Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2011
Виктор СЕЛЕЗНЕВ
“…но я поэзию не представляю без такого, как он короля!”
Голос Надежды. Новое о Булате. Выпуск 7 / Составитель А. Е. Крылов. – М.: Булат, 2010. – 624 с., ил.
Его песни я впервые услышал где-то в 1960 году на квартире у Валентины Мазур, завлита нашего ТЮЗа. Напомню, для Саратова тогда этот театр значил примерно то же самое, что для москвичей молодой и боевой “Современник”. И Булат мгновенно покорил меня.
Для меня, уж простите мою полнейшую непросвещенность, было полной неожиданностью, что песня может быть не только бомбой и знаменем, как изволил хищно выразиться кремлевский горлопан-главарь, не только до одури патриотической, колхозно-совхозно-огородной или фабрично-заводской-мартеновской, как у тьмы-тьмущей софроновых-сурковых-исаковских-долматовских-матусовских и прочих ошаниных, но и живой, человечной, не про мифических стахановцев или про назначенных героев войны или соцтруда, а про моих живых современников, про их боли и радости, беды и обиды. А главное – быть высокой поэзией, без всяких скидок на так называемую специфику жанра: напечатать нельзя, а спеть ничего, сойдет.
И прозрачен асфальт, как в реке вода.
Ах, Арбат, мой Арбат,
ты – мое призвание.
Ты – и радость моя, и моя беда.
Пешеходы твои – люди не великие,
каблуками стучат – по делам спешат.
Ах, Арбат, мой Арбат,
тты – моя религия,
мостовые твои подо мной лежат.
Да что это такое в самом деле? Выходит, какой-то там Арбат – подумать только, это религия, а отношение к оной у всех честных советских граждан однозначное (по требованию тупоголовых цензоров вражескую “религию” иногда заменяли на бессмысленную “реликвию”). А та же московская улица, а не Красная площадь с ее красной гробницей и красным же скотомогильником – это, мол, и есть символ всего нашего отечества?
“Пешеходы твои – люди не великие”, – они, а не вознесенные вожди и петые-перепетые космонавты – это и есть истинные герои лирики Булата, о них поет, от их имени он говорит.
Слушатели, много лет отлученные от искренней, живой песни, с благодарностью внимали Окуджаве. По всей стране из раскрытых окон звучал негромкий голос Булата, его песни переписывались с магнитофона на магнитофон, волны самиздата доносили до нас его неопубликованные стихи. В Саратове неизданные стихотворения поэта привозили подвижники самиздата – директор букинистического магазина Юрий Болдырев и выдающийся пианист и библиофил Анатолий Катц.
Если хрипловатый голос Владимира Высоцкого доходил едва ли не до каждого, его могли слушать с той или иной степенью разумного понимания даже уголовники и партработники, то диапазон восприятия Булата был куда уже. Сам поэт признавался в Саратове: меня читает интеллигенция. Зато как читала и как понимала своего любимца! До малейшего намека, до последнего словечка.
Окуджава не призывал умчаться от своего наскучившего дома на Северный полюс или хотя бы в тайгу, покорять целину или строить какой-нибудь брежневский БАМ. Поэт не вещал, не поучал, не наставлял, как надо жить, он просто жил среди нас, жил, как мы, переживал за всех нас.
Даже “комиссары в пыльных шлемах” и “комсомольская богиня” не вызывали тогда отторжения у молодежи, потому что они звучали не в реальном контексте, а как условные знаки, как некие романтические символы. Да их и не очень-то замечали в общей лирической тональности поэзии Булата.
По-иному звучал голос Окуджавы, когда он пел о своем поколении, почти дотла сгоревшем на полях сражений 1941–1945 годов:
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб – разлука и дым…
Так сказать о войне, которую будущий генералиссимус, то ли с великого перепоя, то ли с великого перепугу объявил Великой, да еще в придачу и Отечественной, в ту пору не отважился никто.
А кто не знал песню Булата о простом солдате, бездумно готовом выполнить любой бредовый приказ любого безумного начальства:
Как просто быть ни в чем не виноватым,
совсем простым, простым солдатом.
В глухую пору коммунистического полураспада, более чем скромно названную позже временем застоя, в нашей стране нашлись бескорыстные энтузиасты, которые с превеликим тщанием искали все опубликованные и неопубликованные тексты, все рецензии, все отклики об опальных, или, скажем, помягче о полуопальных поэтах. Казалось бы, никчемная затея: ну кто же позволит под коммунистической пятой издать когда-нибудь эти материалы! Но, вопреки всепобеждающим законам исторического материализма, труд искателей и старателей не сгинул в советской кромешной тьме.
Наш земляк Юрий Болдырев, десятки лет собиравший материалы о Борисе Слуцком, уже в годы перестройки открыл читающей России во многом неизвестного ей поэта, капитально издав его трехтомник и сборники стихов.
