.
Выпили они по рюмке. Закусили конфеткой.
– Может, сразу перейдем к первой брачной ночи? – предложил аморальный Волков.
– Ты это погоди, – осаждает его нравственная невеста. – Я тебя с родителями еще не познакомила. Необходимо получить их благословение. Наливай-ка еще по рюмочке.
Выпивают. Закусывают.
– Дорогая, – говорит нетерпеливый “молодой” жених, – Не пора ли мне пообщаться с твоими предками? Чертовски не хочется откладывать проведение брачной ночи.
– Ладно, – говорит невеста, – Сейчас допью коньяк, и пойдем ко мне.
Когда парочка выползла из кабака, было уже темно. Шатаясь между сугробами, брели они по петербургским трущобам. Невеста вела своего жениха через проходные дворы, через темные закоулки, пока они не оказались на крутой мрачной лестнице. Поднялись на 6 этаж. Позвонили. Дверь открыл пузатый мужик в футболке, облитой щами. Он мог бы быть младшим братом жениха.
– Папа, – сказала невеста, – Познакомься. Это мой будущий муж. Тебя как зовут?
– Женя, – сказал Волков. – А тебя?
– Меня Алевтина.
– Имя какое-то длинное, – заметил жених, – спьяну не выговоришь.
– А это мой папа. Николай Петрович.
– Очень приятно, – сказал Волков, – я теперь ваш сын.
– Постой, постой! – тормознул жениха Николай Петрович, – ты всерьез жениться собрался?
– Да! – сказал Волков, – А по мне не видно?
– Собрался жениться на моей дочери?
– Да. На твоей. А что-то не так?
– Алевтина, это правда?
– Да, папа. Это правда.
– И он пришел просить моего благословения?
– Да. Я пришел, чтобы ты нас благословил, понял? И не тяни с этим…– Евгений Алексеевич Волков терял терпение.
– Я тобой не доволен, сынок, – сказал Николай Петрович. – Знаешь почему?
– Нет. Не знаю.
– Так я тебе сейчас скажу.
– Ну, говори. Быстро! В чем дело?
– Почему в такой торжественный день ты пришел к своему будущему отцу без водки???
– Прости, отец! – Волков упал на колени. Сам того не ведая, он воспроизвел популярную картину Рембрандта “Возвращение блудного сына”. – Прости! Немедленно исправлюсь. Сейчас же бегу в ларек! Жди меня, дорогая. Я вернусь…
Волков пулей вылетел из-под арки. Он летел на крыльях высокой чистой любви. Для полного семейного счастья ему не хватало одной бутылки водки. И вот он ларек! Нет, это не ларек. Это храм! Отсчитывая мелочь, Волков представлял себе сцену венчания. Он чуть не расцеловал продавщицу-гастарбайтершу. А вот и заветная бутылочка. Волков побежал назад. В темноте все старые петербургские постройки казались одинаково серыми. Волков не запомнил ни улицу, ни номер дома, ни квартиру. Он только помнил, что ему нужен 6-ой этаж. Он заходил подряд во все дома, обходил все подъезды и всюду поднимался на 6-ой этаж. Он звонил во все квартиры и требовал Алевтину. Его посылали далеко. Иногда очень далеко…
Когда стрелки часов перевалили за полночь, Волков чуть было не потерял последнюю надежду. Надежду на обыкновенное человеческое счастье. Но у него в кармане была бутылка водки. А если у человека есть в кармане бутылка водки, значит не все потеряно…
Волков пил в вонючем парадняке из горла, и счастье беззаботной холостяцкой жизни возвращалось в его сознание.
“Судьба Евгения хранила”, – вспомнил он бессмертные строки Пушкина.
Рассказ о показах фильмов Селиверстова широким народным массам заслуживает отдельного описания. Первым неофициальным дистрибьютором и прокатчиком режиссера был знаменитый искусствовед и пропагандист кино Мирсаид Арифович Сапаров. Помню, как в 1999 году, открывая в кинотеатре “Нева” первое мероприятие Международного киноклуба “SAPAROV”, Мирсаид Арифович сказал буквально следующее (цитирую по памяти): “Здесь мы будем показывать только шедевры киноклассики. Вы увидите лучшие картины Бергмана, Феллини, Антониони, Бертолуччи и других великих мастеров. И вот сегодня мы начинаем с показа фильма Константина Селиверстова “Я искушен в любви и в чистом искусстве”…
Вершиной сотрудничества Сапарова и Селиверстова стал грандиозный фестиваль петербургской богемы, прошедший в июне 2008 года в Международном Фестивальном Киноцентре “Пулково”. Идея проведения глобальной богемной сходки возникла в связи с появлением фильма “Сцены из жизни богемы”. Премьера картины в поражающем своими масштабами мультиплексе стала заключительным аккордом безумного фестиваля.
На этом неугомонный Сапаров не успокоился. Он замыслил проведение повторного сборища творческих полубомжей. На сей раз место паломничества неприкаянных оказалось ещё более колоритным: Культурный Центр Главного Управления Внутренних Дел Санкт-Петербурга. По иронии судьбы в тот же день, в том же месте и в тот же час, но только в соседнем зале узбекское землячество бурно отмечало национальный праздник Навруз. В результате взаимопроникновения двух культур голодная питерская богема была досыта накормлена настоящим узбекским пловом.