А москвичи Андрей Крылов, Виктор Юровский и их сподвижники-подвижники едва ли не всю жизнь посвятили Булату Шалвовичу Окуджаве. Они записывали все его выступления, искали и ищут все его интервью, все упоминания в печати о нем, все отклики в печати, все пародии, булатовские реминисценции.
И вот перед нами семь выпусков альманаха “Голос Надежды. Новое об Окуджаве” – с 2004 по 2010 год. А какое издательство напечатало все альманахи? Конечно же – “Булат”, специально созданное подвижниками для любимого поэта, для издания литературы о нем.
Составители нового сборника в предисловии задаются вопросом: “Ну вот и опять Булат Окуджава. Седьмой том… Почему так много? Не пора ли остановиться? Действительно, о ком ещё в короткий срок после ухода из жизни семитомники выходили?” (С. 4).
А можно ли задать встречный вопрос: а почему мы так досконально знаем жизнь Александра Сергеевича? Да потому, что пушкинисты нескольких поколений не ленились записывать о великом поэте любую подробность, любой, казалось бы, малозначительный эпизод из его жизни. Инкубаторные питомцы курсов красной профессуры потешались: мол, какой чепуховиной занимались эти старые ученые, куда им, этим жалким крохоборам, до заоблачных взлетов марксистских мыслителей.
Разумеется, не только мелочи, и, в первую очередь отнюдь не мелочи, интересуют составителей альманаха. Каждый его выпуск – это как бы отчет об окуджавоведении – вот и новый термин появился! – за прошедший год. Публикуются новые воспоминания о поэте, о спектаклях по его стихам, переписка Окуджавы, серьезные аналитические статьи о его творчестве, обзор интернетовских материалов.
Седьмой выпуск альманах, как все предыдущие, щедро иллюстрирован фотографиями Булата, обложками его книг с дарственными надписями.
В том включены материалы о поездках Булата в Израиль и Болгарию, в Иваново и Саратов: встречи с почитателями его поэзии, с писателями и артистами, с художниками и журналистами.
Особенно, на мой взгляд, значителен ивановский раздел, не без усмешки озаглавленный “На родине первых советов”. Сколько битв со всей обкомовской сворой на этой самой родине пришлось выдержать художественному руководителю ивановского Молодежного театра-клуба имени Владимира Высоцкого Регине Михайловне Гринберг за право играть любимых поэтов. Регина Михайловна сумела отстоять спектакль “Замок надежды” (1971), поставленный ею по стихам Окуджавы, от всех бессмысленно проверяющих и злобно угрожающих партдеятелей.
О “Замке надежды”, об изнурительной борьбе за этот спектакль, о неоднократных приездах Булата в Иваново рассказано в документальных записях Регины Гринберг “По чертежам своей души”, подготовленных к печати и прокомментированных артистом Молодежного театра Андреем Афанасьевым.
Об Окуджаве, о Регине Гринберг, ушедшей из жизни в 2005 году, – и лирический мемуар Андрея Афанасьева “…Живёт неистребимое булатство”.
Мне посчастливилось познакомиться с Региной Михайловной в сентябре 1983 года в Плесе, в Доме творчество актера. Она рассказывала нам о своем театре, который, как я почувствовал, и был всей ее жизнью, о Булате, о Высоцком. В ее комнате каждый вечер собиралась вольная компания, где свободно обсуждались все литературные и политические новости, в том числе сбитый андроповскими пиратами южнокорейский гражданский самолет, звучали запрещенные песни Владимира Высоцкого. Гринберг в это время готовила спектакль “Мы вращаем Землю” – по стихам поэта. Тогда я записал поэтическое поздравление Высоцкого Юрию Любимову – в честь его 60-летия: “О, как тебе родиться подфартило…”
В саратовском разделе напечатаны обзор Виктора Юровского “И в жизни, и в письмах” – о творческих связях поэта с нашим городом, воспоминания Анатолия Катца “Весёлый барабанщик грустной эпохи”, журналистки Людмилы Бойко “Всё не так, ребята!”, художественная новелла пушкинистки Любови Краваль “Июльский дождик”, переписка Окуджавы с узником ГУЛАГа, поэтом и мемуаристом Александром Морозовым.
В альманахе много интервью с Окуджавой, которые он давал отечественным и зарубежным корреспондентам. Сказано все это давным-давно, а читается, будто произнесено только вчера или сегодня. Или это слово уже завтрашнего дня?
“А разве в России в семнадцатом году не кучка взяла власть? Ведь над Лениным смеялись – и социал-демократы, и представители других демократических партий и движений. Но большевики прекрасно поняли, как может сработать в их пользу старый разбойный лозунг: “Грабь награбленное!” – лозунг Пугачёва и Разина” (С. 119).
“Но я знаю, что наше общество глубоко больно, очень глубоко. Должно пройти много времени, и потребуется много усилий, чтобы оно выздоровело” (С. 118).
“Я знал, что мы находимся в положении, когда резкое улучшение невозможно. Но даже зная об этом, очень горько наблюдать, как развиваются события. Так трагично” (С. 122).
“Конечно, я огорчён, горько сознавать происходящее, но я не удивлён: хорошо знаю историю России, психологию нашего общества. Это дикое, совершенно советское общество, которое, получив свободу, не знает, что с ней делать” (С. 130).
“А вот в нашей комиссии (по помилованию – В. С.) мы составили статистические данные по преступлениям, и выяснилось, что девяносто семь процентов преступлений совершили русские, а три процента – все остальные. Но об этом не говорится, чтобы не обидеть русский народ. Девяносто шесть – девяносто семь процентов убийств происходит на почве пьянки. Об этом тоже умалчивают. Девяносто восемь процентов преступлений совершают рабочие и крестьяне. И об этом не говорится: неприлично” (С. 134).
“… мы победили на поле брани, но оказались побеждёнными в жизни. Германия после войны и Нюренбергского процесса стала одним из передовых демократических государств мира. У нас же ничего этого произошло. Мы оказались обманутыми. Посмотрите, как живут наши ветераны, – просто нищенски. Да, они вправе гордиться своим подвигом, но, если говорить в общественном государственном смысле, они невольно должны были защищать сталинский режим. Вот в чём беда” (С. 136).
“Я считаю, что это – обыкновенное советское преступление, – то, что происходит в Чечне. С о в е т с к о е преступление. Власть нынче безграмотна. Вся – о т т у д а” (С. 148).
“Я даже писал не столько о войне, сколько п р о т и в войны” (С. 151).
“Я думаю, что Германии нужно отдать и Калининградскую область… Я слышал реакцию германского правительства на то, что там происходит. И я желаю им всяческого успеха в устранении этого кошмара… Меня больше волнует, что происходит у нас. И то, что наша власть очень часто бессильна. Я бы хотел, чтобы она могла организоваться и быть сильной. Но не настолько, чтобы переродиться в тиранию” (С. 112).
Достаточно ли этих цитат, чтобы понять общественный и духовный настрой Булата? Или хотя бы для того, чтобы не принимать всерьез фонтанирующего всяческими фантазиями Дмитрия Быкова, уверовавшего, будто поэт чуть ли не мечтал о втором пришествии коммунистической утопии? (См. в этом выпуске рецензию Владимира Фрумкина на книгу Быкова об Окуджаве).
У нас нынче модно говорить, что такой-то имярек никогда – боже упаси! – никаким диссидентом не был. Ну, протестовал, ну, обличал советскую подлость, – только и всего-то. Корреспондент “Эха Москвы” даже Мстиславу Ростроповичу, бесстрашно бросившемуся на защиту Александра Солженицына, когда на великого писателя, после присуждения ему Нобелевской премии по литературе, остервенело накинулась вся кремлевская свора, отказывает в праве называться диссидентом.
Сам Булат не раз заявлял, что он никаким диссидентом никогда не был. Поэта можно понять: при своей удивительной скромности, он опасался малейшего преувеличения своей роли в истории страны, любого преувеличения значения своей поэзии.
Литературовед Геннадий Красухин в воспоминаниях “Мне повезло его знать”, которыми открывается альманах, утверждает, что “явным диссидентом Окуджава не был” (С. 24). Простите, а что еще нужно совершить, чтобы тебя зачисли в диссиденты? Булат публично осудил кремлевскую оккупацию Чехословакии. Написал и исполнял – опять же публично! – сатирическую песню о гусаке – то бишь Гусаке, предавшем свой народ. Неужто этого мало?
В советскую пору сколько было литераторов, казалось бы, достаточно смелых в своем творчестве, однако трусливо подмахивающих клеветнические письма против своих великих современников, громогласные общественные завывания против всяческих империалистов и реваншистов, покаянно бивших себя в грудь на партийных или профсоюзных сборищах.
А для Булата его общественное поведение и его творчество были нераздельны, были едины. В этом я убедился, когда поэт приезжал в Саратов в 1965 и 1985 году. Ни словечка он не вымолвил в угоду партийным жрецам, он вел себя как свободный человек в стране, где можно было только мечтать о “глотке свободы” (название романа и пьесы Окуджавы).
Над рабской страной советов и над цивилизованным миром летели его стихи и песни, славившие любовь и свободу, проклинавшие тиранов всех мастей и рангов. Когда в феврале 1974 года правители империи зла вышвыривали из России великого Солженицына, “Немецкая волна” ежедневно комментировала драматические события песнями Окуджавы:
Виноват, но я Москвы не представляю,
Без такого, как он, короля.
Если кому-то кажется слишком громким слово диссидент, что ж, назовем тогда Булата поскромнее – инакомыслящим, против этого уж никто спорить не будет. Впрочем, “dissidens” в переводе с латыни и означает инакомыслящий.