Следующим мероприятием Мирсаида Арифовича стал показ сборника короткометражных фильмов, куда вошли новеллы Вуди Аллена, Жан-Люка Годара, Боба Рэйфелсона, Йоса Стеллинга и Константина Селиверстова. По городу были расклеены красочные афиши со следующим заголовком: “Культурный Центр ГУВД приглашает на вечер “Эротический юмор в коротком метре”. Программа имела большой успех. Особенно у сотрудников ГУВД…
В последние пару лет принять у Сапарова эстафету по пропаганде прогрессивного творчества Селиверстова вознамерился молодой юрист Денис Константинович. Благодаря его концепции “Кино должно быть ещё ближе к народу, чем супермаркеты!”, показы фильмов питерского классика постепенно стали перемещаться из Дома Кино в многочисленные заведения, типа кафе “Кипяток”, бар “Надувной апельсин”, буфет “Пьяная груша”… В последнем заведении пьяной оказалась не только груша, но и большинство посетителей. После просмотра фильма “Женитьба” обсуждение достигло такого накала, что началась массовая потасовка. Впрочем, а что в этом удивительного. Разве иначе заканчивается в России свадьба?
Успех “Женитьбы” вдохновил Селиверстова на написание нового сценария “Клубничная поляна”. По форме он должен был стать полной противоположностью только что завершенного фильма. Никакой документалистики! Никаких вольных импровизаций! Господство сюжета! Подчинение драматургии! Точность актерского исполнения! Абсолютный минимализм в режиссуре! Минимум красок и оттенков! Герои просты, понятны и в меру предсказуемы! Даже главная героиня-композитор, несмотря на свой очевидный сочинительский дар, в повседневной жизни мало чем отличается от других персонажей фильма. В картине, несмотря на ловкие сюжетные повороты, как в нашей серой и унылой будничной жизни, предсказуемо все. Вплоть до финала…
Непредсказуема только музыка. Музыка, которая весь фильм звучит как явный диссонанс. Как зловещий контрапункт, происходящей на экране имитации полнокровной жизни.
Поначалу не очень понятно, что делает именно эта музыка именно в этом фильме? Не недоразумение ли это? Не промашка ли звукорежиссера? Почему в сценах, где хочется улыбнуться, звучит музыка, от которой хочется плакать?
В отличие от большинства персонажей, лишь имитирующих чувства, музыка в фильме действительно живет, кричит, стонет и плачет.
Музыка, говоря на своем, божественном, языке как бы поворачивает нас к зеркалу собственной души, чтобы мы, заглянув туда, увидели, какие мы в сущности глупые, примитивные и пошлые. Но она не втаптывает нас в грязь, а помогает взглянуть на себя с высоты своего высокого полета, чтобы дать нам еще один шанс…
Ради кого мы снимаем кино? Ответ на этот вопрос принято было давать однозначно: ради зрителя! Но… Ради какого зрителя? Любого? Или какого-то конкретного? Воодушевленного именного твоими, авторскими, работами с их оригинальностью, самобытностью? Хочется в это верить! А что думает сам зритель? Вообще, каков он? Ведь в своих отзывах, рецензиях на фильм он проявляется не меньше, чем кинорежиссер. Дадим же слово зрителю. Итак, отклики в Интернете на фильм Константина Селиверстова “Клубничная поляна”:
“Фильм говно. Давайте договоримся, что Селиверстов больше камеру в руки брать не будет”.
“Первые одиннадцать фильмов Константина Селиверстова я не видел (и думаю, что ничего и не потерял!), но это кино «ни о чем» и «ни про что»!”.
“Феерическая хрень! Такого мрачно депрессивного бреда я давно не видел”.
“Это сложно назвать фильмом, даже проматывая его, пожалел потраченного времени”.
“Такое впечатление, что у всех, кто над ним работал не все в порядке с психикой…”
“Единственное, чем мне запомнится фильм – это город. Думаю, нужен какой-то особый дар, чтобы так гадко, так омерзительно снять Питер”
“Не надо смотреть этот примитив. За умными фразами скрывается полная распущенность”.
“Я выдержал и досмотрел фильм до конца! Достоин медали за мужество.
Фильм пустой. Текстовое наполнение сюжета среднефонарное, из действующих персонажей ни одного приличного человека – шлюшка, музыкантша-лесбиянка, педераст, бездарный режиссер-тунеядец. Весь фильм эти люди маются от безделья и грызут друг другу (и зрителю) мозг. Музыка режет слух своим рояльным треньканьем, озвучка никакая, оператор вечно с бодуна… Фильм снят на деньги от сданных бутылок, но меня не эта мысль терзает, а тревожит то, что говна из фильмов в нашей жизни и так большая куча, так зачем еще больше ее делать?”
“Стильный, талантливый фильм. О “Клубничной поляне” можно много спорить, но единственный эпитет, который мне кажется неприменимым к нему – это “бессильный”. Это сильный фильм, задевающий за самые больные места живых и теплых людей, которые живут так, как герои фильма и рядом с ними. И большинство из них вряд ли со мной согласится в оценке фильма К. Селиверстова”.
Забавно, да? Вас принимает и любит одна часть аудитории и ненавидит другая. Вы обречены существовать между двух огней. Вам, конечно же, хочется, чтобы залы заполнялись лишь первой частью аудитории. Вы лелеете надежду, что вторые когда-нибудь, рано или поздно, тоже проникнуться вашими мыслями и чаяниями, ощутят с вами духовное родство. Но это надежды, которым не суждено сбыться.
Вы никогда не сделаете шага навстречу им, ибо этот шаг невозможен без того, чтобы изменить себе. А они никогда не сделают шага навстречу вам. Просто потому, что им это вообще не нужно. Увидеть мир таким, каков он есть на самом деле – это же так ужасно!
Mundus vult decipi, ergo decipiatur (Мир желает быть обманутым, пусть же его обманывают).
Такова краткая история моих двенадцати фильмов.
“И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов…”